[Vice Versa - наоборот, лат. прим. п-ка]
Папочкины сыны: Предисловие и исповедь
В год 1976 мальчишелетия я неизбежно вспоминаю, что почти десять лет назад Оливетти [по всей видимости, марка пишущей машинки, прим п-ка] (она пребывала в вонючем жаре) и ваш покорный слуга сумели в поте лица зачать нечто махонькое, которое перед родами я назвал VV*, уверенный, что это не может быть ничем иным, как сыном и наследником. На самом деле, если бы это не оказалось занимательным и волнующим, то я запихал бы это обратно, и попробовал снова, с помощью или без помощи (добросердечной) О-ливетти (О - не лучшая моя половина, просто своего рода ключевой помощник, но, откровенно говоря, я презираю эту шумную суку, она не умеет самостоятельно писать, обладает чрезмерной страстью к фиолетовым лентам и вообще переменчива в характере).
Что ж, сэры, из-за непростительной небрежности со стороны акушерки, которая, как сорока, постоянно отвлекалась на блестящие кусочки металла, VV [Vice Versa] занимала матку не девять месяцев, а почти девять чертовых лет, и Оливетти стала слегка раздражённой. Кроме того, когда этот маленький ублюдок наконец-таки снизошёл до своего появления, он предстал каким-то казённым, что в вежливом переводе означает, что он не только появился из задницы, но и остро нуждался в пятидесяти пяти футах Скоттисса [производитель, главным образом, бумаги для пишущих машинок] - без сомнения, тем самым указывая на свое взвешенное мнение о любящих авторах сего детища.
Прибавив обиду к своему травмированному эго, новорожденный на Земле совершил свой первый поступок, состоящий в том, чтобы отвергнуть мои любящие руки и запрыгнуть на высокую люстру, с которой он насмехался над нами, пока Оливетти не вдохновилась заманить его необрезанной колбасой из Кошерных Деликатеса Коэна - жест доброго самаритянина, о котором О немедленно пожалела, заметив мне с ехидной усмешкой, что лучше было бы назвать своего отпрыска PP, а не VV, ибо отродье промокло насквозь, - настоящий Ниагарский водопад в миниатюре. Просто на всякий случай я позвонил в общество по исследованию НЛО, чтобы определить, было ли мое потомство животным, растением, минералом или республиканцем. Вскоре они сообщили, что плод моей чресла действительно более человечен, чем что-либо другое - яркий и здоровый шарикоподшипник, прискорбно сквернословящий и антиобщественный, но весьма привлекательный ниже пояса. Я уверен - кем бы он ни был, VV, очевидно, является Чипом из Старого блока.
Теперь, когда это случилось, у VV есть слегка старший братец по имени TAD [роман Казимира Духача «The Asbestos Diary / Асбестовый дневник»]. И поскольку я не женат на Оливетти, оба мальчика, к сожалению, нелегитимны: в более общепринятом смысле они ублюдки, бастарды, невинные и простые... увы, придётся вычеркнуть слово «невинные». Увы, TAD оказался не по годам развитым пажом спальни, который покинул дом в нежном возрасте, и я до сих пор живо помню, как мило он выглядел, ковыляя по улице, расстегивая памперсы и строя глазки другим мошонкам. Я очень боюсь, что TAD откусил больше, чем смог проглотить, поскольку - как я слышал в последний раз - он жил с 50 000 странных мужчин, причём одновременно.
К сожалению, VV продемонстрировал тревожные признаки следования по стопам своего братца. Как раз на днях я видел его в сомнительном заведении на Таймс-сквер, где он зависал с кучей подонков, у которых в глазах была похоть, а на штанах - ценник. Я подошел к нему и со слезами на глазах, с комком в горле умолял моего бедного мальчика-воспитанника пойти со мной домой. Знаете, что он сказал?! Он обвинил меня в попытке подцепить его, чтобы совершить инцест!! Можете себе представить, что я почувствовал.
В наши дни необъяснимый разрыв поколений поражает многих любящих отцов. В этот апрельский день дураков я встретил Вилли Шейка [Вильяма Шекспира] в баре театра «Глобус», и мы выпили по несколько кружек орехово-коричневого эля. Он был очень обеспокоен своим сыном Гамлетом, который, кажется, неровно дышит по отношению к симпатичным мальчишкам-актерам, особенно когда все они собираются поиграть в «Джульетту» [Намёк на роман Казимира Дукача «Shakespeare's Boy / Шекспировский мальчик»].
В какой-то момент нашего разговора Вилли повернулся ко мне и голосом, переполненном эмоциями, сказал: «Кашмир, приятель, насколько хуже змеёныша иметь неблагодарный зуб!» [переиначенная сентенция How sharper than a serpent's tooth it is to have a thankless child - Насколько хуже змеиного зуба иметь неблагодарного ребенка!] В этом замечании чертовски много болезненной мудрости.
Иезуиты и Фузы [Fuzz - сленговое наименование полицейских и всякого рода секретных служб] всегда говорят вам, что исповедь полезна для души. Может быть, но в настоящее время моя душа (ей будет пук + тринадцать лет в трентябре) устраивает настоящий ад, обнаружив зудящий порошок в вазелине. Как вы, наверное, знаете, я вечно охочусь за моралью везде и во всем - и нахожу ее там, где меньше всего хочу, например, между булочками или губами мальчишки. Если в вышеприведенном откровении скрывается мораль, то я уверен, что она должна быть такой: не имейте своих собственных сыновей, имейте чужих - это проще, дешевле и вы получите больше разнообразия.
Кашмир Дукаш
P.S. О Боже! Оливетти снова в жару!
ВОШЬ В СТРАНЕ ЧУДЕС
- А что за название «Vice Versa» - что оно значит? - спросила Алиса, рассеянно потягивая чай.
- Разве всё обязано что-то значить? - раздраженно проскрипел Белый Кролик - Передай морковное печенье.
- Морковного печенья больше нет, - ответила Алиса, осматривая стол. - На самом деле я сомневаюсь, что когда-либо существовало какое-нибудь морковное печенье.
Она поставила свою чашку на стол.
- Мне кажется, название должно что-то означать.
- Не обязательно, моя дорогая девочка, - объявила герцогиня. - Прошлой ночью или этим утром я прочитала книгу под названием «Ноль», которое ничего не означало!
- Я могу сказать вам, что имел в виду автор, - заметил Безумный Шляпник, задумчиво потирая свой кобчик.
- Что дает вам право высказывать свое мнение? - раздражённо возразил Белый Кролик.
- В детстве я знал герцога... Духача. То есть, он знал меня. Ну, а на самом деле, на самом деле мы знали друг друга!
Яростный румянец Безумного Шляпника опалял ворс его головного убора.
- Это то, что тебя разозлило? - спросила Алиса вежливо.
- Конечно, нет! Я схожу с ума из-за профессии - если бы я находился в здравом уме, я бы не стал таким знаменитым!
- Что за хрень! - ухмыльнулась Соня во сне.
- Попридержи свой язык! - рыкнула герцогиня, проливая горячий чай на дремлющее четвероногое. - Все знают, что у маков нет петушков - только тычинки и пестики!
- Вы собирались объяснить, что такое «Вице Верса», - напомнила Алиса Безумному Шляпнику.
- Да. Это очень просто, правда. Это относится к герцогу, злодею, входящему в Амара, мальчика-героя... или Вице Верса!
- Входящему? - запнулась Алиса. - Боюсь, я не совсем это понимаю!
- Естественно, вы не понимаете! - проворчал Белый Кролик. - Вы женщина, поэтому вы не готовы понять это!
- Тьфу, чепуха и галиматья! - пискнула Соня между своими храпами.
- Говори, когда с тобой разговаривают! - проскрипел Безумный Шляпник, крутя хвост спящего существа.
- Вы женщина, - обратилась Алиса к герцогине. - Вы понимаете?
- Очень хорошо, моя дорогая, но я не женщина! - Герцогиня встала, сняла парик и платье, стёрла макияж. - Я герцог... Казимир Дукач!
Исследование на контрастах
Современного мальчика со всех сторон постоянно преследуют непреодолимые ограничения и непомерные требования. Родителям нужно строгое послушание, покорность и уважение; учителя настаивают на усердии, прилежании и скучной пассивности; официальные лица и взрослые в целом ожидают вежливости, подчинения и виртуального самоуничижения; другие парни требуют от мальчика умения заниматься спортом, мужества, силы, смелости и пренебрежения ко всему, что не является чисто мужским; и девушки выражают пугающее презрение, если молодой мужчина не красив, не забавен, не квази-роскошен, не может свободно тратить деньги и - предпочтительно - не обладает автомобилем.
Неудивительно, что так много гетеросексуальных мальчиков бегут с этого прокрустова ложа на удобную кровать бойсексуала, который просит только, чтобы мальчик расслабился в роскошном удобстве и позволил себе испытать хорошо оплачиваемый восторг!
Хвостовик дифференциала
Надо вздохнуть над человеком, чья душа настолько мертва, что он ни разу не сказал своей жене:
«Почему, черт возьми, я когда-то решил жениться!»
Нахожу себя одержимым пачкой смешных денег, всученных мне
в качестве дурацкого займа,
который я сделал, и не будучи в состоянии позволить себе
роскошь честности именно в этом
определенном моменте, я направился на
солнечные пляжи Майами, где я
странным образом миновал различные сумеречные дискотеки
и тусклые бары, где обсчитывают, и затем две недели не-из-этого-мира
прожил в Фонтенбло, забитом туристами в возрасте, когда
начинается жизнь, и с интересом наблюдал за этими наивными туземцами,
находящимися в неестественной для себя обстановке, и тотчас
неодолимо оказывался впечатлен, удручён, подавлен
отсутствием какой-либо радости по отношению к их мужьям,
достаточно презентабельным, с кошельками в руках,
хотя и с измотанными и обеспокоенными лицами,
в которых отражались супружеские и деловые заботы, которые
подобны хомутам из колючей проволоки на их шеях.
И я был поражён печальным фактом, что эти уставшие парни
здесь для того, чтобы отдохнуть и расслабиться,
но всё, чего они достигают - равнодушное обслуживание за слишком
щедрое вознаграждение. И не один из них
не с похотливой блондинкой-подростком
или послушной, разбитной, дружелюбной скачущей брюнеткой...
а с нудными жёнами, чьи избыточные телеса, свисая, перекрывают
барные табуреты - они оставляют следы губной помады на коктейльных
стаканах своими капризными, недовольными и неудовлетворёнными лицами,
и завистливыми вздохами из-под косметических Рубинштейновских масок -
невыразительные дамы, которые должны бы поучиться у мужчин, как сидеть,
стоять, ходить, садиться и покидать автомобиль;
как готовить, действовать, думать, говорить,
слушать, принимая позу если не интеллигентности, то хотя бы
заинтересованности; как раздеваться и одеваться, умело применять
необходимый макияж, и даже как заниматься любовью;
как стать сносным, и, возможно, даже желанным -
настолько, насколько это возможно!
И на их ворчливые запросы и капризные требования к
своим бедным мужья - покорный, пассивный, вежливый
ответ: «Да, дорогая! Конечно, дорогая!
Сейчас, дорогая! Я позабочусь об этом, дорогая!»
- и, вздыхая, мужчины оплачивают приложенный счёт,
помогает навесить массивные жернова к их ленивым ногам,
и угрюмо уходят.
И в задумчивости я поднимаюсь в свою комнату,
где в постели ждёт прекрасный мексиканский паренёк,
контрабандой проникший в мою комнату с помощью подкупленного
коридорного.
И, будучи похотливым, ненавистным, привлекательным,
маленький Луис так же нетерпелив, естественен,
обладает неискушенным талантом и обаянием,
прижимаясь к моим рукам; и я,
заглядывая в его аметистовые глаза и
целуя его в обжигающие губы,
лаская его жёсткий, мокрый, набухший драгоценный
рог изобилия, горячо вонзающийся в мой бок, и поглаживая его тугую,
трепещущую в своём предвидении задницу,
проливая соленую слезу, я плачу каплей-другой хлористого натрия
за всех, кто безрадостен, печален, разгромлен - за женатых гетеро-мужчин
средних лет, находящихся в колее повседневной рутины!
АМАР
Остерегайтесь июня! Не такой мучительный, как апрель, и не похожий на брутальный август, он более двулик, чем январь! Он вводит в заблуждение. Это месяц поздней сирени и ранних роз, торжествующих невест и связанных по рукам женихов; и свадебные колокола звонят по всей земле, пока «Я согласен!» слышится из онемевших лживых губ. Предьявите обвинения июню! Но рассмотрите смягчающие обстоятельства... ведь в июне я встретил Амара!
Амар, дитя восторга, мое золотое отчаяние! Произнесите его имя: А! Мар! - восклицательный, эякуляторный зов желания, синоним любви! Я впервые увидел его танагрийскую фигуру [Танагра - город в античной Греции] в уединенном парке, где сидел со слезами на губах, испивая собственную соленую печаль из-за неверности парня, который не смог вызвать семенического блаженства, потому что из-за безрассудства своего пола и возраста он все впустую потратил на свою подругу, которая в тот самый момент с нетерпением ждала его у моего порога. Но разочарование никогда не учит эфеболептиков! Я плакал... но жаждал дальнейших ран от чужих рук.
Первоначально мой взгляд привлек не мальчик, а его тень, изгибающаяся, вращающаяся, едва способная идти в ногу со стройным телом, которое её породило; остановившаяся тень, которая отставала, догоняла, спотыкалась, металась и мчалась в жадном преследовании. Затем я взглянул на автора этих античных полутеней, увидев неясные очертания залитых солнцем волос и бронзовой плоти быстроного юнца, управляющегося парящим воздушным змеем, который подпрыгивал и дергал туго натянувшуюся верёвку, удерживающую его, и тут порыв ветра поймал змея и резко рванул вверх... и вдруг натянутая верёвка оборвалась прямо над поднятыми руками парнишки. С проворной поспешностью он подпрыгнул, промахнулся, снова подпрыгнул - но больше не привязанный к земле, змей быстро взмыл в небо, пока его уменьшающиеся очертания не превратились в пятнышко, в пылинку, в воспоминание.
Прикрыв глаза ладонью, мальчик вгляделся в пустую синеву над головой. Затем, опустив голову, он засунул руки глубоко в карманы, пнул землю, развернулся и медленно пошел в мою сторону. Сам не зная почему, я закрыл глаза, словно боялся взгляда Василиска, способного сотворить смертельное заклинание. Звук приближающихся шагов становился громче. Теперь он был очень близко. Я боязливо приоткрыл глаза.
Слишком внезапно открывшаяся красота подобна удару, причинявшему свою собственную боль, острую и продолжительную, от которой человек оправляется медленно, если вообще оправляется. Я вижу волосы, растрепанные, как позолоченные осенние листья, и маленькое овальное личико, напоминающее о романтических любовных виршах или вдохновляющее на их написание - личико мадригала, чья прелесть более тревожна, более привлекательна, потому что она тронута сдержанной, почти мистической меланхолией. Но мальчик обладал не только красотой, которая может быть холодной и безответной. Он притягивал, создавая непреодолимый вакуум, в который погружаешься с мучительной тоской.
Паренёк на мгновение встречается со мной взглядом, затем его густые ресницы опускаются. Зачарованная жертва, я увидел взгляд, которого боялся, но теперь встретился - с этими бездонными и бесхитростными глазами, чьи глубины - дельфиниум в приглушенном солнечном свете. Но он проходит мимо, и я должен задержать его, этого мальчика-пастиччо [опера, музыка которой заимствована из различных ранее написанных опер нескольких или (реже) одного композитора], чья красота - яркая эклектика различных совершенств.
- Мне жаль, что ты потерял змея, - отваживаюсь я, но это не самое удачное начало, мой голос резок, тревожен даже для моих собственных ушей.
Ребенок останавливается передо мной, и я начинаю осознавать тщательное, почти проницательное изучение. Я тороплюсь привести свои черты в видимость успокаивающей улыбки, и ослепительная улыбка, которая возвращается, оставляет меня беззащитным, разбитым. В спокойном взгляде мальчика я, кажется, читаю деликатный вопрос, на который уже дал очевидный ответ - но, возможно, это познание, готовое развиться в окончательное принятие? Нет, нет! Он слишком юн, ему всего десять или одиннадцать. Он делает шаг ко мне, и я чётче различаю детский изгиб его щек, ясные светло-голубые глаза, незамутнённый лоб, полноватые, слегка припухшие губы, уязвимые в своей крайней юности. Нет, здесь незапятнанная невинность, настолько защищенная непорочностью, ещё даже не знающей намеков на страсть. Он - весталка как Дева Мария - и гораздо более неподдельная! Мои надежды, мои желания, мое зарождающееся вожделение теперь покрывают меня стыдом. В мучительном отрешении я вздыхаю и собираюсь помахать ему рукой вслед... а затем... затем паренёк, потрясая меня серьезной торжественностью своего лазурного взгляда, подносит кулак к груди и делает ею тот безошибочный жест, которым искушенная молодежь города пользуется, когда хочет безмолвно, незаметно спросить: тебе нравятся мальчики? Хочешь заняться со мной сексом?!
ЭДМОНД
Из-за моих грехов я однажды был вынужден подвергнуться заклятью в небольшом канзасском городке в ожидании капризного решения того, кто держал мою финансовую судьбу в случайных пухлых пальцах, и поскольку в этом чистилище не было отеля, меня направили в частный дом, где были обеспечены комната и питание плюс представление 16-летнему сыну дома по имени Эдмонд - чистокровному юному детерминисту, который любил обычную атлетику и обладал лицом, которое отшлифовало мои загипнотизированные глаза до более интенсивного видения, и я сразу же приступил к амбициозному плану схематического соблазнения; мое сердце было парящим орлом, стремящимся к этому совершенству.
Увы, чем горячее я преследовал Эдмонда, тем холоднее он меня отталкивал, проникнутый этикой невинности. С этим слишком безликим парнем невозможно было перейти на личное, хотя я содрал кожу с колен и крайней плоти, вывихнул большие пальцы и плюсневые кости, и вообще мучил себя, играя в гандбол и бейсбол, футбол и американский футбол, баскетбол и во все остальные виды игр с мячом с ним на заднем дворе, не замечая насмешливых, хихикающих плакучих ив, к которым вскоре присоединился и я с собственным слезам неутомимого вожделения, потому что не мог играть в двойную игру с этим несравненным молодым спортсменом. Поэтому я попыталась вести себя более откровенно, забрасывая его деньгами, розами, подарками и мячами для гольфа, но все это он отверг, сказав, что действительно не понимает, чего я хочу добиться, но если это было то, о чем он подумал, то тогда мне должно быть стыдно за себя! Его спокойный отказ еще более взволновал меня, его холодные уклончивые взгляды ещё более разжигали пламя, я стыдился только своей неудачи и, не будучи обескураженным, я безнадежно продолжал надеяться, всё сильнее, временно отводя силы для перегруппировки.
Затем, чтобы затолкать меня поглубже в мое ложе из тлеющих углей, однажды днем Эдмонд решил принять ежедневную ванну, когда, по счастью, мы были одни в доме, и я, не боясь, что меня прервут, подлетел к запертой двери ванной и приложил налитый кровью глаз к замочной скважине. Мальчик повесил на внутреннюю дверную ручку полотенце, и я скрежещу зубами, когда полотенце снимается, и я вижу, как он раздевается, демонстрируя гладкое мускулистое тело с загорелой кожей, а между его светлыми бедрами висит обрезанный милый кусочек рая, настолько живой, что, несомненно, должен был заниматься спортом гораздо более захватывающим образом, чем его владелец... и, думаю, что холодный и правильный Эдмонд не сможет удержаться от того, чтобы не завладеть своей телесной битой с гораздо более чувственным изяществом, чем машет другой битой, отбивая мячи.
И мальчик стоит в ванне лицом ко мне, и занавески в душе, к счастью, не сходятся, он включает душ, намыливает себя, моет маленький веер вьющихся волос над подрагивающей путеводной звездой, поглощающей всё моё внимание, моет эту звезду, и переходит к менее интересным своим частям. И пока он крутится и вертится, изгибается и выпрямляется, из его игривого стволика высовывается напрягшаяся головка, чтобы взглянуть на своего хозяина с невысказанной, но пронзительно красноречивой мольбой: возьмись за меня! Потяни меня! Поиграй со мной! Потри меня - я люблю это, и ты тоже! И он качается и подрагивает, и играет сам с собой в «бой с тенью», становясь длиннее, толще, тяжелее в своём противоречивом желании, пока, по виду не становится буквально таким железобетонным, что можно выдолбить на нём свои инициалы! Но Эдмонд, этот редкий экземпляр, игнорирует всё это, в последний раз ополаскивается, выходит из ванны и начинает вытираться. Убедившись в том, что увидел жестокий обман зрения, я возвращаюсь в свою комнату, чтобы вынашивать более глубокие, темные, мрачные планы против вызывающего пуританства Эдмонда.
Потом из случайно подслушанного или перехваченного замечания я узнаю, что мальчик - милый сомнамбулист, хронический лунатик, и поздно вечером я слоняюсь у его двери, молча готовя свою любовную песню в угоду беззаботной ночи - и жду, жду, жду, пока лунный свет вползает в темный холл, медленно омывает меня и уходит. И все же я, истекая слюной нетерпения, слоняюсь по тёмным углам - извращенной Квазимодо, более безумный, чем пчела-психопатка, неистово ищущая запретного мёда. Затем ключ поворачивается в замке, дверь открывается, и в пижаме появляется Эдмонд, вытянув руки перед собой, с плотно закрытыми глазами и слегка приоткрытыми губами. Он медленно подходит к концу коридора, поворачивается, возвращается, входит в свою комнату, а за ним крадусь я, наступая на его розовые ахиллесовы пятки. Он запирает дверь, подходит к кровати, и я становлюсь его самой близкой тенью, застывшей в ожидании. Но как только он снова проскальзывает под простыню (здесь раздаётся звук сардонического смеха!), я хватаюсь за голову из-за ужасного открытия, едва не потеряв сознание от отчаянного разочарования... потому что Эдмонд, невинно или нет, спит со своим отцом!
АМАР
Берегись луны, сообщника июня! Это главный обманщик, великий иллюзионист, соблазнительно скрывающий бедствия. Никогда не доверяй ей, потому что она коварнее политиков. Это лгунья, мошенница и аферистка. Она крадет человеческий разум, являясь вором солнечного света. Обвинить и устранить Луну! Но будь милосердным, ибо в ту ночь, когда я впервые овладел Амаром и начался мой гебефренический [форма шизофрении, особенно характеризующаяся непоследовательностью, заблуждениями, которые, если они присутствуют, не имеют основной темы, являясь неуместным или глупым.] золотой век, в небе висела полная луна!
Амар! Ему тринадцать лет, он самый прекрасный цветок в Саду памяти... является ли он также маленьким другом всего (местного) человечества? Возможно, возможно, однако, он все еще сохраняет патину детской невинности, нежность с наивностью, которая сводит на нет все его бесхитростные грехи. У меня нет камней, которые я могу бросить, кто я такой, чтобы судить его? Особенно с тех пор, как он принял меня как поклонника, любовника, клиента, кого угодно... и я падаю ниц в благодарном блаженстве.
Маленькие подробности о пареньке, не замеченные полностью или наполовину во время той неизгладимой первой встречи, теперь возвращаются. Его низкий чистый голос, золотистый как его волосы, его мальчишеский тембр звучит в ушах, как музыка. Тонкие дуги бровей, густые ресницы, черные, как блеск черного дерева, поразительно контрастируют с пламенем амарильо, венчающим юную голову. Большие глаза, выражение которых серьезно, но сила которых в лазури, почти индиго. Маленькие острые белые зубки, которые я жажду ощутить на своих губах. Его правая щека гладкая, но на левой есть неглубокая ямочка, которая углубляется, когда он улыбается - односторонняя ямочка, которую анатомы сочли бы несовершенством, дисбалансом тканей, клеток и мышц. Я тоже анатом, и, исследовав, провозглашаю ямочку Амара произведением искусства природы!
Он будет в восемь - мальчик обещал, и я побрился и постригся, дважды выкупался и переродился, сейчас восемь, и они здесь. Oни! Уже став сердцевиной моего сердца, перекрестком моих ушных раковин, только Амар заполняет мои глаза.
- Привет, герцог! - приветствует он меня. - Это мой друг Рауль, он с Кубы!
Мой взгляд неохотно переходит на Рауля, собравшуюся кучу плохо сросшихся, заросших рук, ног и всего прочего. Рядом с другим парнем он бесцветен, почти невидим, с грязными коленями - он упал в лужу, выходя из автобуса. Я нетерпеливо направляю его в ванную, чтобы он привел себя в порядок.
- Не торопись! - говорю я, упиваясь стройным юным телом, блестящим лицом, полным юной красоты и здоровья, и тонкой плотью теплого оттенка.
Амар садится на диван рядом со мной.
- Я надеялся, что ты придешь один, - говорю я, касаясь его руки.
Маленькие пальцы переплетаются с моими.
- Мне не нравится, когда парень один. Кроме того, два мальчика лучше, чем один, не так ли?
- Не тогда, когда ты один из них.
Я раскрываю его руку, подношу к губам. Шершавые мизинцы, маленькая мозолистая ладошка вызывают больше воспоминаний, возбуждает более чувственно, чем любая мягкая или нежная кожа, и я провожу языком по теплой ладони, словно веду указательным пальцем. Мальчик придвигается поближе, прислоняется ко мне, и я пытаюсь взять его рот, но мои губы касаются эпидермиса, а не оболочки губ - он втянул губы в рот, оставив только щель на коже.
Он отодвигается, его глаза смеются над моим слишком очевидным разочарованием.
- Я не даю парням целовать меня в губы!
- Могу ли я тогда поцеловать твои глаза? - умоляю я.
Он смеется.
- Нет! Но ты можешь поцеловать мои веки!
И он задирает лицо с закрытыми глазами, и я нежно ласкаю скрытую красоту синего цвета. Я обнимаю губами маленький детский лоб, гладкую щеку, прижимаюсь к его уху.
- Не целуй там! Моя мама говорит, что мои уши всегда грязные!
Но это не так, а если так, то мой язык нежно их почистит.
В растущем волнении я перетягиваю мальчика на свои колени, и он обнимает меня за плечи, щекоча пальцами волоски на моей шее, когда я начинаю исследовать секретные места его тела под его одеждой. Со злым умыслом я поглаживаю его округлую промежность, в моей голове танцуют видения пенисов, сладких как леденцы, и свободная рука мальчика с силой прижимает мои пальцы к его телу, а наша грязная игра вызывает вибрационные волнения внутри. В полуобморочном состоянии я начинаю прокладывать путь через его одежду, Амар мгновение сопротивляется, затем широко раздвигает бедра, словно желая помочь в собственном изнасиловании. Обыскивающие, ощупывающие, кончики моих распутных пальцев начинает покалывать, когда они сталкиваются с лобковым пухом, а затем с влажной теплотой плоти... и звонит телефон!
Мальчик соскальзывает с моих колен, когда я нащупываю проклятый аппарат, хватаю его, роняю, перехватываю его в воздухе, подношу это дьявольский инструмент к уху. Это мой адвокат - почтенная личность, но с беспокойным духом в самое неподходящий момент - который устраивает импровизированную вечеринку для предполагаемого убийцы, которого он только что законно отмазал, и я приглашён на неё. Я говорю ему, что практически по уши погружён в изучении анатомии. Не будучи посвящённым в мою страсть к мальчикам, он велит мне взять её с собой - любым моим particeps criminis [соучастникам преступления, лат.] будут всегда рады! Я отвечаю, что доставлю ее тело туда позже, если она будет в состоянии совершить путешествие, и вешаю трубку... чтобы обнаружить, что Амар привёл свои штаны и свое лицо в порядок, придав себе вид образцового сына и наследника методистского священника.
- Я подумал, что это был звонок в дверь! - объясняет он с лукавством. Он встает передо мной и вытягивает руки, чтобы обхватить мой затылок и, потянув меня вперед, он прикасается своими яркими локонами к моему подбородку. И, как ни в чём не бывало, без всякого стеснения или кокетства, он бормочет: «Хочешь раздеть меня?»
И мои руки, ощущая тепло его юной груди, вызывают у меня головокружение, я начинаю расстегивать рубашку мальчика в красную клетку, расстёгиваю все её пуговицы, друг за другом, начиная с верхней, и снимаю рубашку; и вот белая футболка, еще теплая от трепещущей плоти, которую она скрывает, и я облизываю сладкую-терпкую потную ткань в подмышках перед тем, как снять футболку; затем слюняво касаюсь губами твердого загорелого торса и ныряю к его туфлям - потертым туфлям с заострёнными носками - каждый протёрт почти до дырки, в которой виднеется кончик носка на большом (маленьком) пальце внутри; развязываю спутанные шнурки и туфли соскальзывают, а носки, из искусственного коричневого шелка с дырками на пятках, стягиваются с маленьких тонких ног, жилистых и грациозных; я целую нежный изгиб подъема ноги и снова поднимаюсь вверх, поднимаясь до пояса, отстегиваю и расстегиваю, спускаю молнию, стягиваю узкие черные брюки, собирая их в узкие манжеты на извивающихся ногах; и, наконец, моя главная цель - шорты - счастливая тюрьма для пениса, без двух кнопок-пуговиц; я расстёгиваю шорты и они дрейфуют вниз, чтобы осесть вокруг лодыжек мальчика... и я ошеломленно смотрю на ослепительное откровение юных гениталий, таких ароматных, соблазнительно близких, и я зарываюсь лицом в их шелковистый жар, с наслаждением вдыхая слабый аромат спелого клевера, который они испускают. С тихим выдохом после длительного вздоха радостного предвкушения Амар с силой прижимается ко мне, затем отстраняется.
- Не сейчас! - шепчет мальчик - и мой центр тяжести дико смещается, переворачивается, кувыркается в небытие.
Но, по крайней мере, моим глазам, жаждущим похоти, как и всему остальному меня, позволено пожирать глазами предстоящее пиршество - тёмно-русый локон лобка, разбивающийся золотистой волной о берег живота Амара (о сын Приапа! [Приап — в античной мифологии древнегреческий бог плодородия; полей и садов — у римлян. Изображался с чрезмерно развитым половым членом в состоянии вечной эрекции, сын бога вина Диониса и богини любви Афродиты], чей породистый членик, безусловно, доставшийся ему от прославленных предков, висел длинным, твердым и гладким. Мальчик игриво приподнимает его, прикасается кончиком своей теплой крайней плоти к моему рту, отступает, чтобы избежать моего нетерпеливого языка, и я вижу блестящую головку с её полными губками над влажным отверстием в узком круге крайней плоти, которую мальчик, подмигивая, отворачивает назад, чтобы продемонстрировать дерзкую головку, коническую, бархатисто-гладкую и горячо-красную, как альмандин [Альмандин — самая твёрдая и самая распространённая разновидность красных или красно-фиолетовых гранатов (полудрагоценных камней)]. А затем он прижимает свою любовную косточку к животу, чтобы полностью показать большой замшевый мешочек, похожий на пухлый персик без косточек.
- Тебе нравятся мои штучки? - спрашивает он. - Тебе нравится мой бичо?
- Биич-о? - отзываюсь я эхом, едва находясь в сознании.
- Это!
Он встряхивает своим цветущим членом, и я узнаю первое слово из скромного лексикона, позаимствованное из родного языка Рауля, его кубинского друга. С трогательным парадоксом Амар отказывается применять откровенные англосаксонские термины к сексуальным частям или действиям - даже выполняя последние с ослепительно-невероятной жадностью!
Нравятся ли мне его штучки? Он ещё спрашивает! Какую лихорадочную лесть я сейчас произношу, какие гиперболические комплименты изливаю - все это искренне, хотя и удручающе неадекватно для Амара, забавляющегося своим идеальным фаллосом, который никогда не сморщивается и не бывает вялым, чье состояние покоя - это полутвердые пять дюймов, удлиняющиеся при полной эрекции на дополнительный дюйм и немного увеличивающиеся в обхвате - слишком редко можно встретить лучший член, и я скоро обнаружу, что у него есть и другие удивительные таланты. Мальчик доволен тем, что понравился, но я не вижу в нем тщеславия - только желание еще больше порадовать. «Посмотри!» предлагает он мне. «Посмотри, что я могу сделать!» И он теребит пальцами свой правый сосок, массирует, жестоко щиплет маленький розовый бугорок, пока на его крошечном пике не появляется крошечная точка хрустальной амброзии, которую он предлагает мне, и я быстро целую её, пока он расправляется с другой своей грудью, принося такую же дань.
- Теперь пососи их и посмотри, что получится! - приглашает он, и мой жаждущий рот притягивает сначала одну из маленьких молочных желез, а затем и другую, в то время как мои глаза, направленные вниз, концентрируются на другой вещи, ошеломлённые молниеносным опуханием органа Амара. Его доблестный штандарт шевелится, пульсирует у внутренней стороны атласных бёдер, а затем небольшими прыжками начинает приподниматься до тех пор, пока не упирается в твёрдый живот Амара, продолжая карабкаться вверх и я соскальзываю вниз по гладкому телу к этой райской штучке... но едва я успеваю произнести хоть что-то, как безжалостный хозяин срывает слова с моих дрожащих губ!
- Я собираюсь принять душ! - вопит мальчик, оставляя меня в почти удушающей коме, и когда его мимолетный задок исчезает, я замечаю, что он безуспешно пытается своими маленькими ручонками скрыть от моего взгляда свою стройную юную задницу, такую тугую, круглую и мягко-соблазнительную, что я пускаю слюни вслед ему... но он запирает дверь ванной! И теперь из-за этого барьера доносятся звуки хихиканья, непристойных шуток и грубых расспросов Рауля относительно меня, что вызывает у меня боль в ушах, хотя Амар дает уклончивые ответы, которые вскоре теряются в том, что, очевидно, является яростной водяной битвой. Потом еще больше смеха, внезапно стихающего, со вздохами и стонами, которые поражают меня ужасным подозрением, что они мастурбируют друг другу - и я отчаянно начинаю биться в дверь. Ключ быстро поворачивается, и я врываюсь, чтобы увидеть, как Рауль вытирается на расстоянии пятнадцати футов от дрожащего под ледяным душем Амара - и я готов рассыпаться в благодарностях за столь малое!
И в мою спальню, наконец, врываются парни, каждый обёрнут в полотенце на талии, и Рауль прыгает на простыни, но усаживается на край кровати и отряхивает подошвы ног (какой аккуратный!). Затем он забирается в постель и, втиснувшись между ними, я снимаю с них полотенца, не в полной мере понимая это смущение мальчишеского богатства, потому что пара мальчишек часто похожа на политических кандидатов - с ревнивой точностью секундомера они хотят, до последней доли секунды, равного времени для себя и внимания к себе.
- У тебя есть грязные фотографии? - спрашивает Рауль.
Теперь я замечаю, что у него угловатое лицо и угловатое тело, не красивое и не привлекательное, плюс «да пошел ты!»-взгляд и манеры, которые не обнадеживают. У меня нет ни фотографий, ни даже нудистских журналов, и они смиряются с комиксами, которые я предлагаю им. Амар удовлетворяется ими, но Рауль - это чистейшей воды маленькое дерьмо, громко фыркает. Приберегая его аполлонического партнера для искромётного десерта после скучного угощения, я беру юного кубинца первым - нисколько не заинтересовавшись его членом средних размеров - жилистым, узловатым и шишковатым, как кусок пережеванного хряща.
И обнаруживаю, что оказываюсь перед пенисной дилеммой - пока я занимаюсь Раулем, под влиянием сексуальной игры, происходящей практически под его носом, Амар начинает горячо возбуждать себя, и я отказываюсь от второсортного, чтобы посвятить своё обожание первоклассному, хотя, возможно, слишком долго, потому что я получаю грубый толчок от Рауля, теперь тоже яростно дрочащего, и возвращаюсь к нему. Краем глаза я вижу, как настойчивые пальцы Амара возвращаются, чтобы снова начать движение вверх-вниз, и снова поворачиваюсь к нему... и вскоре мой рот становится похожим на теннисный мячик между этими двумя слишком страстными игроками с собой. Мне удается только неудовлетворительно, безумно коротко, полизать здесь и поласкать там, и поспешное отсасывание делится надвое, затем это дьявольское отродье Рауль, пока я обслуживаю его, восклицает: «Смотри! Амар кончает!» Встревоженный, я нападаю на Амара, который демонстрирует капельку предэакулята, но не более, и я поглощаю её, нежно пресекая дальнейший выброс, когда мой любимец также присоединяется к адской игре своего компаньона и пронзительно вопит: «Смотри! Рауль кончает!» - но на Кубе сухо, как в штате Канзас. В течение десяти мучительных минут я безумно раскачиваюсь между своими мучителями, словно сертифицированный маятник настенных часов, а затем, когда я, разбухая от тройного жара, занимаюсь Раулем, Амар со стоном извергает семя, ловко ловя струю спермы в чашечку из своих пальцев, и я поворачиваюсь, чтобы съесть сладкое безе из его маленького кусочка торта, но едва я заканчиваю, когда чувствую, как тело Рауля дергается рядом со мной, и, повернувшись, вижу, как из него сочится его глазурь, менее обильная и намного уступающее по вкусу душистому соку Амара.
В изнеможении я падаю на спину между мальчишками, которые явно практиковались раньше в подобном двойном розыгрыше, а теперь скользят по кровати, располагаясь по её краям, Амар слева, Рауль справа... и каждый тычет в мои губы своим еще крепким шипом, вставляя свои влажные головки в мой рот, оголяя их во мне. Мгновенно оживленный этой горячечной двойной трансфузией, я жажду продолжения любовной персифляции, но оба парня, осторожно повернувшись ко мне ягодицами, укутываются в свои полотенца, и вылезают из постели. Рауль направляется на кухню, в то время как Амар задерживается, чтобы поправить простыни и подушки (какой внимательный!), и я выползаю вслед за ними, достаю дорогие вкусности, купленные заранее, и взволнованно делаю глоток лака для мебели, который я принял за винтажный бренди.
Мои посетители едят от все души, но только Амар благосклонно отзывается о еде; а, отобедав, одеваются и подходят за своим жалованьем, Рауль с презрительной усмешкой на лице пересчитывает свой гонорар дважды, явно намекая, что встретил у скряг новую низость. Амар улыбается, благодарит меня (какой вежливый!), прячет купюры, даже не взглянув на них, хотя я дал ему на два доллара больше, чем его бесчестному амиго.
- До свидания, пато! - ухмыляется, Рауль и я узнаю, что это слово на языке Сервантеса означает в словаре «утку», а на сленге милого маленького Рауля – «педика»! Как, должно быть, Фидель Кастро был счастлив увидеть, как этот маленький ЦРУшник отбывает с Кубы!
- Не обращай внимания! - шепчет мне Амар. - Рауль иногда бывает ужасным грубияном!
- Приходи завтра вечером один! - шепчу я в ответ. - Тебе не нравится Рауль?
- Ты мне нравишься больше!
Я пытаюсь обнять его на прощание, но кубинец пинает меня в голень, говоря, что они торопятся... на еще одно свидание?!
- Открой дверь, - говорит Амар (какой предусмотрительный!).
И я открываю, проверяю холл, разведывая лестницу вверх и вниз. Никого. Они уходят, Амар поворачивается, чтобы помахать.
- Один! - шепчу я ему, он пожимает плечами, и они спускаются по ступенькам. Из окна я наблюдаю за ними, наблюдаю за одним мальчиком, и, благодаря сетчатке, я живо запечатлеваю его стройную форму и его золотистые волосы и еще долго храню его образ после того, как он исчезает из виду, и желаю впасть в спячку до тех пор, пока снова не увижу своего любимца!
6 ноября 1964 г.
Harder & Adamant, Inc.
Персональные товары для мужчин
Box 1313, Станция Понсе-де-Леон
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Внимание: мистер Рок
Когда я был молод и в расцвете сил, я мог делать это в любое время! Теперь, когда я стал значительно старше, мое желание обычно заканчивается, когда моя работоспособность только выходит из стартовых ворот, поэтому я с неописуемой радостью прочитал вашу ослепительную рекламу в Swish, Male Monthly, которая пылко обещает: МУЖЧИНЫ! ЕСЛИ ВАМ ЗА 40, И ВАМ НЕ ХВАТАЕТ ЗАДОРА ДЛЯ ЭТОГО? ДА? НЕ ОТЧАИВАЙТЕСЬ! ВЫ СМОЖЕТЕ СНОВА СТАТЬ МОЛОДЫМ ТАМ, ГДЕ ЭТО ВАЖНЕЕ ВСЕГО! ИСПОЛЬЗУЙТЕ «STIFFO»! ОНО ПОМЕСТИТ В ВАС «КРАХМАЛ»! И СОХРАНИТ! УДОБНО! ПРОСТОЕ ПРИМЕНЕНИЕ! БОЛЬШОЙ ПАКЕТ ГОДИТСЯ ДЛЯ СТА ИЗУМИТЕЛЬНЫХ ПРИМЕНЕНИЙ - ТОЛЬКО 20,95 $, ПРЕДОПЛАТА! НО ТОРОПИТЕСЬ! ЗАКАЖИТЕ СЕГОДНЯ, ЭТО ОГРАНИЧЕННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ!
И, обезумев от надежды, ошеломленный ослепительными мечтами о возрождении мужской силы, я поспешно послал денежный перевод на требуемую сумму и, задыхаясь, принялся ждать этого современного чуда.
Ровно сорок девять дней, десять часов и тридцать шесть минут мне пришлось ждать - и только после четырнадцати писем вам, чье содержание варьировалось от откровенных просьб до разъяренных юридических угроз, - до того момента, как я получил посылку в простой обертке. Нетерпеливыми пальцами я взволнованно ощупываю её, и что же узрели мои изменившиеся, не верящие себе глаза, раскрывшиеся в обманутом смятении, что? Коробка STIFFO ПРАЧЕЧНЫЙ КРАХМАЛ!
Изверги! Злыдни! Эксплуататоры невинных! Предателей легковерных и доверчивых! Проклятие бессильного Приапа на вас! Верните мои деньги полностью, включая почтовые расходы за последующие письма, которые я вам отправил, или однажды, когда вы откроете ящик 1313 на станции Понсе-де-Леон, извлекая вашу массу писем от простофиль, там появятся вокруг вашей фальшивой и мошеннической глотки две стальные руки - мои! - которые сокрушат ваше адамово яблоко и разорвут вашу яремную вену и вы быстро станете реальным, подлинным, добросовестным, самым настоящим покойником!
Казимир Дукач
АМАР
На следующий вечер в восемь Амар возвращается со своим другом по имени Борис, юным враждебным белым русским, являющимся точной копией Рауля - ничего не изменилось, кроме национальности! Также идентична и последующая рутина: совместное купание, скромно замотанные филейные части, комиксы, обостряющееся отвлечение внимания, переходящее в надувательство, усиливающееся разочарование... и подчёркнутое вожделение Амара. Я выучил новое слово в его первобытном словаре страсти. На языке Гойи задница - это «culo», и в силу какого-то местного жуликоватого тотем-табу ей нельзя торговать, к ней даже не прикасаются и не рассматривают - отсюда и полотенце, и прочие маскировки. Этот подоходный налог с моего фундаментального желания - проблема, с которой я решаю разобраться позже.
- Завтра приходи один, один, ОДИН!
Шёпотом кричу я Амару, когда мальчики уходят. Он загадочно улыбается, но не пожимает плечами, и я предполагаю, что он вернется без сопровождающего.
На следующий вечер в восемь Амар появляется снова. Он заслуживает самой высокой оценки за пунктуальность - но оказывается с юным другом по имени Джино, пухлым невзрачным десятилеткой, который все время спотыкается о свои шнурки. После вежливого приветствия тот отправляется на кухню, чтобы попить воды.
- Почему ты никогда не приходишь один? - спрашиваю я Амар, опечаленный поражением. - Ты боишься меня?
- Я никого не боюсь! - говорит мальчик, его сверкающие глаза горят. - Джино не похож на Рауля или Бориса. Он сильно застенчивый и ничего не умеет, но ему нравится смотреть.
Ему нравится смотреть! Ах, это безобидное юное поколение, страшное и прекрасное, опережающее на двадцать лиг! Теперь меня приглашают помочь в развращении недозрелого!
- Ты знаешь, что это незаконно! - говорю я укоризненно.
- Что тут незаконного? - невинно спрашивает Амар, выглядя даже моложе, чем Джино. - Он хочет научиться, поэтому, когда он сможет этим заняться, он будет знать, как делать это наилучшим образом!
Мальчики начинают раздеваться, но я останавливаю их, провожаю на кухню, расставляю еду и напитки, сажусь между ними, но ближе к Джино, демонстративно игнорируя Амара. Я оказываю парнишке всевозможное внимание: намазываю ему хлеб клубничным вареньем, подношу ко рту, вытираю его губы, пока мой периферийное зрение улавливает озадаченные взгляды Амара; замечаю, как он расстегивает молнию, начинает копаться в трусах, вынимает свой член, и начинает ласкать своего выскочку левой руки - правая занята сэндвичем. Ясность моего зрения затуманивается в похотливой красной дымке, и я строго внушаю ему, что так демонстрировать себя неприлично - особенно во время еды! Мальчик откровенно отвечает, что это его собственность, и он может демонстрировать её, когда захочет - и, возможно, сделает даже нечто большее! Джино, уставившийся на меня и представление другого мальчика, тычет мне под ребра и хихикает. Я похлопываю его по голове, опрокидываю в него стакан молока и удваиваю своё усердие по его обслуживанию, что вызывает у Амара череду злых взглядов.
И теперь, в волнующем оцепенении, я вижу (не видя), что аллегроический торчок мальчика произвел каплю пре-коитальной бичо-слюны, которую я размазываю большим пальцем под предлогом наглой попытки заправить сладострастность Амара обратно в его штаны, а затем украдкой слизываю с этого пальца прозрачную жидкость. Но сейчас альпийская эрекция моей маленькой любви настолько явная, что я не могу поместить мятежный член в предназначенные для него пределы, и поэтому возвращаюсь к Джино, отрезая для него большой кусок пирога с кокосовым кремом, и заметно меньший - для его спутника.
После ужина я говорю молодым людям, что им пора идти, сегодня у меня больше нет времени на шалости, и Джино, набитый едой, как рождественский гусь, вяло готовится уходить, но Амар встает из-за стола и молча становится напротив меня, задирает свою рубашку и майку, чтобы обнажить свои крошечные розовые сосочки - непреодолимая хитрость, которую я с большим усилием выдерживаю и отворачиваюсь, чувствуя, как кинжалы его глаз погружаются в мою дрожащую спину. И снова разворачиваюсь назад, чтобы увидеть маленькое личико, на мгновение искаженное плохо скрываемым негодованием, когда мальчик идет к дивану в гостиной, бросается на него, обнажается от талии до колен и огненно-опаловые губы улыбаются мне, а глаза настойчиво приглашают; он раздвигает ноги, медленно скользит руками вверх по внутренней стороне бедер, поднимает свою усыпанную драгоценными камнями мошонку для моего неизбежного осмотра, затем прижимает буйное золото своих лобковых кудрей, которые снова вспениваются, когда его рука покидает это место... и моя кровь болезненно движется, а потом словно застывает в венах; я кажусь одиноким парализованным актером на сардонической сцене, неспособным двигаться или говорить - совершенно загипнотизированный своими глазами. Затем Джино, который с увлеченным интересом смотрит на это бесстыдно восхитительное зрелище, с изумлённым восклицанием указывает на почти взрослую припухлость старшего мальчика, и я невольно делаю шаг к своему сладострастному маленькому сибариту, чтобы собрать урожай с юного плода, так щедро предлагаемый в своей дозревающей форме, но вовремя себя останавливаю - я должен быть непоколебим в бойкоте этого высоко ценящего себя мальчика с голубой ленточкой.
И тут Амар начинает жестоко возбуждать свою личную явственность, и вскоре его постоянно-мастурбирующее движение выманивает из его мочеиспускательного ротика вторую просочившуюся каплю, которую он нетерпеливо стряхивает, и мое разрушенное вожделение становится едва заметной молнией, вызывающей жажду ударить губами по этому извращенному члену. Быстрые движения кулака мальчика, и его покрасневшая головка блестит от еще одного выброса прозрачной жидкости, и я начинаю ощущать сильный сладковато-клеверный запах его возбуждения. С приоткрытыми губами и судорожным дыханием Амар устремляет на меня яркие умоляющие глаза, и, со страстной мольбой и в синкопическом шоке я ковыляю к дивану, грубо смахиваю его руку, приказываю одеться и поднимаю разъяренного мальчика на ноги. Когда они уже в дверях, я даю каждому из них мелочь на автобус, но Амар бросает свои монеты на пол, его глаза вдруг становятся холодными, как мрамор индиго, черты лица суровыми, как необработанный гранит, и он выплевывает слова, которые поражают меня, как капли сильного яда: «я никогда больше к тебе не приду!»
30 НОЯБРЯ 1964 ГОДА
Мисс Феба Прай, 606 Риверсайд Драйв, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Дорогая мисс Прай!
Я чрезвычайно благодарен за Ваше письмо, в котором Вы сообщаете, что несколько соседей по нашему подъезду высказали Вам свои замечания по поводу того, что видели, как много мальчиков подросткового возраста заходят в мою квартиру, и выразили свою понятную тревогу, что я, возможно, веду сидячую пропаганду коммунизма или какой-нибудь другой зарубежной идеологии.
Я рад заверить вас, дорогая мисс Прай, ничто не может быть дальше от истины. Дело в том, что я связан с программой продвинутого образования нашего любимого президента - отделом стартапов для мальчиков старшего возраста. И поскольку до сих пор не найдено подходящего места для нашей деятельности, я - довольно щедро, думаю - пожертвовал свои помещения для этой цели, плюс огромное количество своего времени, энергии, изобретательности и значительную сумму личных средств, которые, боюсь, не могут считаться освобожденными от налогов! Ребята, посещающие мои неофициальные уроки - или я должен называть их «академической тусовкой»? - получают подробные инструкции в определенных возвышенных областях, не охваченных нашими отличными в других отношениях государственными школами, и все мальчики, без исключения, очень возбуждаются исключительно под моей опекой. Слово «образование», как вы помните, происходит от латинского educo, что означает «вытягивать», и я никогда не перестаю удивляться огромным скрытым возможностям молодых людей, так щедро вознаграждающим, когда они полностью выявляются.
Я верю, что убедил вас, дорогая мисс Прай, в том, что нет ни малейших оснований для беспокойства наших добрых соседей. И поскольку они, а может быть, и Вы, кажется, очень сильно интересуетесь моими делами, что я возьму на себя смелость в ближайшее время обратиться ко всем Вам за небольшим пожертвованием в помощь моему достойному и возвышенному проекту!
С уважением,
Казимир Дукач
АМАР
Прошлым вечером Амар сказал: «я никогда больше к тебе не приду!» но этим ярким летним утром, полным птичьих песен, угроза кажется пустой, хотя и понятной реакцией - я заставил парня потерять лицо перед его другом Джино, и, без сомнения, он также пострадал от серьезного унижения своего мальчишеского достоинства, предлагая себя так открыто, так горячо только для того, чтобы получить решительный отпор. И все же я уверен, что он появится сегодня вечером в обычное время и одиночестве. Почему нет? Плата хорошая, в изобилии закуски, обильные комплименты, мы хорошо сочетаемся - убеждение еще больше усиливается, когда я нахожу в аптечном шкафчике в ванной прислоненный к моей бритве кусок картона, вырванный из какой-то коробки или упаковки, и несущий на себе единственное слово «герцог» большими синими буквами.
В тот вечер у меня посетители, муж и жена, дальние родственники дальних родственников, которые слишком буйно провели отпуск в этом солнечном курортном городе и нуждаются в средствах, чтобы добраться до дома. Я одалживаю (дарю) им деньги и спроваживаю их за три-восемь минут... но не в назначенный час, ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать никто тихо не стучит в мою дверь. Я предполагаю, что страдание Амара ещё не утихло, но завтра он придет. Я ложусь спать и крепко засыпаю сном неправедного.
На следующий день, во вторник, куда бы я ни повернулся, я с тревогой замечаю напоминания о мальчике - в его банном полотенце, которое было обернуто вокруг его тонких чресел, в следе его пальца в моей банке с бриллиантином, в непристойной карикатуре на меня, которую он нарисовал на обложке комикса и которую я только что обнаружил. И его слабый, сладковато-клеверный ностальгический запах витает повсюду. Но сегодня вечером он обязательно вернется, его рана зажила, он усвоил урок, хотя сейчас это мало что значит - если с ним Рауль, Борис или Джино, то я дам им чаевые и спроважу прочь.
Но волшебный восьмой час приносит ныне разочарование... ни Амара, ни его друзей, от которых я мог хотя бы узнать, где живет моя любовь. Я жду до тех пор, пока не раздается меланхоличное эхо полуночного соборного колокола... но мальчики не приходят. О боги, может ли у него оказаться другой покровитель, возможно, менее требовательный, к которому он перелетел, когда я его отверг?! Я ухожу ко сну, чтобы помечтать о ведении проигрышной партизанской войны вместе с похотливыми мальчиками-конкурентами.
В среду я просыпаюсь от звука анонимного пернатого мелодиста, тихо кричащего единственную повторяющуюся ноту тоски, не вызывающей ответа. Я остаюсь дома в серой пелене уныния, стараясь удержаться от слез при воспоминании о красоте, скромной в нескромности - и в восемь вечера я являю собой бесконечную тишину, ожидающую, когда меня разорвет приветственный звук. Ничего. Только холодная черная ноющая пустота одиночества. В девять звонит Уинтроп, спрашивает, не хочу ли я его видеть. Он соблазнительный ребенок с дерзким Столпом Геркулеса и побрякушками от «тутти-фрутти» в мешочке... и мне интересно, могу ли я с ним на время позабыть более прекрасного парня. Но я передаю свои сожаления Уинтропу и временному увлечению - Амара нет, но Амар и его суррогат несовместимы. Он снится мне, я ласкаю его стройное тело, целую теплую щеку, где покоится единственная ямочка... и просыпаюсь слишком рано и с мучительным криком. Мои руки, все еще полные мечты о теле маленького мальчика, пусты.
В четверг у меня появляется уверенность в том, что Амар не появляется потому, что он попал в аварию, и я роюсь в газетах, опасаясь, что в любой момент любимое имя трагически выскочит на меня из напечатанной страницы... затем вздыхаю с облегчением, ничего не увидев, даже упоминая о «неопознанных юношах». Но он любит воду, часто бывает на пляже, рядом есть озеро. Может, он утонул, возможно, плавал один, а его тело еще не было найдено? Тем не менее, наверняка будут некоторые упоминания о «мальчике, пропавшем без вести», хотя это скудное утешение. Привычный час застаёт меня возле двери, и я - тот, редко молится, теперь молит маленького бога юности и красоты: Амар, убийца моего мира, моего счастья, вернись на место твоих прекрасных преступлений! Вернись! Вернись! Безнадежные вечные минуты приходят и уходят, затем из окна я выглядываю на тёмную улицу, но она пустынна, там только одинокая ночь с погашенными огнями, тишина и холодные, ни на что не обращающие внимание звезды. Позже я, обливаясь потом, дважды вижу один и тот же кошмар - я потерял Амара навсегда!
Пятница приносит мрачный дождь и рассвет, похожий на сумерки, которые, кажется, отражают мою собственную судьбу, аутопсию моих надежд, приобретающих катастрофическую форму. В панике я ищу утешения в алкоголе, который притупляет мое растущее предчувствие возможной трагедии, превращает ее в спасительную трагикомедию, побуждающую меня к определенным, хоть и бесполезным действиям. Если Амар отказывается прийти ко мне, я пойду к нему и попытаюсь исправить ситуацию. В пьяном, решительном оцепенении я выхожу, натыкаясь на лужи посреди мокрого тротуара, страстно желая провалиться в глубины зеркального мутного неба под ногами. Я чувствую себя в крайнем состоянии in extremis [на пределе], бредя по улицам в пригороды, за город - в царство овощей, минералов и особенно животных, начинающих демонстрировать странную враждебность. Мой маленький друг пропал, и внезапно все стали моими врагами: котята-отъёмыши царапают меня когтями, едва научившиеся летать птички гадят мне на голову, враждебно набычившиеся коровы разбрасывают свои коровьи лепёшки у меня на пути.
Подвыпившие глокеншпили оглушают мои уши, мои прищуренные глаза осматривают странную местность, где даже истина кажется ложной, я снова бреду по колеблющейся дороге к городу - чтобы повсюду видеть чеканное золото волос Амара-Мидаса. Вот он или его точная копия входит в салон красоты Сэди Глютц, и я следую за ним, мрачно размышляя, был ли мальчик все это время маленькой королевой, чья королевская привлекательность возникла из бутылки, - а затем буквально пинаю себя за такую недостойную мысль, обнаружив, что локоны, которые я выследил, принадлежат девушке в мужском одеянии, покупающей тройные толстые гигиенические салфетки с бахромой по верху.
Я вижу, что эти яркие волосы - ах, эти воспоминания о хрустящих завитках, приютившихся на затылке моего любимого, - теперь преследуют меня, как готические истории о томной смерти от роз; вижу, как эти восславленные волосы входят в салон Суини «Чёрное и загорелое», и мчусь за ними, убежденный, что бедный Амар, как и я, топит свое горе в роме и сожалениях... или, возможно, попрошайничает напитки, а также снимает новых клиентов?!
Нет, нет, нет! Даже если бы это было его намерением, за которое я могу его простить, они бы его не обслужили, они не могут позволить себе потерять лицензию на алкоголь! Но у Суини есть некий умник, продающий лотерейные билеты - чрезвычайно обыкновенный юноша, чья пиздёнка - его единственная претензия на славу. Спустя несколько минут я снова вижу Златовласку, проталкивающуюся через вращающиеся двери гриль-бара Коэна «Трилистник», и я бросаюсь туда, молясь, чтобы это оказался Он! В сумрачной невзрачной пивнушке не обнаруживается ни одного юнца, хотя я заглядываю под столы, в углы, за барную стойку, хватая и потягивая пиво, оставленное кем-то без присмотра. И возобновляю мои поиски во всех возможных и невозможных местах - я видел, как он вошел, он должен быть здесь! По-прежнему нет ни одного мальчика - ни вида, ни звука, ни запаха. Коэн, ты, неназванный злодей, у тебя имеется задняя комната, где можно покурить? Или ты держишь у себя белых мальчиков-рабов? И вот когда я уже собираюсь огреть Коэна по голове демиджоном [большая оплетенная бутыль] его собственного кошерного вина из козьих какашек, я узнаю, что парень, которого видел, - это сын хозяина бара, который действительно находится позади - в туалете! Я восстанавливаю контроль над собой, покупаю напитки для дома и опечаленный, в слезах, бреду домой.
В субботу я с трудом поднимаюсь и нарушаю свой пост пинтой выпивки, пока планирую дневную кампанию. Я не знаю ни фамилии Амара, ни его адреса, ни даже части города, в которой он живет. Но сочетание любви и алкоголя всегда находчиво - я, как и все проницательные охотники за (маленькими) мужчинами, обращаюсь за помощью или плачу информаторам. И, омраченный испарениями зерна, я иду и беру напрокат машину у компании, которая говорит, что старается изо всех сил, и объезжаю жилые улицы, останавливая каждого юнца, которого вижу, всех, кто в возрасте моего прекрасного ягненка.
- Ты знаешь мальчика по имени Амар?
- Нет.
- Прощай!
Я проезжаю квартал, другой, приветствую спешащего детеныша.
- Ты знаешь мальчика по имени Амар?
- Амар?
- Немного выше тебя, стройный, золотистые волосы.
- Нет.
- Бог с тобой!
Повернув за угол на двух колесах, я наблюдаю за маленьким Адонисом, только что закончившим поливать парящей мочой беззащитное дерево. Губительный визг тормозов. Писающий эфеб торопливо застегивается. Я подзываю его, вглядываясь в покрасневшее юное лицо с идиосинкразическими глазами.
- Ты знаешь мальчика по имени Амар?
- Конечно!
Ах, Эрос, сердечная благодарность! Я зажгу тебе тысячу свечей!
- Ты знаешь, где он живет?
- Нет, но он учится в моем классе в школе.
Парень опирается на дверь машины, лениво улыбаясь мне.
- Что есть у Амара, чего нет у меня? - говорит он, двигая левым указательным пальцем в правом кулаке.
- Например, скромности! - отвечаю я.
Я чувствую запах этого ребенка - запах мочи, смегмы и пота, все они не свежие и это уже три пункта против него, потому что я допускаю, что мальчики могут быть только не совсем чистыми.
- В любом случае, - добавляю я, - я не знаю, что у тебя есть!
- Отведи меня в парк, и я покажу тебе! Я знаю там хорошее место, где мы можем разобраться. Всего три доллара - и это будет не по-быстрому!
Я колеблюсь. Дерзкий мошенник, который может быть опасен, но он очень привлекателен безжалостным, юным пиратским духом; сексуальный магнит заставляет мои пальцы болезненно шевелиться - и, хотя от него воняет, я могу взять бутылку вишневой газировки и вымыть его лакомство. Но тут же отсутствующий паренёк вновь заявляет о своей полной власти надо мной, и я качаю головой.
- Сынок, если бы я встретил тебя неделю назад, я бы мигом затащил тебя в постель через ванную, но, слава Господу и передать Кентукки [перефразировка американской патриотической песни «Praise the Lord and Pass the Ammunition»], я отдал свое сердце другому!
- Ты любишь его?! - произносит мальчик с недоверчивым презрением. - Он с тебя живого шкуру спустит!
- И я помогу ему сделать это!
Я откапываю доллар, и вкладываю его в руку парня.
- Если ты увидишь Амара, скажи ему: герцог извиняется!
Парень корчит гримасу и с презрением плюет.
- Только это?
- Только это ... Герцог извиняется! Он поймет, он знает, что ты имеешь в виду.
Городской глашатай моего горя, хриплый голос черепахи-квира [отсылка к прозвищу «Голубая черепаха» Джона Лорена – гея, американского солдата и государственного деятеля из Южной Каролины во время американской войны за независимость, известного своей критикой рабства и своими усилиями по вербовке рабов для борьбы за свою свободу в качестве американских солдат], разносится по земле, и я продолжаю путешествовать по городу, который насчитывает полмиллиона жителей - девять десятых которых, кажется, мальчишки. А из тех, с кем я общаюсь, только тринадцать слышали об Амаре или знают его, но никто не в курсе, где он живет. И я продолжаю свои поиски с такой самоотдачей, что на закате каждый подросток мужского пола в мегаполисе (все кроме Амара) прямо или косвенно осознают, что Герцог приносит свои извинения! и когда возвращаюсь домой, меня всю ночь навещает толпа юных распутных юнцов, протягивающих влажные ладони, когда они торжественно утверждают, что знакомы с моим красавцем - хотя даже не могут правильно произнести его имя! Я подозреваю, что меня обманывают, мое горе безжалостно эксплуатируют, но я не рискую, я даю каждому по доллару, хотя мне придется заложить свои носки, чтобы заплатить арендную плату в понедельник. И в три часа утра я падаю в кровать, и засыпаю глубоким сном без сновидений.
В воскресенье утром я снедаем уничтожающими сомнениями - все мои усилия предыдущего дня теперь кажутся тщетными и бесполезными. Призывая на помощь всех известных мне богов, я страдаю от скуки в церкви, слушая Te Deum [латинский церковный гимн], и несколько успокаиваюсь от превосходного хора мальчиков, особенно от одного ангелочка персикового цвета, который, кажется, возложил сборник гимнов на свою парящую эрекцию, после чего снова погружаюсь в депрессивную пропасть из-за грозного священника, который пустым, мёртвящим тоном разглагольствует о мерзких грехах Содома и Гоморры: по словам этого гиббона (полагаю, что этот человек не обезьяна!): он «с отвращением касается и с нетерпением старается отринуть тот одиозный порок, имя которого отвергает стыдливость, а природа гнушается самой идеей!»
Думаю, что обезьяны, определённо, должны стыдиться этого человека; а проповедник - всегда мудро-глупый вместе с позаимствованной иудейско-христианской мудростью - должен стыдиться своего незнания природы.
Я провожу весь день без еды, размышляя над тем, чтобы разместить во всех газетах полностраничные объявления, провозглашающие мою бессмертную страсть к Амару, а затем выстрелить себе пятнадцать раз в мозг, уйдя в бессмертной вспышке позорной славы - если кто-то должен умереть (а кто-то ведь должен), то пусть погибну я - из-за любви! Но я откладываю эту идею на потом, как одну из тех вещей, которые всегда можно отложить до завтра... и мечтательно останавливаюсь на порочном обаянии Амара и моем слишком кратком наслаждении им - может ли что-нибудь когда-нибудь снова оказаться таким божественным!
В восемь часов я снова прижимаюсь к двери, прислонив ухо к панели в ожидании. Проходят секунды, минуты, целая вечность, и внутри меня пронзает крик ужасной мысли, вопль невыразимого отчаяния: Амар, если ты ушел навсегда, то кому мне говорить о любви! Мои глаза, которые отвергли все остальное, чтобы созерцать тебя - они все еще видят тебя повсюду в твое отсутствие, на что теперь им смотреть?! И мои горькие слезы разъедают лак на двери, когда я слышу легкую, безошибочно угадываемую поступь на лестнице, затем по коридору разносится многообещающая музыка приближающихся шагов, ритмичная мелодия будущего восторгу-быть, и я пальцами распахиваю деревянный барьер между нами... Он здесь!
ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ
Многие слабые, но тоскующие сердца боятся погрузиться в опасный лабиринт любви к мальчику. Они - дураки, которые не считают неумолимой поступь времени. Когда наступит благоприятный час, входите в лабиринт! Вы не найдете там ни Минотавра, ни монстра... только маленьких сказочных существ, чья благотворная тауматургия [способность к магической деятельности] бесконечна. И если по случаю вы услышите маниакальное веселье сумасшедшего клоуна, как во французском балагане, перевернутом вверх дном, не паникуйте. Смакуйте экзотическую пряность момента, присоединяйтесь к неистовому смеху, возобновите свои клятвы в любви к какому-нибудь недалёкому парнишке, чьи глаза, возможно, полны тёмной хитрости... и оставьте свою последнюю волю и Завещание!
Кэлвин Дженсен был деловым партнером, который занимал у меня деньги так часто, что вскоре стал считать меня своим близким другом, потому что я не брал с него никаких процентов; и время от времени меня приглашали к нему домой, где я каждый раз искал то, что являлось главной достопримечательностью, но безрезультатно. Во время одного из визитов меня представили его недавно вступившей в брак второй жене Имоджен, блондинке, застенчивой и достаточно представительной, если вас интересуют подобные вещи... но за ужином я понял, что у Имоджен есть то сверхъестественное умение, которым обладают некоторые женщины - превращать хорошую еду в плохую. Позже мы играли в карты, во время игры я тактично проигрывал, таким образом продлевая игру в надежде увидеть то, что я так горячо и так бесплодно искал. И каждую неделю в течение двух месяцев после этого я страдал от нарушения своего пищеварения, мой кошелек истощался, в то время как то, что особенно привлекало меня, продолжало ускользать. И поскольку я был вежлив с Имоджен, принося ей в подарок конфеты и цветы в благодарность за ее вызывающие плохое пищеварение ужины, Дженсен решил, что я влюбился в нее. Приглашения прекратились, мои поиски любви были временно прерваны, Дженсен даже стал настолько холоден, что перестал брать взаймы... и, в конце концов, принялся следить за моей квартирой, убеждённый, что Имоджен встречается там со мной. К этому времени, однако, я вступил в захватывающий контакт с объектом, представляющим для меня больший интерес, и мне было все равно, что я никогда больше не увижу мистера и миссис Дженсен до Армагеддона или, даже после. Но подозрения Кэлвина в отношении меня и Имоджен росли прямо пропорционально нашей абсолютной невиновности, и поздней ночью в начале апреля Дженсен ворвался в дверь моего дома и, кипя от негодования, предстал передо мной, запутавшись в моих смятых простынях, явно сиротливо одиноких. Я со смехом уставился на него, он заглянул под кровать, за занавеску в душе, в корзину для белья - везде, куда только можно было спрятать довольно маленькое тело. И, наконец, он натыкается на упущенную из виду дверь стенного шкафа, открывает ее и видит не обнаженную и съежившуюся Имоджен, а обнаженного, дерзкого, по-прежнему стройного четырнадцатилетнего сына своей первой жены!
АМАР
Амар вернулся, он здесь... и он один! Беззвучно произнося его имя, упиваясь вызывающим воспоминания видом, я испытываю бессловесное волнение. Никогда ещё я так не смотрел на кого-либо, словно каждая моя пора оказалась преданным глазом.
- Ну? - произнёс мальчик с серьезным видом, и, возможно, хорошо, что на его губах появляется лишь тень улыбки - к большему я не готов.
Я хочу протянуть руку, дотронуться до него, чтобы убедиться в его реальности, но мои дрожащие руки отказываются функционировать - я цепляюсь за дверь, чтобы не упасть.
- Входи! - шепчу я.
Он проявляет странную робость, какую-то неловкую настороженность, когда торжественно входит, быстро уклоняется от меня, и садится на стул в другом конце комнаты. Возникает тишина. Мне так много нужно сказать ему - и так мало. Три слова выразили бы все, но я инстинктивно чувствую, что сейчас не время их озвучивать.
- Я очень рад снова видеть тебя, - наконец говорю я. - Почему ты так долго не приходил?
Мальчик пожимает плечами и смотрит вниз.
- В прошлый раз, когда я был здесь, ты, кажется, не хотел меня, поэтому я и не приходил.
- Я хотел тебя, - тихо говорю я ему. - Я так хотел тебя, что я… Амар, теперь я прошу прощения за то, что игнорировал тебя в тот день - если бы ты знал, как это было трудно.
- Что так?
Умные, понимающие голубые глаза переваривают сказанное мной.
- Ну а сегодня, этим утром я получил твоё сообщение. На самом деле, около двадцати парней сказали мне это, и тогда я…
Темные глаза застывают.
- Знаешь, я должен был сегодня вечером увидеться с другим мужчиной вместе с Раулем. Но я пришел сюда, один.
Пульс в моих запястьях прыгает от экстаза, почти вызывая боль.
- Я очень благодарен тебе за это, Амар.
- Это не то, что ты думаешь.
Мальчик дарит мне строгую улыбку.
- Просто ты платишь больше, и у тебя есть что поесть и…
- Спасибо, что ты так откровенен. Ты все еще немного обижен, не так ли? Я не виню тебя - я позорно поступил с тобой. Поверишь ли ты мне, если я скажу, что прошедшая неделя была адом без тебя?
Я приобретаю опыт в самоунижении.
Снова тень улыбки на сомкнутых губах.
- Почему? Есть десятки парней, похожих на меня, которые… продают... ся.
- Продаются, но никто не похож на тебя! Рауль, Борис, Джино - они едва существовали для меня, они были никем, толпой, незваными гостями. Вот почему я хотел тебя, а не других. Амар, с того самого дня, как я увидел тебя в парке, когда ты запускал своего змея, для меня не существует других мальчиков!
Суровые глаза приобретают мягкость прежде, чем он отводит взгляд, но уголок его рта изогнулся в выражении недоверия. Очевидно, я для него загадка, выходящая за пределы его наверняка большого опыта.
- Ты сомневаешься во мне?
Я достаю листок бумаги из своего кармана.
- На прошлой неделе я сделал то, чего никогда не делал раньше, мне не хватало вдохновения. Я написал… ну, это своего рода вольный стих про тебя и твоего воздушного змея. Это не очень хорошая вещь, и не совсем моя, но тебя, быть может, он заинтересует, в качестве примера того, чего все хорошие поэты стараются избегать.
Мальчик подходит ко мне, нерешительно позволяет мне притянуть его к себе на колени. Я передаю ему бумагу.
- Прочитай это вслух.
Я внимательно слушаю низкий чистый волнующий мальчишеский голос, с трудом узнавая свое проникновенное, но любительское четверостишие:
О, я влюблен в воздушный змей.
Нет, не воздушный змей, а в ветер, что несет его.
Нет, ни в воздушный змей, и ни в капризный ветер,
А в мальчика, который им умело управляет!
Амар читает это снова, молча; бросает на меня быстрый взгляд, затем складывает листок в аккуратный квадрат.
- Я знаю! - вздыхаю я. - Это ужасно, но искренне, малыш; это лучшее, что я смог написать.
- Я ничего не понимаю в поэзии, но мне нравится, - говорит мальчик. - Только ты не можешь решить, любишь ли ты воздушный змей, ветер или…
Я прижимаюсь губами к его теплой шее.
- Я люблю мальчика, Амар. Я люблю тебя!
Гладкий лоб морщится. Я сказал слишком много. Если он обычный хастлер, то теперь он будет эксплуатировать меня - невыразимого педика, который заявляет о своей мерзкой похоти. И все же, я так влюблен, что приветствовал бы такую эксплуатацию!
Но мальчик просто говорит:
- Могу ли я сохранить это? Никто и никогда не писал мне стихотворений.
- Конечно!
- Ну, нет, тебе лучше оставить это для меня у себя - моя мама может найти его и начнёт задать вопросы.
Упав в стремительный поток притягательности этого несравненного юноши и страстно желая окунуться в его реку восторга, я отложил стихотворение в сторону и поцеловал его в щеку.
- Амар, я... это было так долго! Может, мы?..
- Конечно! Зачем же я тогда пришел!
Я начинаю расстегивать его рубашку, но он отстраняется, соскальзывает с моих колен.
- Я сделаю это сам!
Он быстро раздевается, даря мне маленькие полуулыбки, аккуратно вешая рубашку на спинку стула, аккуратно складывая брюки, майку, заправляет носки в туфли... и снимает свои трусы, каким-то туманным движением направляется в ванную, и я лишь мельком вижу его взведённую изогнутую коринфскую колонну, берущую начало из его небольших акантовых зарослей.
- Поторопись! - взываю я к нему и беру его рубашку в коричневую клетку, который он никогда раньше не надевал, и чувствую запах тепла его тела, по-прежнему обретающийся в ней. Карман провисает от какого-то мальчишеского сокровища, и, исследуя его, я укалываю пальцы.
Канцелярские кнопки! Горстка их, вероятно, с каким-то намеренным озорством должна была размещаться на стульях его одноклассников или непопулярного учителя... но нет, сейчас же летние каникулы! Я осматриваю карманы его брюк. Двадцать четыре цента в десятицентовиках, корешок билета в кино, проволочная петля, три разных отрезка бечевки, кусочек синего мела... и нож для чистки овощей, чье узкое четырехдюймовое лезвие отточено до угрожающей остроты. Кнопки и нож! Их цель слишком ясна.
Когда появляется завернутый в полотенце мальчик, я сажусь на кровать рядом с ним и показываю ему свои открытия.
- Амар, я заранее прошу у тебя прощения за то, что рылся в твоей одежде. Это было непростительное любопытно... но я нашел вот это. Это своего рода защитные меры, да? Кнопки должны быть разбросаны на пути моих голых преследующих ног, а нож, чтобы охранять твою... честь твоей culo? Детка, почему ты меня боишься?
Его яростный румянец очарователен, можно видеть слабое розовое сияние, окрашивающее его горло, которое быстро поднимается, чтобы окрасить щеки и лоб: его кровь - мастер живописи!
- Я боялся, Герцог, потому что никогда ещё не оставался наедине с каким-нибудь парнем, и, знаешь, я слышал о мальчиках, которых бьют или порют, или… что-то в этом роде. Но я больше не боюсь, так что ты можешь выбросить кнопки, но я должен забрать нож назад, иначе моя мать может хватиться его.
Универсальный нож - им можно пользоваться как для чистки картофеля, так и для нанесения ударов слишком назойливому любовнику!
- Амар, никогда не бойся меня! Я не собираюсь причинять тебе никакого вреда, никогда; даже минутной боли - но, если ты чувствуешь, что нуждаешься в защите, пусть она будет гораздо более эффективной. Открой ящик этого стола.
Он открывает ящик, заглядывает внутрь, вытягивает из него мой нож с выкидывающимся лезвием. Это инструмент, очевидно, для него не в новинку, потому что он открывает его с ловкостью, которой я завидую, и в восхищении ласкает.
- Он прекрасен, Герцог! И вдвое острее, чем любой нож для чистки овощей!
- К тому же, владение им незаконно! - напоминаю я. - Я держу его под рукой, чтобы пронзить случайную надоедливую муху или комара. Положи его обратно, но он всегда будет там, чтобы ты мог перерезать мне горло, если почувствуешь, что тебя оскорбили!
- Не думаю, что он мне понадобится, Герцог, - искренне произносит мальчик, улыбаясь мне во всю ширь. И, прижав к себе его благоухающее юное тело, я просовываю руку между его ног, и пока играю с ним под полотенцем, он начинает раздевать меня, чем быстро приводит в состояние трепетной натуры, дразняще трется золотым буйством своих волос о мой фаллос, откидывает полотенце... и наши тела соприкасаются на кровати, как будто они являются магнитами друг для друга. Мне, кажется, руки дали только для того, чтобы держать это восхитительное маленькое создание, такое горячее, такое пылкое, такое страстно похотливое; похоже, он был рожден для того, чтобы его обожали любовью, которую я никогда не знал раньше или не считал возможной, нежной страстью, которая делает мои чувства мягкими, как падающий снег.
Моя кровь закипает от сильного, но нежного желания к нему, к его мальчишеству, его мягкости, к его невероятной прелести, я впиваюсь поцелуями в его розовые соски, которые медленно набухают под моими губами, кончиками пальцев я ласкаю тонкие золотистые икры, шелковистые от невидимого пуха, который можно ощутить только на ощупь; слегка задеваю мягким движением вверх теплый плюш внутренней поверхности бедер, затем опускаюсь ниже, к замшевой выпуклости мошонки, ласково обхватывая ее; чувствительными кончиками пальцев будоражу основание его дрожащей эрекции, обхватываю её, поднимаюсь вверх по горячему стволу к кончику, вокруг него и вниз, снова вверх, как можно ближе к кончику и как можно быстрее для него. Пылая теперь требовательной похотью, пенис мальчика вибрирует передо мной, и я двигаюсь по гладкому телу, и мой язык обшаривает маленькую лобковую бахрому так резко, что член Амара пульсирует и бьется о мое лицо, его яички становятся такими тугими, что расщелина между ними исчезает в жесткой округлости. Тиская иступлёнными объятиями прелестную плоть пениса, я губами ласково трусь о закатывающуюся атласную крайнюю плоть, и тогда в восхитительном поиске облегчения появляется покрасневший желудь. Испустив трепещущий вздох удовольствия, мальчик с силой прижимается ко мне, его набухшая головка смачивает себя в горячем предвкушении, и я высасываю пикантную влагу, облизываю алую сливу напряженной жесткости, которая находит мои губы и толкается между ними, Амар резко втягивается в меня, его отверстие на кончике широко раскрывается, стремясь сыграть влагалище с фаллосом моего языка. И я удерживаю его внутри себя, согревая его и делая ещё горячее, впитывая его соки своим ртом, а затем языком, зубами, губами и мускулами щек начинаю ласкать непослушный сексуально-лакомый кусочек, ещё крепче обхватываю его и быстро двигаю по нему своим языком - щёлкая зубами, посасывая губами, сокращая щечные стенки; и делая это всё быстрее, быстрее, еще быстрее... и дёргаясь от всё более мелких судорог, задыхаясь, мальчик все глубже вонзается в мой рот, его вспотевшее от страсти юное тело прижимается ко мне, пока неистовый выдох не заставляет гладкое гибкое тело мальчика выгнуться вверх, он конвульсивно вздрагивает и всхлипывает: «Кусай его, Герцог! Кусай его!» и его пенис прыгает в последнем яростном выпаде, выдавливая своё сливочное бремя, расплёскивая его по моему языку и в каждую щель моего буккального [внутриротового] гостеприимства.
Бедра Амара все еще толкаются в совокупительном рефлексе, когда я извлекаю последнее семя, косвенное доказательство его страсти, и с глазами, еще остекленевшими от оргазма, он отдыхает в моих объятиях, как цветок, с которого сняли нектар, пока я пытаюсь передать ему хоть какой-то намек, какое-то неадекватное описание блаженства, которое он подарил мне... но он бормочет: «Не говори ничего, Герцог, я просто хочу запомнить это!» И я нежно целую его влажную, теплую, пахнущую клевером возносящуюся гордость, впервые замечая, что у мальчика есть родимое пятно - это крошечная пирамидка гранатового оттенка чуть повыше уздечки на его головке, и я целую маленькую плотскую печать до тех пор, пока ее отпечаток не кажется навсегда запечатленным на моих губах.
Наконец, мальчик начинает шевелиться, затем внезапно закрывает лицо руками, словно собираясь сделать какое-то постыдное признание.
- Герцог?
- Да, мой маленький?
- Это был лучший минет в моей жизни… за всю мою жизнь!
- А у тебя их было так много в твоей долгой жизни! - с грустью возвещаю я.
- Ну, не так уж и много... но на этот раз мне показалось, я почувствовал... Мне хотелось, чтобы ты сильно укусил меня! Мне было бы все равно, даже если бы ты откусил его начисто!
- А если бы откусил, что тогда?
Его руки отлетают от его лица, но следы румянца остаются.
- Тогда мне пришлось бы воспользоваться твоей выкидухой!
Спускаясь по триумфальной арке его чресел, я зарываюсь лицом в его богатства между бедрами и начинаю их новый грабеж. Корчась, мальчик заставляет мою голову отстраниться.
- Боже, успокойся, Герцог! Я дам тебе ещё, но ты дай мне сначала отдышаться!
- Амар, - прошу я с отчаянной настойчивостью, - не продавайся никому другому, мне невыносима мысль, что ты будешь принадлежать другим мужчинам! Будь только моим!
Глаза мальчика крепко зажмурены, по губам пробегает легкая дрожь, но он ничего не говорит, не улыбается и даже не подает виду, что услышал мою мольбу. Затаив дыхание, я жду, пока он, возможно, подсчитывает денежные и иные преимущества или недостатки, которые повлекло бы за собой исполнение моей просьбы. Наконец он поднимает руку, чтобы погладить меня по щеке и ущипнуть за нос, потом касается своих по-прежнему закрытых глаз в каком-то древнем мальчишеском ритуале, и клятвенно обещает, что отныне никто, кроме меня, не будет пить его кончу, он сохранит для меня все до последней капли... за исключением ночных поллюций, конечно!
БОГ ТЕБЯ ПОДЕРИ, ЛЕДИ ГОДИВА!
[англосаксонская графиня, 990 - около 1067, жена Леофрика, эрла (графа) Мерсии, которая, согласно легенде, проехала обнажённой по улицам города Ковентри в Англии ради того, чтобы граф, её муж, снизил непомерные налоги для своих подданных.]
О, входите, офицер! Звонок не работает, а вы постучали так тихо, что я едва вас услышал. Вы уж извините за то, как здесь все выглядит - моя прислуга, как она себя называла, обнаружила, где я прячу свой джин, и, разозлившись, сбежала посреди весенней уборки. Сядьте, отдохните. Вам не разрешено садиться? Тогда выпейте кофе. Вы не можете пить на дежурстве? Даже кофе?! Что это -еще одна жестокость мэра Линдсли по отношению к полиции? Зачем вы хотели меня видеть? Конечно, это не может быть насчёт моей машины, потому что когда я парковал ее, то убедился, что в нескольких милях не имеется никаких гидрантов. Что они делают здесь, когда случается пожар... подключают шланг к чьему-то кухонному крану? Это не из-за моей машины? Я рад это слышать. Что? Что вы сказали? У вас жалоба на то, что я подглядываю?! Да это смешно, меня даже не зовут Том! [подглядывающий Том синоним вуайериста] Я имею в виду, это возмутительно! Не то чтобы я не испытывал определенной симпатии к оригинальному подглядывающему... бедный мальчик! Ослеп за то, что смотрел на голую толстую шлюху, чьи развесистые волосы не позволяли ему увидеть ничего провокационного! [Подглядывающий / Peeping Tom - английский фильм (1960) Майкла Пауэлла] Но ведь сейчас речь не об этом, не так ли? Лично я хочу, чтобы вы знали, что я никогда не опускался до того, чтобы подкрадываться к окнам и заглядывать в них. Ну да, у меня есть бинокль - я вижу, вы заметили его на столике у эркера. Нет, я не против, чтобы вы на него смотрели, мне абсолютно нечего скрывать, не в чем себя винить. Видите ли, офицер, я наблюдаю за птицами. Это мое хобби, мое призвание, от которого я получаю много часов безобидного удовольствия и новых знаний. Так что здесь могло произойти следующее - кто-то заметил, как солнце отразилось от линз моего бинокля, когда я наблюдал за пурпурно-хохлатым глухарем или кукультированным диккисселем, или ещё за кем-то, и они сразу же предположили, что я... ну, то, что вы сказали. Да, бинокль действительно очень мощный. Мне нравится рассматривать каждую мельчайшую деталь моих маленьких пернатых друзей... что? Вы думали, что единственные птицы в Нью-Йорке - это голуби? О нет, офицер, здесь, на Манхэттене, есть сотни разных обитателей орнитологического мира. Назвать некоторых? Ну, тут есть... а, малиновки, воробьи, боболинки [Рисовая птица, боболинк, рисовый трупиал или рисовый желтушник - американский вид воробьинообразных птиц из семейства трупиаловых] и другие... описать боболинка? Боболинк... у него есть клюв, две ноги и хвост, и он летает, и издаёт трели, словно говорит: Боболинк! Боболинк! Спинк-спанк-спинк! Разве это не мило?! А еще есть веерохвостый поползень - дерзкая птичка и другие... Я всегда хотел увидеть кукушку, но они очень редки в этих местах, полагаю, они чувствуют, что не могут конкурировать с человеческим фактором здесь, в Городе удовольствий [синоним Нью-Йорка]. Офицер, вы знали, что кукушка откладывает яйца в гнезда других птиц? Такая восхитительно приобретённая черта, не правда ли? Такое базовое понимание социальности, мне нравится так думать. Вот вы знаете, откуда мы взяли слово «рогоносец», которое имеет шокирующий сексуальный подтекст, слишком неделикатный для меня, чтобы объяснять. О, вы знаете это! Так что еще я могу вам сказать? Я просто предаюсь очень невинному времяпрепровождению, наблюдая за тем, как Маленькая Мисс Питвит [пятнистый кулик] грызет кусочек сала или Маленький Мистер дятел чистит свои крошечные пубертаты... простите? Люблю ли я смотреть за голубками [синоним влюблённых парочек]? Ну, голубки обычно сидят в клетках - они не дикого типа, хотя, как я понимаю, часто сходят с ума, занимаясь любовью. За какой птицей мне больше всего нравится наблюдать? О, за птенчиками мужского рода, определенно! Как я могу определить различия? Ну, конечно, нельзя увидеть их половые особенности или что-то в этом роде, но обычно птенчики мужского пола более активны и раскованны, и всегда поют, особенно в брачный период. Знаете ли вы, офицер, что поет только самец соловья? Простите? Почему меня особенно интересуют птенчики мужского рода? Я только что сказал вам, почему! Да, я уверен, что наблюдаю за птицами, а не за людьми! Что за вопрос! Я знаю, что вы не намерены оскорблять меня, но это так, офицер! О, жалоба на подглядывание от матери, которая говорит, что видела, как я наблюдаю, когда ее мальчик принимает ванну? Не тот ли это очаровательный отрок с черными, как вороново крыло, волосами, глазами цвета бобовика и кожей словно из парчи; отрок, чей профиль напоминает какого-то древнеегипетского бога юности? Oоооо! Пожалуйста, не обращайте внимания на то, что я только что сказал, офицер! Я на мгновение увлекся. Парень, о котором я говорил, это... мой троюродный брат, даже двоюродный, который посещает школу богословия, готовясь стать служителем Евангелия. Что? Не могли бы вы повторить это, пожалуйста? Вы хотите, чтобы я сопровождал вас? Зачем? Я вас почти не знаю! О, вы имеете в виду... Вы арестовываете меня, офицер?! Разве мне не нужен адвокат или что-то в этом роде? Вы просто везете меня в Белвью [Больница Bellevue в Нью-Йорке, основанная 31 марта 1736 года, старейшая государственная больница в Соединенных Штатах и город Белвью в штате Вашингтон - т.е. офицер предлагает отвезти автора в больницу, когда тот считает что ему предлагают проехаться в город на другом побережье США]? О, это совсем другое! Я никогда не бывал в Белвью, и слышал, что он переполнен всевозможными уникальными птицами - я могу увидеть даже кукушку! Подождите минутку, пока я захвачу пальто и бинокль!
АМАР
Благородный любовник ищет истину искренней любви, а не ложь мимолетной фантазии или простого сексуального облегчения; а пылкий, истинный, абсолютный любовник всегда фетишист, оставляющий себе одежду или предмет, который носил или использовал любимый человек, чтобы в его отсутствие частично воссоздавать его посредством запомнившихся образов и осязания, вкусов и ароматов.
- Могу ли взять их? - спрашивает Амар. - Они слишком малы для тебя.
Он нашел пару синих нейлоновых трусов, которые я купил для одного бесцеремонного парня, который вероломно бросил меня ради более богатого поклонника.
- А что ты мне дашь взамен? - говорю я голосом Скруджа Макдака.
- Я кончу два раза бесплатно.
- Недостаточно. Дай мне своё culo [задница, исп.]!
- Нет, нет, нет! Мне не нравится, когда парни возятся с моим culo! Пожалуйста, Герцог, отдай мне эти трусы.
- Нет.
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Мальчик падает на колени, обнимает мои бедра руками, смотрит умоляющим взглядом.
- Я буду мастурбировать тебе своими ногами! Ты сможешь кончить в мой пупок! Ты можешь сделать это в мою подмышку!
Я вздыхаю от этого слишком преждевременного знания сверхсложной сексуальной пиротехники.
- Отдашь мне трусы, что на тебе, взамен?
- Нет, я не люблю, чтобы у меня под штанами ничего не было.
- Ты сможешь надеть эти, нейлоновые.
- Нет, если ты отдашь мне их, то я хочу сохранить их для особенных случаев.
- Например, когда увидишься со своей девушкой?
Его румянец - это неожиданные алые розы, распускающиеся на его щеках.
- У меня нет девушки! - отрицает он, стремясь заставить свой голос звучать правдиво. - Я хочу оставить их на воскресенье и все такое.
Сжимая мои бедра, он утыкается лицом в мои колени.
- Герцог, если ты отдашь их мне, я обещаю, что завтра принесу тебе трусы, которые моя мать еще не отнесла в прачечную, или ты хочешь, чтобы они были чистыми?
- Конечно, нет! - говорю я поспешно. - Я хочу те, что ты носил.
- Тебе они понравятся, Герцог, потому что я носил их неделями - время от времени.
Он получает нейлон. А я получаю... ну, они разорваны и изношены, одинокая пуговица висит на ниточке, эластичного пояса уже нет, есть желейные пятна, масляные пятна, пятна от смазки и какие-то коричневые пятна... но в промежности их - тепло, твёрдость, интимность Амара, и я с радостным облегчением отмечаю, что нет никаких пятен спермы, хотя их отсутствие отнюдь не является неопровержимым доказательством мальчишеской сдержанности!
БАСТЕР
Бастер - завораживающий ignis fatuus [обманчивая надежда, лат.] с утонченной моралью и непосредственными манерами, естественный в своем роде. Есть некоторые люди, настолько грубые, что считают - у него «не все дома», но его «все» абсолютно «дома» - просто там выстроено всё сумасшедшим стеганым узором. Я признаю, что Бастер иногда попросту взбалтывается, как если бы его породили в блендере Варинга и девять месяцев проносили в перегруженной бетономешалке, но подобное только усиливает его эльфийское очарование. Существо с полиморфными порывами [Полиморфизм в биологии — способность некоторых организмов существовать в состояниях с различной внутренней структурой или в разных внешних формах во время своего жизненного цикла] и странными капризами, который сводит логический порядок к хаосу безумно-неожиданного, мальчик, кажется, не совсем современен, совершая краткие экскурсы в прошлое или будущее или в некое безвременье, о котором знает только он один. Возможно, его железы выделяют ЛСД!
Детство Бастера было счастливым, но чрезмерно насыщенным. Когда ему было 7 лет, кокосовая пальма в Чаттахучи, штат Флорида, уронила орех среднего размера на краник мальчика, что явно не повредило никому из них. В возрасте 12 лет, летом на ферме своего дяди, ему пришлось заняться свиноводством, выполняя особую задачу - удерживать ноги распростёртых поросят-самцов, пока натачивалась дядюшкина опасная бритва. Уши Бастера почти втянулись в его голову от пронзительного поросячьего визга (что понятно, если вы поставите себя на их место!). Но он выполнял свои обязанности с определенной отстраненной садистской самоотдачей, пока плохо нацеленный удар дядюшкиного скальпеля не кастрировал очередного поросёнка, а, разрезав Бастеровы комбинезон и трусы, отхватил половину его крайней плоти - если бы у него была эрекция, бедняга Бастер действительно оказался бы в плохом положении! Но он довольно флегматично воспринял эти неприятности, потрясение сделало его невосприимчивым к сильной сиюминутной боли, и последующее горе оказалось гораздо легче переносить, созерцая красивый велосипед, который подарил ему его обезумевший от совершённого дядя - хотя прошел месяц, прежде чем мальчик смог покататься на нем.
Когда Бастеру было 13 лет, его мать - возможно, автор запутанного метаболизма ее сына - приобрела пуделя, который сразу же проявил глубокое отвращение к мальчику, которое было возвращено с большим взаимным уважением. Что-то в этом животном заставляло мальчика нервничать, как будто пёс знал что-то такое, чего не знал он, и тот постоянно дразнил мальчика за подобное невежество (будучи небольшими собаками, пудели ниже почти всех, но не выше всего. Они самые ужасные из всех зверей, потому что рассуждают как люди). И вот однажды, когда Бастер вытирался после душа, в ванную вошла собака (ее учили прыгать в ванну и мочиться в канализацию) и, вероятно, ошибочно приняла пенис мальчика за новый вид удлиненного Ken-L Ration [марка консервированного и сухого корма для собак] - или же, хорошо зная, что это! - вонзила свои клыки в соблазнительную плоть, которая почти не получила травм, кроме незначительных ссадин, но крики Бастера были настолько пронзительными, что они разбили бифокальные очки Клема Хокинса в четырех кварталах от их дома и напугали кошку Миз Тиллингхаст по кличке Эбигейл, заставив её окотиться за два месяца до срока. А в больнице три специалиста по мочеполовым заболеваниям, два хирурга, дипломированная медсестра и проходящий мимо добродушный мужчина должны были коллективно уверять мальчугана, что он не инвалид до конца жизни, прежде чем окончательно убедили его, что он на самом деле совсем не пострадал.
Вскоре после этого, совершенно случайно, Бастер вошел в Великую игру торговли собой, и его первым любовником оказался его учитель общеобразовательных дисциплин, который сразил его в школьном туалете, и которому парень послушно подчинился, считая, что получает урок о том, как создать вакуум. Частично отсутствующая крайняя плоть мальчика оказалась в новинку для местных глотателей мечей, и вскоре он приобрел беспрецедентную и, возможно, незаслуженную популярность, зарабатывая на этом столько денег, что они постоянно просачивались ярко-зелеными потоками из его карманов... и никто не мог оказаться более удивлённым, чем Бастер, найдя купюру в 10 долларов там, где, по его мнению, находились только согнутый гвоздь и значок Бэтмена и Робина.
Как и следовало ожидать, фамилия Бастера - Браун, и он чем-то напоминает парня из обувной рекламы - своей причёской, похожей на швабру, продажными глазами и автохтонной улыбкой. Ещё с лица Бастера в разных случаях жизни не сходит румянец, потому что он обладает благословенной задницей, возбуждающей содомические желания. Мальчик часто навещает меня, потому что из всех его покровителей я живу ближе всего к его дому, но то, как он добирается до моего жилища или любого другого назначенного места свидания, мне неведомо. Он бессистемно колотит в мою дверь и щебечет: «Это то самое место?» Когда я убеждаю его, что это так, парень достанет список покупок и называет товары, за которые его послала мама. Я беру его за руку и обхожу с ним моё жилище, указывая, что это не супермаркет, а затем веду его к своей кровати, на что он возражает, что он ни капельки не хочет спать и слишком взрослый, чтобы спать днём... и к тому времени, когда я наконец устраиваю его между простынями, я так измучен, что мне приходится вздремнуть, прежде чем я смогу достойно выступить на поле любовной битвы.
Вчера Бастер пришел, бросился в кресло, раздвинул ноги и посмотрел на меня с выжидательной улыбкой. Я быстро разостлал свой маленький молитвенный коврик, опустился на него на колени, расстегнул его одежду и достал его кривобокого идола.
- Почему ты играешь с моим елдаком? - спросил он затем, глядя на меня с озадаченным лицом.
- Потому что для этого ты и пришел сюда, - терпеливо объяснил я.
- Разве? - хмурится он. - Ну, окей, но, кажется, я шёл на стадион Янки!
И сегодня Бастер появляется вновь, несомненно, забыв вспомнить или вспомнив, чтобы забыть, где он должен находится. Поразительно нормальный на этот раз, он встаёт в постели, взаимодействуя в циклическом минете, переворачивается одним прикосновением пальца и, как не объезженный, но нежный мустанг, блаженно брыкаясь, несёт меня сквозь портал в рай.
- Ты получил мою вишенку? - спрашивает он, когда я спешиваюсь.
Не желая говорить ему, что он потерял сей прекрасный фрукт ещё три месяца назад с человеком по имени Дженкинс в кресле-качалке в Дженкинстауне, штат Пенсильвания, я заверяю его пылкой похвалой в том, что истинно лишил его девственности, и сожалею, если подобное не было его желанием.
- Я не вижу крови, - говорит он, осматривая простыни. - Разве нет крови, когда ты теряешь свою вишенку?
- Только если у тебя имеется геморрой, - отвечаю я, вкладывая в его руку цену его просодических [т.е. ударных] удовольствий.
Бастер смотрит на банкноту.
- А это зачем? - вопрошает он в очаровательном недоумении. - И вообще, что я здесь делаю! Я ведь должен быть в воскресной школе!
РИТОРИЧЕСКИЙ ВОПРОС
Незаконный маленький Саттон - это все
халцедон и роза-алебастр,
опрокидывающий мои эмоции в
кипящую арену, где борются
Добро и Зло, меняясь личинами,
и ввергая меня
в вечную надежду верить
что он - единственная моя истинная любовь.
Но ныне он заступался за меня
две ночи подряд... даруй же мне
некий бальзам, Галаад! и, к тому же,
чертовски поздно искать утешения в другом месте,
так чувствуя себя супер-
замученным святым, плюющим на свой
тлеющий кол, я сублимирую
в постели с Компаньоном Юности
(журналом), смирившись с воздержанием
по необходимости и поневоле.
И рядом с товаром из Детройта,
и человеком, который был убит
сбежавшим механическим конём, читаю
объявление, сделанное Адлаем Э.
Стивенсоном, который дважды Шекспир
из состава Президиума, и
он сказал, или эта статья сказала, что он
сказал, что в нашем современном мире
БОЛЬШЕ НЕТ ХОРОШИХ
ИЛИ ПЛОХИХ ПАРНЕЙ!
И это обрадовало меня до бесконечности
знание, что если я не был
хорошим, то, по крайней мере, я не был плохим,
с недавних пор я заинтересовался,
имеется ли ко мне
общественный интерес - кричащий
насчёт моей увлечённости мальчиками,
и тому подобное, и в том же роде,
что заметно не добавляет
число налогоплательщиков
и не нравится политикам!
Но есть только один маленький
вопрос, который я хочу задать Адлаю,
где бы он ни был, и он таков:
Раз больше нет плохих парней
то, какого черта, я
постоянно должен уклоняться от закона?!
АМАР
Ныне все вместе... громко воспевают радости педофилии! Без всяких извинений Браунингу мальчик-любовник постоянно, молчаливо выслушивает слова своего возлюбленного:
Расти вместе со мной
Лучшее еще впереди!
Амар снова сделал меня мальчиком. Мне тринадцать, как и ему, и часто я даже моложе. Когда я высасываю пищу из третьего соска между его бедрами, мы - нечестивые мальчишки - как Мадонна с Младенцем, но гораздо более правдоподобные! Хотя, бывают моменты омрачённого восторга.
- Не дуй в него! - кричит Амар, отстраняясь. - Мне не нравится, когда ты в него дуешь!
- Я просто немного остужаю его, детка - а то у меня волдыри на губах.
-Ты не должен дуть, ты должен сосать... ну, не совсем сосать, но целовать, и лизать, и так далее.
- Значит, ты не находишь вариант, когда я дую, приятным, - спрашиваю я.
- Нет! Потому что, если ты дунешь в него, то мои яйца могут надуться и лопнуть!
Ну, у большинства людей есть любимые суеверия, и Амар имеет право на свои. Но mirabile dic(k)tu! [удивительно!] Он сделал меня чище, нравственнее, добродетельнее - теперь я больше не дую в него!
6 АВГУСТА 1964 года
Boys' Life Magazine [журнал "ЖИЗНЬ МАЛЬЧИКОВ"]
Парк Авеню 2, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Дорогой сэр,
Я ежемесячно читаю ваш журнал каждый месяц и думаю, что там есть неразбериха. В нем много красивых картинок, но некоторые из них - чепуховые. Я хочу вступить в ваш Клуб по переписке. Мне 14 лет. Я увлекаюсь фотографией, охотой, рыбалкой, многодневными походами, прыжками в воду, борьбой и другими контактными видами спорта. Я хотел бы написать о них другим мальчикам моего возраста. Я надеюсь скоро увидеть мои имя и адрес в разделе Клуба друзей по переписке.
Ваш друг,
Казимир «Бутч» Дукач
[Butch - Бутч - крутой, мачо или исполняющий роль «мужчины» в гомосексуальных отношениях]
ДЖЕК
Все эти сексуальные игры и отсутствие работы делают Джека интригующим мальчиком, даже если у него нет лучезарного красивого личика и конечностей, украшенных сияющей грацией, поэтому я закрываю глаза, когда он обнажается, чтобы красота василиска [cказочное чудище] не ослепила меня. Но сегодня днем - внезапно и без предупреждений об ураганах - Джек рычит, что он устал отдавать все свои силы за такую чертовски небольшую сумму, которую я плачу, и объявляет, что собирается бастовать, пикетируя мою уязвимую обитель с огромным негодующим транспарантом и, в целом, с небольшой манерностью. Я парирую, что, насколько мне известно, не существует профсоюза, состоящего из мальчиков, которые продают себя, и поэтому у него нет никаких оснований, с юридической точки зрения, что-либо требовать и я считаю, что для меня ниже банковского счета торговаться насчёт подобного, не говоря уж об арбитраже. Не испугавшись, мальчик бормочет, что сочувствующее общественное мнение будет на его стороне, даже если это дикая забастовка неестественного характера... и он деловито начинает сооружать транспарант из бумаги, рейки и гвоздей, найденных им в моем подвале. Используя мою импортную художественную масляную краску, на несколько неряшливом готовом изделии он начертал красными буквами высотой в два фута: ГЕРЦОГ НЕСПРАВЕДЛИВ К МАЛЬЧИКАМ! ПРОХОДИТЕ МИМО НЕГО! И, взвалив на плечи свою грубую работу, он готовится уйти, клянясь, что будет расхаживать взад и вперед перед моим ужасным домом, пока не упадет замертво от изнеможения и несправедливости, навязанной империалистическими, капиталистическими потребителями его члена. И когда, нахмурившись, с грациозно-целеустремленным лицом, он действительно выходит из моей парадной двери, я трусливо капитулирую, затаскиваю его обратно внутрь, уничтожаю транспарант и кротко протягиваю агрессивному парню десятипроцентное ретроактивное увеличение стоимости любви!
АМАР
QWERTY! Моя демоническая пишущая машинка пускает слюни. ASDFG! ZXCVB! YUIOP! Это не секретный код, и моя мачо-машинка не на грани разрушения. Она просто грозится пролить все свои интимные жидкости на мои колени, если я не позволю ей (ему?) писать об Амаре - и я, парализованный этой пуэр-параграфией [от лат. слова puer - мальчик], с горечью поддаюсь этому механическому шантажу.
Амар только что пришёл, его рот влажно-красный от какой-то садовой добычи, и я наклоняюсь, чтобы разграбить мальчишеский аромат плодовых губ, изгибаюсь, чтобы погладить его промежность, нащупывая там выпуклое предсказание удовольствий. Мой дразнящий возлюбленный приоткрывает свою ширинку, позволяя только его головке вырваться из щели в его трусах. Я припадаю к этой набухшей штуковине, похожей на розовую лисичку, крайне пагубной для этики морали... после чего вынужден отпустить её, когда моя дверь начинает дрожать под градом ударов. Отправив мальчика в спальню, я широко распахиваю дверь и вижу трех пожилых сестер (никогда не путайте их с тремя грациями!) - моих соседей по коридору, которые пришли одолжить у меня вечернюю газету. Хотя я её еще не читал и знаю, что она никогда ко мне не вернется, я отдаю её и с нетерпением захлопываю дверь в момент, когда они пытаются вовлечь меня в местные сплетни.
И быстрее в кровать, чтобы обожать нервные соски Амара, уговаривая каждый дать мне свою единственную искрящуюся каплю влаги из молочной железы; мой взгляд постоянно обращается к прелестной генитальной fleur de lys [флёр-де-лис – геральдическая лилия]... и тут я начинаю ощущать новый и пикантный запах, исходящий от разгоряченного тела моего любимого, приятный аромат с подтекстом мальчико-секса.
- Что это у тебя? - говорю я, принюхиваясь, как бешеная ищейка. - Какие-то духи?
- Это Si, Cеньор-одеколон. Тебе нравится? Пять баксов за маленькую бутылочку.
- Провокационный аромат, но так ты тратишь свои деньги?
- Ты с ума сошёл! Я бы не стал платить ни цента за подобные вещи! Мне это дал Галло.
Ледяные пальцы сыпят кусочки льда на мой позвоночник. Я знал это! Все шло слишком эйфорично - теперь этот скелет поднимает голову, чтобы радостно усмехнуться на моем незаконном любовном пиру!
- Галло?
Я провожу дознание, фальшиво улыбаясь своей истинной любви, чтобы обезоружить её, чтобы обманом заставить раскрыть все ужасное.
- Он толстый неряха, который живет на Мирамар-авеню. Он брал меня покататься на машине до того, как финансовая компания забрала её.
Горячие петли ада! Слишком живо я представляю себе этих двоих в том автоэротическом «Кадиллаке» Галло или непотребном Олдсе [«Олдсмобиле»], радостно мчащихся в какой-то отдаленный переулок влюбленных и там, окруженные тьмой и желанием...
- Я полагаю, он тебе нравится!
Я хриплю, мне трудно дышать.
- Нет! Он жуткий маменькин сынок, но он неплохо платит - дает мне пятёрку каждый раз, когда я его трахаю.
Самая глубокая огненная бездна пылающего ада!
- Ты... трахаешь его?
Я дрожу, посыпая солью свои раны.
- Ага! Он наклонялся над кроватью, его большой дряблый старый зад торчит в воздухе, а я становлюсь позади него, прижимаю свой bicho к его дырке, засовываю руки ему под мышки и хватаю за плечи, а потом очень медленно толкаюсь в него... - мальчик толкает свои чресла вверх в томных чёртовых движениях вспоминаемого удовольствия. - И пока я его трахаю, он стонет и ноет, трясётся и ведёт себя как сумасшедший! А затем бум! Бам! Трах! Бух! Я засаживаю ему как можно глубже, и кончаю! И он падает плашмя на кровать, а я лежу на нем и дрожу, как будто убил его или что-то в этом роде... но ему нравится!
Амар устремляет на меня сверкающие голубые глаза.
- Тебя когда-нибудь трахали, Герцог? - он улыбается. - Я имею в виду, кроме как в рот!
- Нет, если память мне не изменяет! - шепчу я, ибо рассказ моего маленького негодяя о его непристойных любовных похождениях доводит меня до такого умирающего состояния, что в пору приглашать похоронных дел мастеров.
- Хочешь попробовать? Я могу делать это очень хорошо, спроси у Галло!
- Я... расскажи мне больше об этом Галло.
- А что тут рассказывать?
Воспоминание об оскорблении на мгновение окрашивают щеки мальчика.
- Он обманщик и ублюдок - пообещал мне электрогитару и мандолину, но я до сих пор жду их!
Но тут, во всем этом сумбуре удручающего хвастовства исповеди я вижу лучик света. Я беспринципный злодей, я вижу способ полностью овладеть моей маленькой любовью. Помогите мне, все сочувствующие боги! Улыбнитесь мне... ведь я не причиню моей малютке никакого вреда!
- Когда, - мягко говорю я, - когда в последний раз у тебя был съезд с этим... толстым пирожком?
- Ты имеешь в виду, когда я в последний раз трахал его? Семь… нет, восемь дней назад.
- Ага!
Я безжалостно набрасываюсь на свою ничего не подозревающую добычу.
- А что, если его трахали до тебя? Что, если у него сифилис в этой грязной старой дырке! Ты когда-нибудь думал об этом, моя неразборчивая любовь?
Мальчик смеется с небрежной уверенностью невинных или невежественных.
- Он чист, Герцог. Я первый, кто его трахнул - так он мне сказал!
- Чепуха, если такое вообще было на самом деле! - усмехаюсь я. - Естественно, он сказал бы тебе это, особенно если был болен!
- Но он не болел, Герцог! - Амар переходит на серьёзный тон. - Я ничего не поймал... вот, смотри!
Он хватается за свой возмущенный член - встревоженного слушателя нашей пугающей дискуссии - и грубо разоблачает его от основания до вершины. - Видишь! Ничего нет, так что я в порядке!
- Маленький, не будь таким самоуверенным! У тебя было с ним 8 дней назад, поэтому, если ты что-то поймал, это не проявится раньше десятого дня - обычный инкубационный период.
- Что такое инкубационный период?
- Это время между получением инфекции и первыми признаками заболевания.
- Галло не стал бы мне лгать! Он сказал мне, что я первый у него и я верю ему! Ты бы тоже поверил, если бы знал его, потому что он немного туповатый, как большой ребенок-переросток. Я даже не думаю, что он умеет лгать!
- Тогда, возможно, мой маленький искушенный, лжешь ты! Возможно, ты виделся с Галло вчера или даже сегодня днем!
Мальчик бьет меня по руке, его глаза испускают сапфировые искры возмущения.
- Герцог, я никогда не лгал тебе - иногда хотел, но никогда этого не делал!
Я исследую это утверждение, чтобы обнаружить скрытую ложность, но оно ускользает от меня.
- Я не сомневаюсь, что ты правдив, если знаешь правду, - с нажимом говорю я, - но это вряд ли имеет значение. Ты, несомненно, снова посетишь Галло, а он тем временем, возможно, подхватит что-то у другого маленького прибабахнутого...
- Я уже сказал тебе, что не видел его больше недели, Герцог! Честно! Я виделся с ним всего лишь трижды, но теперь ним покончено, потому что он не дал мне того, что наобещал. И тебе не нужно ни о чём беспокоиться - я не трахал никого другого уже несколько месяцев!
- Тем не менее, я не хочу твоего bicho ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. А потом посмотрим, как пойдёт дело.
- О, Герцог, почему ты мне не веришь!
Мальчик плачет. Он сжимает вздымающийся к верху предмет наших разногласий, и грубо трясет им.
- Клянусь честью, я чист!
Клеверный аромат его сокрушительного легкомыслия почти, но не совсем хлороформирует мое сопротивление. Я грустно улыбаюсь и качаю головой.
Амар поднимает скрещенные большой и указательный пальцы ко рту, целует их.
- Честью бойскаута, Герцог! У меня нет болезни, и я не буду больше никого трахать, кроме тебя, если ты этого захочешь!
- Когда это ты стал бойскаутом?! - издеваюсь я.
- В прошлом году! Я был в Отряде 99 и получил значки за завязывание узлов и оказание первой помощи...
- И тебя выгнали за соблазнение твоего скаутмастера?!
Рот мальчика кривится от горя, глаза крепко зажмуриваются, щеки искажаются от детского горя, и он прячет лицо в подушку, из-под которой вырываются жалобные рыдания:
- Аааа! - прерываемые иканием. - Аааа!
Я слишком далеко зашёл в своей хитрости. Я подорвал его самооценку, изнасиловал его мальчишескую честность. Раскаиваясь, я кладу руку ему на плечо.
- Маленький, не плачь!
Он сбрасывает мою руку.
- Ты не веришь всему, что я говорю! - рыдает он, давая выход новой вспышке слезного отчаяния.
- Амар, пожалуйста, не плачь!
Я с усилием переворачиваю его... обнаруживая глаза и щеки алые от негодования, но сухие, как пески пустыни.
- Маленький обманщик! - упрекаю его. - Я-то думал, что ты плачешь искренне!
- Я плачу!
По-прежнему притворяясь, он вытирает глаза большими пальцами, громко фыркает и давится рыданиями.
- Ну, хорошо. Хочешь мой платок?
- Нет!
Мальчик садится, обнимая меня за шею.
- Герцог, пожалуйста, возьми мой bicho! Смотри, как он стоит - я хочу тебя!
Мой взгляд беспомощно утыкается в торчащую прима-донну, который сейчас же заводит влажные песни о своих рапсодических радостях, и я с трудом удерживаю себя от того, чтобы не слизнуть сверкающее предкоитальное возлияние, пророчествующее о еще лучшем будущем.
- Нет, Амар, мы должны подождать.
Он обнимает меня, прижимается своей щекой к моей.
- Герцог, ты бы хотел, чтобы я ... поцеловал тебя?
Где-то глубоко внутри меня зарождается радостное, торжествующее пение. Маленькая крепость сдаётся, и пытается поднять знамя капитуляции!
Или же, мальчик раскусил мою низкую хитрость! Но он предлагает свои молочные губы, прикасается своим пылающим ртом к моему, расточает мягкие сладкие и робкие, как вздох, поцелуи на моем лице; его губные объятия так легки и мимолетны, что они скорее воображаются, чем ощущаются; всё заканчиваясь слюнявым поцелуем, который заставляет наши зубы щёлкнуть в кайенской ласке... а комната, кажется, переворачивается вверх дном, и я крепко прижимаюсь к кровати, чтобы не пролиться на потолочный пол.
Затем мальчик откидывается обратно на подушку, прижимает мою голову к себе, пытаясь просунуть свою страсть между моих губ. Я отстраняюсь, но он лихорадочно следует за мной, извиваясь как соблазнительный змей Эдема, его требовательный пенис упирается в моё лицо, но мой рот остается запечатанным.
- Нет! - издаю я стон.
Два угля обжигают голубым огнём.
- Я поцеловал тебя! Больше, чем сто раз! Я никогда раньше не целовал парня и не позволял ему целовать меня, но ты все равно не берёшь у меня!
- Амар, это были самые сладкие объятия, которые я когда-либо знал, но они не меняют того факта, что ты можешь оказаться подпорченным товаром!
И теперь я считаю, что пришло время раскрыть мою сатанинскую цель.
- Мой маленький, твой bicho временно под подозрением... но твое culo нет!
- Нет, нет, нет! Я никогда не дам тебе её!
Опять это странное жуликоватое не-желание, это совестливое возражение против culo-консумации! Амар и его маленькие соблазнительные братья-торговцы собой провели линию вокруг своих маленьких Попо-катепетлей, через которые их клиентам запрещено переступать. Удивительна эта кастовая система тайных местечек, это острое отвращение к тому, чтобы стать ягодичными приятелями! Я решаю обратиться к его разуму.
- Детка, с твоего первого визита ты пытаешься скрывать свое милое culo от моего взгляда - но почему? Она прекрасна, а красота существует для того, чтобы ее можно было показать миру и восхищаться ею, поклоняться ей!
- Она не красивая!
- Ты сверхскромняга или всего лишь милый маленький дурачок?! Сходи в музей и посмотри на скульптуры древнегреческих и древнеримских обнаженных мальчиков, сравни их culo с твоей! Они бы заскрежетали своими мраморными зубами от зависти к твоему заднему совершенству. Ты не заслуживаешь такой миленькой задницы, потому что ты отказываешь в том, что ей причитается!
- Черт возьми, Герцог, мне не нравится, когда ты говоришь…
- Да, да! Ах, если бы у меня был талант, я бы написал стихотворения о ней - эпопеи, оды, эпиталамии! Я стал бы пионером в этой новой области поэзии... но я никогда не смогу воздать должное самому предмету!
- Ты сумасшедший, Герцог!
- Абсолютно сумасшедший, но когда это страстная любовь была вменяемой, особенно когда речь заходит о мальчиках! Амар, у тебя есть славный прецедент, чтобы ты уступил мне. Давид сдался, уступил, дал Ионафану [Ионафан — старший сын царя Саула, друг Давида]; Антиной связался ректально с Адрианом; Гитон не запирал свою маленькую заднюю калитку перед двумя своими спутниками - да и вообще ни перед кем! - и Альфред, лорд Дуглас, был проткнут Оскаром Уайльдом!
- Если все твои грязные друзья занимаются таким, ещё не значит, что я должен это делать!
- Я не знаком ни с одним из них - это классические примеры, ныне посыпанные бриллиантовой пылью возвышенной традиции. Поэтому ты не нарушишь обычай, если отдашься мне. Ну же, ты же вымочен в Si - Сеньоре-одеколоне - скажи Si [да, исп.], сеньор! Скажи да, сэр!
- Нет, нет, нет!
Мальчик вырывается из моих объятий, соскакивает с кровати. Мое сердце замирает, кажется, выпрыгивает из меня, когда он идет к стулу за своими трусами. Из вице-адмиралов я пытался возвысится до контр-адмирала, но мой пуританский любимец низложил меня до самых низких учеников моряка!
И мое сердце снова начинает биться, когда я вижу, что Амар в нерешительности и не хочет уходить. Он держит перед собой трусы, пытается вставить правую ногу, промахивается, снова пытается, и терпит неудачу. Теперь левая нога - с таким же успехом. Опустив глаза, он поворачивается ко мне:
- Герцог, пожалуйста, одень меня.
Хитрый маленький мальчик-сирена, он слишком хорошо знает, что, если я прикоснусь к нему, то могу ослабеть, передумать, оставив ему его девственный путь. Я готовлюсь к решительному равнодушию.
- Конечно нет, ты достаточно взрослый, чтобы одеваться самостоятельно!
Амар прячет лицо в руках, его плечи дрожат от имитации горя.
- Аааа! Я ненавижу тебя! Хотел бы я никогда тебя не повстречать!
- И я люблю тебя, благословен день, когда мы встретились!
Он проливает ещё больше притворных слез, которые заставляют меня страстно желать подойти к нему, чтобы утешить, но я жду. Наконец, подавив свои вымышленные рыдания, он швыряет трусы на пол, медленно приближается к кровати, падает на нее, и ложится рядом со мной.
- Герцог, - вздыхает он на определённом слоге, - если я позволю тебе просто целовать мое culo, пока я считаю до пятидесяти, все будет в порядке?
- Знаю тебя! Ты будешь считать до пятидесяти пятёрками! Или считать так быстро, что у меня будет не больше тридцати секунд на то, чтобы насладиться твоей милой маленькой podex! [задница. лат.]
- Я буду медленно, вот так: один... два... три...
- Но тогда я смогу дать тебе только по центу за каждый счет - всего пятьдесят центов, а я был готов заплатить пять долларов в качестве платы за вход в беседку твоей девственности!
- Десять долларов, и мы договоримся... может быть!
- Окей! – соглашаюсь я, слишком быстро.
- Нет, подожди!
Мальчик стонет от чудовищности решения, которое ему предстоит принять.
- Амар, если ты не хочешь продавать, одалживать свою маленькую корму, пусть будет так. Возвращайся через три дня, и если твой bicho окажется здоров, тогда я удовлетворюсь им и больше ничего не попрошу!
Мальчик упирается рукой в мою грудь, и умоляюще смотрит на меня.
- Герцог, я не хочу уходить. Я хочу остаться здесь, я хочу, чтобы я тебе нравился, но…
Мерзкая подкрадывающаяся змея, я просовываю руку ему за спину и легко, быстро провожу пальцами по узкому ущелью между выпуклыми ягодицами, задерживаясь на мгновение у загадочного рта. Он отшатывается, и я подношу свою покалывающую руку некроманта к его глазам.
- Вот что я сорвал с твоего маленького плюмбума! - говорю я. - Даже если ты не готов - она уже предоставляет плату за свое собственное изнасилование!
Нахмурившись, Амар с сомнением рассматривает десятидолларовую купюру, которую я протягиваю, осторожно обнюхивает ее.
- Она не из моей culo!
- Твоя culo заработает это, если ты скажешь нужное слово!
- Нет!
Теперь на лице мальчика различные эмоции сменяют друг друга. В муках он смотрит на десятку, на меня, на потолок, стены, купюру, кровать, пол, на свой отвергнутый bicho, и снова на десятку. Он стонет, пытается заплакать, избежать моего безнравственного одра. Затем, как ни странно, голос моего инаморато [любовника] медленно, резко, резко меняется от Нет! к Да! когда он выхватывает купюру из моей руки и уныло плюхается на живот!
С бьющимся от волнения сердцем я парю над своей лежащей добычей, ошеломленный осознанием того, что мне первому из всех его любовников позволено исследовать возможности прежде невозможного, раскрыть глубины его задней страсти. Парные изящные холмики его твердых валиков, кажется, тянутся ко мне в сладкой мольбе, и я наклоняюсь, чтобы покрыть их пышную поверхность легкими миражоподобными поцелуями - плоть, к которой я прикасаюсь, нежнее, чем мои ищущие губы. Вверх по небольшим холмам, которые я нежно обнимаю... я пытаюсь спуститься вниз по ущелью, но сильные мускулы мальчика сокращаются, закрываясь и отталкивая меня. Я провожу языком по неглубокой ложбинке и руками пытаюсь раздвинуть упрямые булки. Они неподвижны.
Я поглаживаю дрожащие бока Амара, тыльную сторону его бедер.
- Детка, откройся мне! - умоляю я. - Впусти меня!
Чувства дрожат от желания, я продолжаю ласкать его ноги, руки, задерживаясь, чтобы поцеловать его спину... и постепенно отвергающие близнецы теряют свое каменное неприятие, размягчаются под моими назойливыми губами. Осторожно я разделяю их, и преддверие моей цели охотника наконец-то предстает передо мной - глубокое маленькое отверстие в попке, заслуживающее более глубокого исследования! Я облизываю влажную теплую дорожку к крошечному колодцу желаний, ревниво окутанному собственной экзотической тайной. Мои губы припадают к сжавшейся розовато-коричневой розетке, лиричному кругляшку, вдохновляющему на хороводы лести, расположенному в неглубокой чаше, к которому плотно прилегает кончик моего языка, словно они были созданы друг для друга. Я целую эту чашу, и мой язык неутомимо проталкивается подобно ректоскопу, я скоро преодолеваю стойкое сопротивление сфинктера и проникаю в Святую пенетралию... и с лёгким вздохом участившегося дыхания мальчик поднимается навстречу моим пылким ласкам. Тут же сфинктер с внезапной судорожной реакцией изгоняет меня, и я облизываю маленькие закрывшиеся врата, не ощущая никакого запаха, кроме возбуждающего аромата чистого свежего юного мальчишеского тела, вызывающего страсть; нет никакого вкуса кроме... карамели? жженого сахара?
Руки Амара опускаются, чтобы помочь мне, разводят его прелестные холмики, еще больше раздвигают их, чтобы облегчить мои объятия, и, начав с силой лизать языком заветное маленькое отверстие, я скольжу своими любопытными пальцами под живот мальчика, где ощущаю пульсацию и скачки его пениса, когда рыскаю в его райской дырочке. Затаив дыхание на пороге сознания, я продолжаю свои любовные молитвы... а затем мальчик дрожащим голосом шепчет:
- Герцог, я…
Я отрываю рот от манны Олимпа, когда Амар поворачивается и смотрит на меня.
- Что такое? - спрашиваю я виновато. - Тебе больно?
Его щеки пылают, и он вскидывает руку, чтобы прикрыть глаза.
- Не в этом дело. Возьми полотенце, чтобы положить под меня - там может быть кровь, когда ты... всунешь.
Неуверенные слова мальчика кристаллизуют все в атмосферу тихого и отстраненного экстаза, когда я с опозданием понимаю, что он сдается мне безоговорочно, полностью.
- Крови не будет, маленький! Немного детского масла для…
- Я не хочу детское масло, оно слишком грязное! В любом случае, ты уже намочил меня там!
Затем, с внезапной отчаянной силой он хватает меня за руки, его ногти впиваются в мою плоть, его глаза прожигают во мне лазурные шрамы.
- Герцог, если ты когда-нибудь кому-нибудь расскажешь, как я тебя целовал и позволил себя трахнуть - я тебя убью! Клянусь своей матерью, я тебя убью!
И для того, чтобы убедить Амара в том, что мой язык будет таким же безмолвным, как покрытые лишайником могилы, требуется пять минут примирительного пристрастия - он может распять меня на кресте!
- Я хочу перевернуться на спину, герцог, тогда мы будем лицом к лицу, - говорит мальчик.
- Я буду слишком тяжел для тебя!
- Мне все равно! Я так хочу!
Я подкладываю подушку под ягодицы мальчика, встаю между его расставленными, задранными вверх коленями.
- Посмотри на своего bicho - ему, очевидно, понравился сосед сзади!
- Это не так! - опровергает пунцовый Амар. - Он стоит, потому что терся о простыню!
Я опускаюсь над маленьким телом, направляя свою ноющую стыдливость к горячему влажному маленькому заднему порталу. Мальчик напрягается, когда моя пылающая головка касается его попки, и я обхватываю его бедра, притягиваю его к себе, нежно давлю на крошечную преграду, которая мужественно сопротивляется, корчится под щелью на моей головке, настойчиво пульсирует под моими нежными медленными толчками, затем с дрожью уступает, подобно пронзенному стрелой олененку, позволяя моей пылающей головке войти, затем сжимается вокруг её шеи удушающей хваткой. Амар морщится, поворачивает лицо, чтобы вцепиться в подушку зубами, затем с дрожащим вздохом улыбается мне.
- Все окей, герцог! - выдыхает он, заметив мой встревоженный взгляд. - Было больно только на секунду. Боже, я думал, что у тебя маленький, но сейчас ты чувствуешься как столб от забора! Думаю, это потому, что моя culo привыкла что-то выпускать, а не впускать… понимаешь?
- Прости, детка! Мне вытащить?
- Нет!
Его руки скользят под мои руки, чтобы схватить меня за плечи, он обхватывает меня ногами за талию, пятками впиваясь в мою спину, и я чувствую, как он полностью открывается мне.
- Теперь впихивай всё, целиком, Герцог! - пыхтит он. - Быстрее!
Когда я проталкиваюсь, погружаясь все глубже и глубже в наслаждение, чресла мальчика изгибаются, чтобы встретиться с моими, и я начинаю стабильно прощупывать своим пенисом, заключенным в его восхитительно узком заточении. Пот выступает на лбу, и теперь Амар проявляет инициативу, его яркие глаза дают мне отпущение грехов за любое преступление, которое я могу совершить, он синхронизируют свои движения с моими, его энергичные подъёмы блаженно принимают мои сильные движения, глубоко погружающиеся в пылкое юное тело.
И теперь я невесом, плыву в томной волне чувственных приливов, которые погружают меня в сладострастное буйство, увлекают в теплые душистые глубины, бросают вверх и вниз в бурлящий водоворот, кидающий меня с одной волны экстаза к другой... и затем я чувствую, как мой напряженный член схвачен и приятно управляется маленьким доильным кулачком, и сжимающие, извивающиеся, обнажающие движения увеличивают свой темп, жадно ища, требуя до тех пор, пока мой корчащийся рот не касается волос мальчика, и я последним брутально-восторженным рывком не изливаюсь внутри него.
Мы долго лежим, переплетённые в безмятежном молчании - ибо что теперь можно сказать? Все еще тесно соединенные, настолько близкие, что наши перемешавшиеся сердцебиения звучат единым ритмом, и выдох Амара становится моим вдохом... и я начинаю скорбеть о том, что подобное столь чувственное совершенство обладает такой короткой продолжительностью, и таким неожиданным концом.
Я наклоняюсь, чтобы поцеловать закрытые глаза моего маленького любовника, его густые ресницы.
- Это было хорошо? - шепчет он, его ямочка тонет в сильном румянце.
- Я все еще в раю! - шепчу я в ответ. - Ты собираешься меня отпускать?
Он лениво гладит меня по спине.
- Оставайся там - если хочешь.
- Я хочу! Где ты узнал об этом столь чудесном сокращении мышц culo?
- Когда-то Галло сделал так со мной, мне это понравилось, поэтому я попытался сделать это с тобой!
- Ты все еще ненавидишь меня? И хотел бы никогда не встретится со мной?
- Нет. Я просто сказал это, но никогда не имел этого в виду.
- Если я задам тебе очень важный вопрос, ты ответишь на него правдиво?
- Могу.
- А... тебе понравилось, Амар?
Его алый его румянец возобновляется, его руки поднимаются, чтобы скрыть лицо, затем сдвигаются, приоткрывая один свирепый глаз синего бархата.
- Аааа! Я не хочу, чтобы мне это нравилось... но понравилось! Я даже хочу, чтобы ты проделал это снова!
10 МАРТА 1966 г.
Оливер Лейтон Пресс Инк
P. 0. Box 150, Купер стейшн
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 10003
Сэры:
Я являюсь производителем асбестовой продукции всех видов и всегда готов к новым применениям этого универсального материала, поэтому, увидев в витрине книжного магазина асбестовый дневник [роман К.Духача «Асбестовый дневник»], я купил один экземпляр, предполагая, что его страницы буквальным образом выполнены из этого огнеупорного материала, и с любопытством желая определить, какие возможности могут быть при таком новом его использовании.
Конечно же, я не нашел ничего «асбестового» в книге, кроме слова в названии. Что касается её содержания, я ещё не закончил первый абзац до того, как начал испытывать серьезные опасения, но, поскольку заплатил 5,95$ плюс налог за это дьявольское пособие, то почувствовал, что вынужден дочитать его только ради рациональной фискальной политики. Теперь я затрудняюсь объяснить, почему я дочитал эту книгу до конца, почему я просматривал каждое слово каждой строки до последней страницы. Достаточно сказать, что я с отвращением и болью в душе сжег это зловредное руководство так быстро, что совершенно забыл о местном постановлении, запрещающем использование уличных мусоросжигателей в тот час, когда я совершал это доброе дело кремации. От всей души желал бы предать очистительному огню и автора сего опуса!
Повторяю, я не могу слишком решительно заявить свой протест против этой пышущей ядом публикации! Мужчины по естественным склонностям и темпераменту никогда не предназначались для того, чтобы становиться объектами сексуального внимания других мужчин, и изображать их в таких нечестивых отношениях — значит мазать гноем губы нормальной любви. Разве вы не знаете, что даже благосклонно отношение к гомосексуальным темам означает провоцирование возмущенной Природы на мщение всему человечеству, вызывая землетрясения, голод, эпидемии и иные бедствия, которые действительно можно назвать деяниями Бога, ибо, конечно же, Божественная Сущность согласна с наказаниями за такие отвратительные гомосексуальные действия. Разве вы не понимаете, что гомосексуализм хуже, чем смертельный рак, убивающий только тело, а это неизмеримо худшее зло убивает душу! Я уверен, что вы, должно быть, осведомлены о подобном, но всё-таки опубликовали эту клоакальную грязь, способствующую распространению мерзкой сексуальной аберрации, которая, подобно раку, часто поражает невинных и ничего не подозревающих мужчин после 40 - число моих собственных лет, так уж случилось.
Не думайте, что я зашёл в своих протестах слишком далеко! Я всегда утверждал, что преступления, связанные с сексуальными отклонениями, должны наказываться намного строже, чем сейчас. В Великобритании подобные действия с мужчиной в возрасте до 16 лет могут повлечь за собой пожизненное заключение. Я полностью это поддерживаю. По моему личному мнению, тот факт, что сексуальный девиант просто дышит, является гомосексуальным преступлением!
Я не хочу, чтобы мое имя стало известно вам даже в качестве жалобы, так как я уважаемый женатый человек, пытающийся сохранить незапятнанную репутацию в эти столь безнравственные дни. Поэтому в скандальной анонимности я подпишусь только своими инициалами, с последним заклинанием, чтобы вы исправили свои ошибки, или гнев Божий падёт на вас!
X.Y.Z.
Оливер Лейтон Пресс Инк
P. 0. Box 150, Купер стейшн
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 10003
14 марта 1966 г.
Г-ну Ксавье Й. Циммерману [Xavier Y. Zimmerman]
Пуританская улица, 1665
Салем, Массачусетс
Уважаемый г-н Циммерман!
Мы позволили себе найти Ваше имя и адрес в справочнике производителей асбеста Америки и отвечаем на Ваше недавнее письмо с полной гарантией того, что ваше стремление к анонимности будет неукоснительно соблюдаться.
Мы действительно сожалеем о том, что Вы не одобрили «Асбестовый дневник», и надеемся, что Вы не столкнулись с какими-либо последующими трудностями с муниципалитетом при последующем его сжигании в наружном мусоросжигателе в запретные часы. Несмотря на то, что мы не чувствуем никакой ответственности за сожжение Ваших 5,95$ плюс налог, мы высоко ценим Ваше письмо к нам, и хотя считаем, что Ваше несколько поспешное субъективное суждение о данной работе является слегка викторианским и нереалистичным, тем не менее мы всегда стремимся сохранить благожелательность даже к невольным покупателям, независимо от их горячо негативной критической оценки нашей продукции. Поэтому мы - в качестве возмещения или компенсации – высылаем Вам бесплатный предварительный экземпляр последней книги Казимира Дукача. Я уверен, что после того, как Вы прочитаете «Vice Versa», мы снова услышим о Вас!
С уважением,
П. Семенов
Редактор по особым поручениям
АМАР
Я полностью во власти Амара - счастливый пленник, скованный его маленькими руками. Что маленький тиран собирается со мной делать? Он пока не может решить.
- Герцог, ты боишься полиции? - спрашивает он шепотом у меня летним вечером, шепчущем брачными зовами цикад в кибернетическом цикламене.
- Так и есть! Каждый раз, когда я вижу фузза [fuzz, англ., сленговое обозначение полицейского], мои туфли наполняются потом!
- Если я сдам тебя фуззам, получу ли я награду?
Его по-прежнему терзает убеждение, что я недостаточно плачу ему за его сексуальные услуги. Я бы попрошайничал ради него... но тогда он больше не придёт, увидев меня без гроша в кармане.
- Награду за что? - спрашиваю я. - Я не убийца, даже не растратчик.
- Но ты сексуальный преступник!
- Только скромным образом.
- Да уж! - ворчит мальчик. - И платишь ты тоже довольно скромно! Герцог, сколько мальчиков перебывало у тебя за всю жизнь?
- Не так уж много, учитывая обстоятельства.
- Учитывая что?
- Учитывая, сколько в мире мальчиков.
- Если бы фуззы поймали тебя и смогли доказать все плохое, что ты делал с мальчиками за всю свою жизнь, какой срок ты бы получил?
- Это был бы не срок, а способ смертной казни. Они, вероятно, повесили бы меня за шею, отрубили бы мне голову, казнили бы на электрическом стуле мой торс и застрелили бы мои руки и ноги.
- И правильно бы поступили! Но если бы тебе дали срок, то какой?
- Ну, это будет зависеть от того, сколько мальчиков дадут показания против меня и от характера их показаний, от того, как будут составлены обвинения, описания и обвинительные заключения, и был ли кто-либо из обвинения, присяжных или тюремщиков подкуплен, и, если бы меня признали бы виновным, то рассчитывали бы мой срок согласно Старой или Новой математики, и кто бы занимался этим расчётом - судья или мой адвокат, и как бы себя чувствовал Апелляционный и Верховный суды, когда они рассматривали бы мое дело... знаешь ли ты, мой голубоглазик, что людей официально и законно приговаривают к смерти только потому, что какой-нибудь судья Высшего или низшего или промежуточного суда не смог сделать все эти расчёты накануне?!
- Будь проклят, Герцог, ты постоянно дурачишься! Я задаю тебе очень... очень... ну очень серьезный вопрос!
- Я знаю это, детка, и это вызывает у меня дрожь!
- Ну и дрожи, но дай мне разумный ответ!
- Хорошо, я сделаю все возможное. Ныне в Аризоне, где все еще действуют жесткие испанские законы, я бы получил, по крайней мере, один миллион лет каторжных работ, плюс-минус год туда-сюда.
- Не бери в голову Аризону. Если бы я сдал тебя, это случилось бы в этом штате!
- Да, Мистер Инквизиция! Ну, вот, они дали бы мне... давай посмотрим: 475 умножить на 83, умножить на 69, поделить на 2 минус 50, умножить на 3,141592 плюс пи на радиус в квадрате и вынести один вперёд, добавленный к балансу... Ура, в таком случае я бы получил только около десяти тысяч лет в круглых цифрах, поэтому, если у меня не останется времени на хорошее поведение, мне потребуется отсидеть каких-то восемь тысяч девятьсот тридцать два года.
Амар впечатлен до ужаса... и, возможно, даже немного восхищён.
- Боже, держу пари, ты самый разыскиваемый преступник из всех, когда-либо существовавших - только полиция и ФБР не знают этого!
- Маленькая любовь, - умоляю я, - ты вызываешь у меня мурашки чудовищных размеров! Давайте поговорим о чем-нибудь другом... например, о тебе.
- Да, давай поговорим обо мне! Герцог, сколько ты дашь мне за то, чтобы я не сдал тебя фуззам?!
ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ ФОРМОЙ СОДОМИИ?
Это дни брат-
ства. Возлюби ближнего своего.
Я слышал, как один парень говорил это...
он тоже был очень искренним...
и уже на следующий день проснувшись,
взял да и убил свою жену
тупым топориком. Он сослался на невменяемость…
... сказав, что принял
ее за курицу. Ну,
всякое бывает. И, должны ли в число собратьев
включаться сосестры?
Это немного сбивает с толку. А сейчас откровенно,
я никогда не смогу полюбить профессионала
от политики, особенно
Бобби Кеннеди – он из тех типов, которые имеют
всё для себя -
от икры до горностаев -
с девяти месяцев до своего
рождения, но которым не хватает
скромности. Но
я честен, я беспристрастен... я
свободно даю кудряшке-Бобби
разрешение не любить меня. Или вот,
взять, к примеру, Адольфа
Шикельгрубера (Гитлера)...
был такой человек, к которому бы
я никогда не подошёл и не обвил
своими руками его шею...
нет, если бы у меня не было выкидухи
в одной руке. Но, как
теоретический идеал - с любимым
тобой собратом все в порядке, и
я делаю большие успехи в
достижении этой замечательной
пропозиции. И в самом деле я уже
от всего сердца и без
малейших оговорок
люблю своих собратьев-
мальчишек... то есть, если они
позволяют мне, и никто не смотрит!
АМАР
С тех пор, как я повстречал Амара, мое единственное чтение чрезвычайно беллетристично - сообразно яркому лексикону этого особенного юноши, который, в свою очередь, страстно желает вникнуть в изобразительный смысл женских нудистских журналов - его публичной библиотеки, в которой он со страстью изучаетculo и сrica... Сrica, на куртуазном языке Фердинанда и Изабеллы означает «пизду».
А сегодня днем, когда я наблюдаю за назойливой малиновкой, вторгающейся своей красной грудью в бизнес пчел и получающей жалом в свой язычок, раздается лейтмотив легкого стука в дверь, и врывается Амар, прыгает на меня, обнимает по-медвежьи, приказывая мне быстро поцеловать его, потому что у него чешется нос и я единственный дурак в поле зрения!
- Crica, - вопит мой иссопо-очий любимец в спальне, хватаясь за новый месячный ежемесячник, которую я предлагаю, и начиная пожирать его всеядными глазами, в то время как мои зубы цепляют молнию на его штанах, тянут её вниз, мои ноздри вибрируют от аромата сладкого клевера, поднимающегося из щели, и мой агрессивный язык тестирует теплый хлопок, проскальзывает сквозь прорезь в ткани, проталкивается дальше, чтобы задрожать напротив затвердевающей влажной оболочки... и мои губы заново осваивают знания древнего искусства, когда я занимаюсь демонстративным потреблением роскошного члена мальчика, сладкого лакомства для моей плотоядной фантазии. Но как раз в тот момент, когда его сенсомоторный датчик сигнализирует, что его котел на грани взрыва, Амар отбрасывает в сторону журнал с сиренами, отталкивает меня от себя, и кричит:
- Не заставляй меня стрелять сейчас, Герцог, мне нужно принять душ!
Этот сорвиголова-мучитель исчезает, оставив меня с отвисшими челюстями, по-прежнему широко раскрытыми, и мой метаболизм катаболизируется в визжащую клеточную харакири.
А когда вечность спустя мальчик возвращается - освежённый юный головорез, размахивающий своим обнаженным оружием в любовном дуэльном вызове - он падает в постель, сразу хватаясь за свой учебник тошнотворной женской анатомии. Поглощенный погребальными кострами ревнивой зависти, от которой мои глаза зеленеют, я укладываюсь рядом с ним, пока он показывает мне изображение девичьей culo, которое особенно его возбуждает, целует картинку, облизывая ее печатное подобие слюнявым розовым языком, подносит к ней свой наглый bicho, и дико трахает её до тех пор, пока я не отрываю его от этого изображенного желания, предварительно слизав каплю с его пениса, выступившую из набухшего прохода.
- Ты слепой? - плачу я. - Сошёл с ума? Во всем этом журнале нет ни одной женской culo, которая могла бы по красоте сравниться с твоей!
- Моя culo совсем не красивая! - бушует он, свирепо размахивая передо мной кулаками.
- Черт, как ты можешь судить, если никогда не видел ее прелестей вблизи, как я! Попка женщины всегда слишком большая, слишком дряблая, слишком некрасивая, чтобы ее можно было назвать милой, просто заднее продолжение ее широких неуклюжих бедер - не ее вина, конечно, но это не относится к делу. Малыш, знаешь ли ты, что девушек, посещающих эти так называемые «школы очарования», учат никогда не смотреть мужчине прямо в лицо, потому что ее чудовищные бедра создают у бедняги впечатление нависшего пятидесятитонного танка, готового его задавить! Нет, пусть правда провозглашает себя без стыда - culo мальчиков самые милые из всех culo, а твоя - бесспорный лидер тыла!
- Аааа! Не говори так, а то я уйду домой и никогда не вернусь!
Я отступаю, смирившись с поражением. Мальчик годами был завален многолетней пропагандой, ориентированной на женщин, которая сейчас, вероятно, неистребимо укоренилась. Когда я устраиваюсь между его бедер, чтобы поклониться его соблазнительному адвокату дьявола, он радостно воркует и приподнимается мне навстречу... но разве я не являюсь для него буккальной [ротовой] пиздой - этим вудуистским влагалищем, которым чрезмерно одержимы все маскулинные мальчики, и разве его восторженные толчки в меня не вдохновлены вульвами, которые он видит во всех их ужасных деталях в этом нудистском чтиве, которое сжимает в руках? Ах, хорошо, пусть он цепляется за свою ошибочную догму - ибо здесь и сейчас только я обладаю им, и все остальные - женщины или кто-то еще - должны нетерпеливо ждать, дожидаясь своего разочаровывающего времени.
Чувствуя мое настроение, Амар с соблазнительной улыбкой опирается на мою грудь, призывно трётся своим налившимся кровью пудендумом [pudendum, лат. – мужской половой орган] о мой бок... но сначала он должен утвердить свою победу.
- Да ладно, Герцог, признайся, моя culo уродлива!
- Признаю, что никогда не видел ничего красивее!
Я получаю жгучую пощечину, которая пробуждает во мне дремлющего мазохиста. Я выжидательно, с надеждой подставляю другую щеку, но рука мальчика уже под моим подбородком, откидывает мою голову назад.
- Герцог, ты хочешь хороший горячий поцелуй, который заставит тебя думать, что тебя сбил грузовик?
- Да!
- Тогда скажи: моя culo уродлива!
- Моя culo уродлива!
- Не твоя! Я знаю, что твоя уродлива! Я говорю о своей!
Я ощетиниваюсь от этого отрицания вечной истины, но мое ультра-живое либидо превращает мой язык в предателя... Я даже бы проголосовал против святости материнства ради душевного поцелуя от Амара.
- Да, детка, - сдаюсь я. - Она действительно безобразна.
- Ты серьёзно? Ты не просто так говоришь это?
- Клянусь!
Я торжественно клянусь, скрестив пальцы вне поля зрения.
Изогнувшись, умиротворенный мальчик прижимает свой мягкий багетный ротик ко моему, с удовольствием обхватывают мои губы, впивается в них, пробует поцеловать мои зубы и мой истеричный язык, всасывает его в свой рот и топит его слюне. Теперь я становлюсь агрессором и обнимаю его сладкие дрожащие губы с такой нежно-жестокой пылкостью, что скоро они становятся ярко-красными, как струящаяся кровь, и, выдыхая мне в рот, он снова тычется в мой бок своим торчащим, как шпиль пенисом. напоминая, что время и возбужденный член никого не ждут. Я быстро ласкаю его гладкий торс до чресел, губами пикирую в промежность и дразню яички, охватывая своими зубами щелкунчика его двухъядерную раковину, извлекая мясистое богатство при помощи осмоса [процесс односторонней диффузии через полупроницаемую мембрану молекул растворителя в сторону большей концентрации растворённого вещества из объёма с меньшей концентрацией растворенного вещества], а затем перехожу к латентной косточке, паховой опухоли любопытства, поднимающейся на головокружительные высоты ради того, чтобы увидеть происходящее. И облизываю её твердую блестящую колонну от основания до уздечки, в то время как тело мальчика изгибается в попытке просунуть свою головку между моими губами, и, наконец, поправив направление указательным пальцем и притягивая мою голову спешащими руками, он глубоко вонзается в мой рот. «Сдвинь зубы!» командует он, и я подчиняюсь, удерживаю его внутри себя, позволяя ему проделать всю работу, потому что сознаю, что теперь Амар, закрыв глаза, забывает о моем существовании. Он с девушкой, она сверху него, он страстно въезжает в самые её глубины... и чтобы помочь иллюзии, я с силой прижимаю язык к нижней части его хищного члена, сжимая стенки моих щек. Вскоре мальчик начинает издавать глубокие горловые мурлыкающие звуки, когда рябь удовольствия начинает пробегать по его телу, и он сдвигает ноги, приобретая более основательную точку опоры на простынях, чтобы двигаться еще сильнее. Мои губы прижимаются к его потному лобковому кружеву, внезапно его энергичный мальчишеский орган резко проносится мимо моего языка, властно ударяясь в заднюю часть моего горла, и с этим последним бешеным выпадом мальчик вопит: «О, Маргарита! Маргарита!» и я чувствую, как влажное тепло наполняет мой рот, и, затаив дыхание, поглощаю его изливающуюся сперму - бисера-перед-свиньями - с хрюкающей жадностью.
Когда я окончательно освобождаю его, как стриптизёршу, от последних остатков его неописуемой, дарующей энергии пищи, то сползаю к мальчику и пронзаю его суровым взглядом.
- Маленький, кто такая - гореть ей в адском пламени - Маргарита?
Я не возражаю против того, чтобы время от времени выступать в качестве заменителей женского пола, но реализм может зайти слишком далеко!
Покраснев, как яркий закат, Амар успокаивающей рукой опускается вниз, чтобы утихомирить мое удрученное недружелюбие.
- Разве я назвал ее имя, Герцог? Прости!
- Но кто она такая?
- Маргарита - новенькая в моем классе английского - из Мексики или где-то там рядом.
- И она тебе нравится?
- Ну, я думаю о ней. Знаешь, когда я с тобой, и мы… - он устремляет на меня встревоженный взгляд. - Ты ведь не против, Герцог? Я имею в виду, что мысли о ней помогают мне быстрее кончить.
- Я не против, - говорю я, я должен это сказать, что я еще могу сказать? - Думай о том, кто тебе нравится - пока ты со мной!
Его назойливая рука ускоряется, мальчик прижимается теснее.
- Герцог, дай мне взглянуть на твой рот! - он удивительно требователен.
Я подставляю свои губы, все еще слегка ванильные от его кремового пюре из пениса. Он сравнивает, осматривая их с тщательностью осторожного покупателя.
- Разве это не будет ужасно, - говорит он наконец, - если, когда я наконец-таки попаду в девушку, я обнаружу, что твой рот лучше ее crica!
ПЫЛАЮЩИЙ КУСТАРНИК
[bush, англ., кустарник, территория, заросшая кустарником, или заросли лобковых волос]
Брак — это уникальный опыт, подобный смерти или кастрации. Святой Павел сказал: «Лучше жениться, чем сгореть», и, может быть, он знал, о чем говорит. Но, разве лучше жениться, а потом сгореть?
Вы, любители женщин, и особенно мужья, как я вам не завидую! Но не расстраивайтесь из-за отсутствия дискриминации, это не ваша вина, виновата старая летучая мышь - мать Природа! И, должен признать, что ваш вид необходим в системе миропорядка, и особенно важен для меня, потому что, где же я буду брать мальчиков, если вы, гетеросексуалы, не будете их стряпать! Я не знаю (хотя и подозреваю), что вы думаете обо мне, но я очень хорошо к вам отношусь, поэтому и предлагаю вам несколько советов, которые вы, несомненно, проигнорируете. Будучи гетеросексуалами, вы наверняка охвачены хитрой пропагандой, проводимой брачными консультантами, сексологами и прочими, что первоочередной путь к счастливому браку, эмоциональному удовлетворению и полному сексуальному наслаждению лежит через оральную стимуляцию женских половых органов мужчиной, даже если она не отвечает взаимностью! Я не обвиняю вас в этом, поймите, но если эта мысль таится в вашем уме, я просто хотел бы обратить ваше внимание, что большинство женщин пользуются вагинальным спринцевальным раствором, чтобы оставаться «там внизу утончённой» - это явный случай невероятно невозможного - и все подобные растворы, как правило, содержат среди других тревожащих ингредиентов следующие ужасающие: соли берберина - горький алкалоид; квасцы - вяжущий сульфат алюминия; и фенол - старая суицидальная карболовая кислота! Я предоставляю вам возможность представить, насколько опечаленными и страдающими окажутся ваши губы, язык, десны и щечные области даже после самой кратковременной работы в буше! С другой стороны, конечно, если вы мазохист!..
РЭНДИ
[Randy - англ., имя собственное, или похотливый]
Рэнди - это Рэндольф, а Рэндольф - это Рэнди. Его гибкое юное тело - мускулистое и безупречное совершенство в розовой наготе, а его пышное остриё - первосвященник в обрядах Эроса. Сегодня вечером он со мной, и после того, как я иконоборчески превратил его двенадцатый храм в руины феникса, мы обсуждаем слишком сложные сопоставления (учитывая последующие события), поскольку он случайно сообщает мне, что хочет пятьдесят долларов, и немедленно. Я спрашиваю, есть ли у него какие-то проблемы, и он отвечает, что нет, просто он хочет внести предоплату за мотоцикл. Почуяв осложнения, я отвечаю, что, если бы ему понадобились ботинки или пальто или какая-нибудь другая необходимость, я бы с радостью помог, но я, определённо, не субсидирую такую роскошь, как мотоцикл. Рэнди бросает на меня бесстрашный взгляд и заявляет, что либо он получает пятьдесят, либо копы получают подробный отчет о моей преступной деятельности с ним... и, поскольку ему всего 15 лет, они окажутся весьма заинтересованными. Я отвечаю, что, конечно же, он может настучать, если настолько неблагодарен, что забывает, что я всегда платил и переплачивал ему за его услуги, обильно кормил его при каждом посещении, а кроме того, часто дарил ему мелкие предметы, без которых, как ему казалось, он не мог обойтись. Кроме того, продолжаю я, если он сдаст меня, это послужит нежелательной рекламой как для него, так и для меня, а его родители, возможно, будут не совсем уверены в том, что он оказался самым наивным человеком в нашей ассоциации, его юные друзьями обеих полов наверняка высмеют его за заигрывания с педиками, и возможно, сделают вывод, что он давал столько же, сколько получал, и, несомненно, он потеряет других своих клиентов, когда они узнают о его вероломстве. Рэнди морщит лоб и кусает губы, обдумывая все эти непредвиденные осложнения, взвешивая одно против другого, балансируя между «за» и «против», между «да» и «нет». Наконец он громко хрустит костяшками пальцев, выдавливает слабую улыбку и покорно просит еще один стакан кока-колы, который я ему даю, и, пряча за ним своё покрасневшее лицо, он просит меня забыть о пятидесяти долларах, проигнорировать его высказывание, и не обращать на него никакого внимания…
... и может ли он прийти в то же время завтра? Мой ответ несколько холоден и указывает на то, что он должен в будущем научить свои заблудшие ноги быстро проносить его мимо моей двери, потому что его отсутствие теперь более желательно, чем его присутствие, а в моём сердце он останется таким, каким был в прошлом. Получив в кои-то веки милость почувствовать полное смущение, Рэнди стыдливо уходит, и я наблюдаю за его стройной фигурой, пока он не исчезает из виду, почти, но не совсем не проливая слезы Ниобы из сердца, совсем не каменного... ведь никогда еще не было такого похотливого мальчишки, как Рэнди!
АМАР
Мальчики взбадривают себя брэнди - пьют его, а трезвость и нравственность уходят в длительный отпуск. И некоторые звёздные близнецы - Ундон [пугающее чувство попадания в какую-то ситуацию] и Уролагания [сексуальный фетиш с акцентом на мочу и мочеиспускание], сливаются в Аквариум водолеем, одиннадцатым знаком Зодиака. Моча мальчиков — это практически медовуха или игристое медовое вино, поскольку оно обладает характерным восточным топазовым оттенком, оригинальным вкусом и букетом, а также выраженной степенью шипучести. Её всегда следует употреблять при температуре тела, и вкуснее всего пить непосредственно из «бутылки», которую иногда можно принимать целиком в рот. И, разумеется, нет никаких утомительных хлопот по поводу открытия телесной фляги, и при этом нет ни малейших следов осадка или отложений, и это, вероятно, самый дешевый напиток на рынке - либо не стоит вообще ничего, либо его цена включена в плату table d'hote [тип меню с единой комплексной ценой, всё включено]. Она быстро пьянит, но не в обычном смысле, поскольку не вызывает похмелья, и имеет терапевтические положительные особенности, широкие масштабы которых еще не до конца изучены медицинской наукой. Тем не менее, при сцеживании этого необычного ликера из чрезвычайно высоконапорных молодых людей необходимо проявлять осторожность в подготовке себя к их пикантному извержению пробки от шампанского.
Сегодня вечером, в то время как узорчатые лунные формы смешиваются с мягким светом ламп, чтобы усыпать нашу брачную кушетку, Амар старательно водит своим затвердевшим стилусом по палимсесту [от греческого, - рукопись, манускрипт] моего языка, пока в царапающих конвульсиях не следует перерывы из-за cacoethes scribendi [неудовлетворённого желания пописать]. И мальчик тотчас говорит:
- Теперь мне нужно в туалет.
- Зачем? - спрашиваю я, с ленцой пересиливая голод. - Для какого манёвра: с откидыванием стульчака или опусканием?
- Что? А, с откидыванием.
Амар выталкивает золотистую ногу из постели и внезапно заново оказывается сражённым своим силлабическим письмом, вызывающим синкопию охов и ахов от моего бурного либидо, я стремлюсь доставить как можно больше неодолимых восторгов этому Киркеаноподобному мальчику [Кирка - в греческой мифологии дочь Гелиоса и океаниды Персеиды. Согласно некоторым авторам, дочь Аполлона и Эфеи] и горячо шепчу свои будущие похотливые желания в его кориандровое ушко.
- Нет! - мальчик мгновенно вспыхивает. - Я не люблю это делать!
- А ты делал такое раньше?
- Нет, но я знаю, что мне это не понравится!
- Маленький, будь консервативным в политике, но никогда в страсти. Будь добр - дай мне!
- Нет, нет, нет!
- Мой милый упрямец, подумай, прежде чем отказываться! Больше нет холодных полов, охлаждающих твои нежные ножки, ты больше не ушибёшь свои милые пальчики ног о мебель в темноте, не надо будет ходить взад-вперёд или как-то регулировать сиденье унитаза, которое всегда не в том положении, которое тебе нужно, не надо больше трясти своим суккулентным краником, дабы извлечь последние капли, не надо больше ничего смывать! Вместо этого ты расслабляешься и позволяешь мне проделать всю работу!
- Но это не может быть приятным на вкус, так почему ты этого хочешь?
- Я хочу этого потому, что это дистилляция писцины, истоки которой от какой-то земной жидкости, ставшей волшебной от прикосновения к твоим аллегорическим губам и стилизованному язычку, прошедшей по твоему альгамбраическому горлышку и циркулировавшей по твоему чарующему телу до тех пор, пока она не остановилась в твоём шелковистом мочевом пузыре, ожидая призыва выйти в холодный жестокий мир, бессердечно преданный нечувствительной сантехнике, неблагодарным стокам и канализации. Я хочу воздать должное твоему такому обычному, но столь редкому бижутерному эликсиру — вот почему я жажду твоей драгоценной мальчишеской мочи!
- Аааа! Мне не нравится, когда ты говоришь «моча»! Скажи orina!
И я выучил новое слово на изящно-непристойном языке Писсаро. Скоро я буду двуязычным - или не смогу произнести ни звука!
- Пусть есть и всегда будет orina, моя дорогая сырость, жидкость первой воды, особенно в виде желтоватой струи, от которой ты ныне хочешь избавиться, и которая является моим всепоглощающим желанием, потому что оно твое, потому что ты сделал её! Невообразимый дар, который можно получить, но он так ничтожен, чтобы даровать - так что не будь эгоистом. Ты всегда был аппетитно съедобным, теперь стань освежающим!
- Аааа! Я позволил тебе уговорить меня! Ты, ублюдок, почему я так добр к тебе?!
- Потому что у тебя сердце в два раза больше, чем у твоего bicho! Ну же, ты сказал, что должен идти, так иди... вот, ложись на свое сибаритское ложе!
- Но я не могу делать это лежа, Герцог! У меня и так уже жутко болит косточка - при одной мысли об этом!
- Тогда встань надо мной на колени, раздвинь их, чтобы я мог оказаться между ними. Вот и все.
Я отодвигаю крайнюю плоть, чтобы течение было беспрепятственным, беру теплую маленькую сливу в свой пересохший рот.
Мальчик хмуро смотрит на меня сверху вниз.
- Просто держи его там, Герцог, потому что, если ты начнешь лизать или что-нибудь еще, мне будет труднее, чем когда-либо!
Я киваю, пассивно владея его набрякшей головкой, когда он пристально уставляется вдаль, сокращая мышцы живота, маленькое тело напрягается в концентрации для сброса ксантиновой жидкости.
Одна минута, две, три.
- Я не могу это сделать, Герцог! Мне очень хочется, но я не могу начать - у меня слишком твёрдый!
Пис-пис-пис! Я произвожу нежные поцелуи упрямого носика, которые нежнее прикосновений крылышек бабочки, изгибаюсь, разворачиваюсь и манипулирую маленьким петушком.
- Ты вызываешь у меня стояк сильнее, чем он был, Герцог! Может быть, если я встану, как будто стою над унитазом…
Я отпускаю флакон наслаждения, и мальчик встает, оседлав меня, его пальцы сжимают свой упрямый пистолет, теперь еще более вдохновленный, чем раньше.
- Закрой глаза, детка, - советую я, - и подумай о водопадах, стенах замка и снежных вершинах, как в сказках - упс! Неверная цитата! Представь себе журчащие ручьи и бурлящие потоки, вероятность осадков и резкий всплеск прибоя на берегу, верховья Нила и заводи Амазонки, подумай о протекающих гидроизоляции и журчащих водопроводных трубах, о капающих кранах и треснувших трубах, о приливах и отливах, о разрушающихся плотинах... и писай, мой сладкий Афтон!
- Продолжай говорить, Герцог! - бормочет мальчик. - Такое ощущение, что он начинает опадать.
- Подумай, - продолжаю я нараспев, - представь себе и услышь, как переполняются ванны и разливаются наполненные кувшины, как стучат капли дождя по крыше, как журчат реки, впадающие в море, как шумят ручьи и ручейки, как шипят океанские волны и стучат ливни из каскадов облаков, как брызгают шланги на летних лужайках и как плещутся хрустальные фонтаны в промокшее от росы утро, как каналы, водотоки и затопленные дамбы просачиваются меж своих берегов, мееедленно, непрерррывно шипппя, и брызгая, брызгая, брызгая, брызгая, брызгая, брызгая, брызгая...
- Сейчас, Герцог, сейчас! - неожиданно восклицает Амар, снова падая на колени, чтобы как можно быстрее вставить мне в рот свою бархатную головку... и слегка сжимая фаллическую оболочку, я чувствую внутреннюю пульсацию, проходящую по всей ее длине, а затем появляется всплеск влаги на моем языке и ещё один, и теперь мальчик пытается сдержать свое излияние, пока я исследую эту новую интимную сущность Амара. Этот вкус - море и солнце, соль и теплая пикантность - затем высвобождается еще одна порция настойки нарцисса жонкилля, и, хотя я не хочу глотать этот вкусный экссудат, я вынужден делать это, чтобы освободить место для всё увеличивающегося потока. И мой язык, мой язычок, мои вкусовые рецепторы резвятся в бурлящих водах, плавают, всплывают, ныряют и тонут в безумном потопе. Затем постепенно турбулентность уменьшается, струя становится тоньше, прекращается, и мои поглаживающие пальцы требуют последних задержащихся капель.
— Это было не так уж и плохо, правда? - говорю я, когда моё писс-водство завершается.
Улыбающийся мальчик садится на корточки рядом со мной, вытирает мне рот пальцами, вытирает пальцы о мою грудь.
- Я не думал, что это будет так приятно! Мне даже понравилось, вроде бы. И, как ты сказал, это очень удобно. Э-э ... Герцог?
- Да, детка? - мечтательно отвечаю я, все еще погружённый в ретроспективу выпивания.
- Мне всё равно надо посетить туалет.
- Так иди, дорогой.
- Ну, но я просто подумал, что, если тебе так понравилась моя orina, может, тебе могла бы понравилась моя… моя… - его внезапный румянец становится краснее, чем совокупление лобстеров.
Я сажусь в замедленном испуганном понимании. Вот уж воистину бескорыстный паренек - хотя теперь чересчур уж щедрый! Мягко, тактично я отклоняю его великодушное предложение, ибо меня никогда не увлекали сомнительные радости копролагнии; в этом тайном удовольствии я буду и впредь себе отказывать. Номера два в мировом списке распутников, садиста-маркиза, возможно, привлекало бы подобное без разбора, но это не для меня - слишком много непредсказуемых и шумных бактериально-химических изменений, с одной стороны; не говоря уже о диарее, дизентерии и отсутствии эстетики с физиологической точки зрения!
- Я рад, что ты этого не хочешь, - одобряет Амар, кувыркаясь из постели, - потому что, если ты решишься на это, я никогда не позволю тебе снова меня поцеловать!
ВОПИЮЩЕЕ ИСКАЖЕНИЕ
Religio Pueri
Ныне у меня возникло большое недовольство по поводу женщин-романистов и авторов коротких рассказов, которые, если не сами лесбиянки, то ориентируются на лесбиянок, давая имена своим главным героям - особенно неизменно рослым, эфирным красоткам, вероятно, в этот самый момент имеющим пропитанную кровью бабушкину тряпку между своих нежных бедер! Задолго до того, как был опубликован «Колодец одиночества», эти странные писательницы насоздавали горы художественной литературы, в которой герой и героиня когнитивно неразличимы. Возможно, в качестве попытки сублимировать или скрыть недостаток спермы, они называют своих героинь Стивени или Лесли и своими героями Лесли или Стивени в сводящей с ума двусмысленности - эти конкретные имена теперь обозначают любой пол. Например, слишком часто вы можете столкнуться с таким отрывком: Стивени прижался тоскующими губами к открывшемуся рту Лесли! —и, если вы не обратили строгого внимания на гендерную идентификацию персонажей, вы сейчас находитесь в непроницаемом тумане. Стивени - мужчина - поцеловал Лесли - девушку? Или же мужчина Стивени поцеловал Лесли - мужчину или мальчика? Или Стивени, мужчина, или женщина, или мальчик, или девочка, поцеловал Лесли - подобную четверку? Или Стивени, девушка, или мальчик, или женщина, или мужчина, поцеловал Лесли - собаку, кошку, козу или что-то еще подобное? Или наоборот? Как легко можно заметить, вариации бесконечны. Поэтому я бы порекомендовал всем вам, сафическим женщинам, пишущим рукописи пером: называйте ваших мужчин безошибочными Биллами или Варфоломеями, а ваших женщин - бескомпромиссными Хелен или Элейн, дабы не случалось возможных недоразумений. Давайте внезапно покончим с вашим сексуальным мракобесием и бесцеремонной коммутацией расщелин и петушков - литературная среда вряд ли является местом, где можно демонстрировать вашу всепоглощающую зависть к самцам!
RELIGIO PUERI
[религиозный мальчик]
Человек, стоящий на коленях, может молиться, или пропалывать огород, или охотиться на неуловимую запонку, или даже мыть пол - все это достаточно достойно. Но не осуждайте человека, который преклоняет колени в искреннем поклонении перед алтарем мальчика-Бога - ибо это тоже достойно и созвучно человеческому состоянию. И только непосвященные, слепо фанатичные и отрицающие страхи приписывают бесчестие его благочестивой позе - не ведая, что мальчик-бог - самый благожелательный и щедро вознаграждающий из всех божеств!
АМАР
Когда наступает оргазм, проходит эякуляция, и заканчиваются иные удовольствия, и Амар начинает настаивать, что ему пора уходить... Приходит пора платить, и мы с мальчиком торгуемся, как двое армянских уличных менял.
- Три доллара! - предлагаю я.
- Десять! - хмурится он.
- Три доллара, пятнадцать центов и два покрытых шоколадом зефира!
- Ебал я твой зефир в шоколаде!
- Это было бы сложно, они недостаточно глубоки.
- Дай мне пятнадцать долларов ... и зефир! - требует Амар.
- Три доллара двадцать центов и четыре зеф…
- Двадцать долларов!
- Детка, почему ты продолжаешь повышать цену! Ты должен немного спустить, чтобы встретить меня на полпути!
- Ты написал книгу, чтобы разбогатеть и можешь позволить себе это! Двадцать пять долларов!
- Я не богат, и книга весьма способна довести меня до тюрьмы!
- Хорошо, тогда я приду тебе в гости и дам тебе через решетку!
— Это было бы замечательно, если бы мы могли выйти сухими из воды, что у нас не получится, но вернемся к делу... три доллара и двадцать пять центов.
- Боже, Галло всегда давал мне пять!
- А еще он пообещал тебе электрическую гитару и мандолину, но ты их получил?
- Нет! Ублюдок!
- И ты говорил мне, что он редко бывает дома, и ты виделся с ним только три раза... это всего пятнадцать долларов. Но меня ты видишь почти каждый день, так что у тебя стабильный доход, даже если я не плачу тебе так много, как Галло. Верно?
- Не путай меня! Тридцать долларов!
Я продолжаю восхитительный торг, задерживая его, раздражая его, и продолжая ласкать горячо возмущенного, но все еще обнаженного мальчика. Наконец, он яростно набрасывает на себя одежду, выпивает кварту молока, съедает весь зефир в шоколаде и семнадцать шоколадных конфет... и довольный, радостный, поцелованный и обнятый, смиренно уходит с четырьмя долларами!
ОДИН РАЗРЕШЁННЫЙ ЗВОНОК
Алло? Это ФУттерфилд 8-1313? Могу я поговорить с мистером Линчем, пожалуйста? Спасибо. (Кто-нибудь там, пусть он отойдёт! Пусть он лучше гоняется за машинами скорой помощи или блондинами-соответчиками!) Здравствуйте, мистер Линч? Мистер Джон Д. Линч, знаменитый адвокат по уголовным делам? Да? Вы ведь не родственник покойного садиста-судьи Линча, не так ли? Внук, или кто-то ещё? Нет? Хорошо! Меня зовут Касиках Думир... Кэсдук Мирказ... Извините, мистер Линч, вы должны простить меня, поскольку я, понятно, немного нервничаю в сложившихся обстоятельствах. Меня зовут Казимир Дукач, и вы меня не знаете, но я много слышал о вас, и мне очень нужны ваши профессиональные услуги. Нет, я не совсем в тюрьме - я звоню из полицейского участка здесь, в центре Манхэттена. Я не знаю адреса, но номер телефона, которым я пользуюсь - DUrance 1-9999.
Нет, я не думаю, что я уже под арестом - они все еще заняты записыванием обвинений или что-то в этом роде - но вокруг меня повсюду наручники, пистолеты, дубинки и зловещие лязгающие звуки откуда-то сзади, так что я думаю, что это всего лишь вопрос минут, прежде чем меня закроют. Да, они сообщили мне о моих правах и позволили связаться с адвокатом, поэтому я звоню вам. Что я сделал? Я ничего не сделал! Что же случилось? Это то, что все говорят? Кто эти все, кто так говорит? А, ну понятно... но в моем случае это правда. (Кыш! Убирайся!) Извините, мистер Линч, я не разговаривал с вами - тут уродливый пёс, который, я думаю, принадлежит сержанту, а он, собака, продолжает обнюхивать мою левую штанину, словно собирается помочиться на неё! Вы могли бы сказать, что он нарушает закон, но такое никогда не скажешь всем этим полицейским собакам - они, кажется, сами себе закон! О, да, почему я здесь? Ну, был такой жаркий день, что я пошел на этот кондиционированный фильм, чтобы охладиться, но внутри было так темно, что мне пришлось буквально на ощупь пробираться по проходу, нигде не было света, и экран тоже темный, потому что фильм порвался или что-то в этом роде, ни зги не было видно, понимаете! И я ощупываю все вокруг в поисках свободного места, наконец, нахожу одно и сажусь, и когда картинка появляется снова и есть небольшое освещение, я вижу, что рядом со мной сидит мальчик лет 14, но я не обращаю на него никакого внимания, потому что я поглощён фильмами этого двойного сеанса: «Ребекка из Санниброк Фарм» и «Маленькие женщины».
И это доказывает, что если мне нравятся такие фильмы, как те, в которых рассказывается о девочках, то я вряд ли стану делать какие-то авансы парням! Что? О, да, это одно из обвинений, которые они выдвигают против меня - приставание к несовершеннолетнему мужчине, или это мужской несовершеннолетний? НЕТ! Нет, действительно, я не приставал к нему! Видите, всё было так - через некоторое время я ощутил лёгкий голод, поэтому подумал, что попкорн будет в самый раз, но моя нога онемела, и чтобы привести её в чувство, потребовалась целая вечность, поэтому я спросил этого ребенка рядом со мной, не сможет ли он купить для меня попкорн, а для себя всё, что захочет, если я дам ему денег, и он сказал: «Конечно!» И вернулся с шоколадным батончиком и газировкой для себя и огромным пакетом попкорна для меня, который я велел ему положить между его ног, когда он сядет, чтобы нам обоим было удобно им угощаться. Я думаю, это было очень щедрым предложением с моей стороны - я имею в виду, что у ребенка были свои сладости и газировка, но я был достаточно великодушен, чтобы поделиться с ним ещё и моим попкорном. Что? Почему я сказал, чтобы он положил пакет с попкорном между ног? Что ж, это казалось логичным местом для пакета, и кроме того, одна рука у него была занята газировкой, а другая - батончиком, а у него всего две руки... Что вы сказали? Почему я не стал держать попкорн? Потому что я решил, что мальчик будет чувствовать себя свободнее, если будет есть, сколько захочет. Еще один пример того, как я был заботлив! Как бы то ни было, мы ели и наслаждались картиной и всё такое, когда внезапно на нас падает луч этого фонаря, и какая-то женщина в белой униформе начинает орать во всю мочь: «Что вы делаете в детской секции! Почему ваша рука в брюках этого мальчика, ты, монстр!
(Пни его, ты, дурак!) Нет, мистер Линч, это я не вам! Мне сказали, что тут есть еще одна собака, такса, принадлежащая шефу детективов. Этот пёс пялится на мои туфли и морщит нос, за что я не могу его винить - когда меня привели сюда, я, должно быть, вступил с самую большую кучу собачьего дерьма в этом штате!
Что? О, да, этот вопящий нарушитель спокойствия оказывается матроной, которая продолжала вопить до тех пор, пока не прибежал менеджер, и не собралась большая толпа, и кто-то не вызвал полицию, и они не стащили меня из моего места, и мальчик тоже встал, а тогда... тогда я замечаю, что у него нет ни одной пуговицы на ширинке - в наши дни вы почти никогда не увидите пуговиц в ширинках, почти у всех застежки-молнии, что, на мой взгляд, в действительности не является улучшением - я имею в виду, что вы никогда не слышали о том, чтобы кто-нибудь прищемил себе что-нибудь пуговицей, не так ли? А затем я замечаю, что на ребенке также нет трусов, и это так же очевидно, как день... ну, всё это было на виду до того момента, пока та матрона не застегнула ему брюки английской булавкой! Что? Нет, моей руки в его ширинки не было, даже кончика пальца! О, я, возможно, уронил немного попкорна на это место и поднял его со штанов мальчика - цена, которую они взимают за попкорн в наши дни в кинотеатрах, заставляет вас не терять ни единой его крошки! Но все, что я сделал – жест экономии, так сказать - но все пытаются раздуть из него содомский случай! Что- что? Были ли свежие пятна спермы на брюках мальчика? Послушайте, мистер Линч, я возмущен! Конечно, не было! Я не стал бы тратить на парня пятьдесят центов и больше только для того, чтобы он кончил на свои... Я имею в виду: никаких пятен спермы! А, если и были, то старые, за которые я вряд ли могу нести ответственность. Что говорит мальчик? (Проваливай, блошиная ферма-переросток!) О, извините, мистер Линч, это замечание не предназначалось вам! Сейчас меня беспокоит ирландский волкодав размером с маленькую лошадь! Господи, весь этот чертов город превращается в перенаселенный собачий притон! О, черт! Он мочится мне на ногу, и я не смею ничего сказать, потому что он любимчик самого комиссара полиции!
Тысяча извинений, мистер Линч, я сожалею, что отвлёкся. Я собирался сказать, что мальчик практически подтвердил всю мою историю по каждому пункту - он сказал полицейским, что был настолько увлечен «Ребеккой» и «Маленькими женщинами», что не заметил ничего необычного в происходящего - и, конечно, как можно подумать, что он не заметил бы, если бы моя рука оказалась там, где она находилась, по словам этой идиотки-матроны! Ну, я полагаю, что рассказал вам все, и вы легко можете увидеть, что я, очевидно, так же невинен, как . . . Что? Есть ли что-то, что я должен знать? Я очень надеюсь, что вы возьметесь за мое дело, мистер Линч, так как я воспользовался единственным телефонным звонком, который они позволили, и связался с вами, я заплачу все, что вы попросите, в пределах разумного. Так что же, по-вашему, я должен знать? Что? ЧТО? Вы не можете помочь мне, потому что сегодня утром вас лишили звания адвоката за подкуп судьи!! И вы говорите это сейчас? (Отойди от меня, ты, паршивый пёс!)
АМАР
Амар сделал мою жизнь легендарной, он восстановил во мне нечто героическое, мои тело и дух преобразились... хотя иногда он превращает меня в трусливого труса, чье бездушное, бездуховное тело погружено в трясину отчаяния.
- Полагаю, - задумчиво говорю я в один прекрасный вечер лунного света и звездного сияния, лаская чистое золото волос Амара, ниспадающих на мою подушку, - что у тебя было много… поклонников?
- Многие сосали мне, но я не знаю, восхищались ли они мной, - отвечает моя самоуничижительная по факту любовь.
- Как они могли этого не понимать! - восхваляю я. - Восхитительный Амар, с которым никто не может сравниться!
- Ну, знаешь, Герцог, для некоторых парней ты просто кусок мяса, но до тех пор, пока они платили мне, для меня это не имело значения.
Я оплакиваю эту практично-жестокую философию. По крайней мере, мальчик честен в своем прошлом, и, насколько я знаю, он никогда не лжет мне, хотя, возможно, я бы предпочел больше сдержанности или даже мимолетности. Вдохновленный необходимостью узнать - знание, которое может потрясти мой разум и лишить рассудка - я заикаюсь:
- Когда... когда ты впервые с кем-нибудь занимался сексом?
- Я не помню.
О боги и маленькие мошенники! Тринадцатилетний Амар не может вспомнить! Как будто ему 60 и он пытается вспомнить случайный поцелуй в 16 лет!
-Ты не мог забыть! Наверняка каждый помнит свой первый сексуальный опыт!
- Дай мне подумать, - размышляет он, прикладывая палец к лбу. - Я вспоминаю... да, это было, когда мне было 6 или 7.
Святые угодники! Шесть или семь! Ах, ну, могло быть и хуже - он мог бы признаться, что делал это ещё в колыбели!
- С мужчиной? - запинаюсь я.
- Нет, с девочкой, которой было 9.
Я чувствую себя несколько утешенным, но все еще встревоженным.
- А что ты делал?
- Просто посмотрел у нее под юбкой. Ну, на ней были черные трусики, которые мне пришлось снять, прежде чем я что-то увидел - и это было не так уж много, просто складка кожи, и меня тогда это даже не интересовало.
- Теперь же!.. - он издает пронзительный волчий свист, который злобно рикошетит о мои уши.
- А когда был следующий... случай?
- Когда мне было 10, с другим мальчиком. Он пососал меня, но я ничего не сделал в ответ, только ударил его.
- Почему? - говорю я, потрясенный. - Он доставил тебе удовольствие, ничего не получив взамен, а ты ударил его!
- Ну, видишь ли, у него были очки, и когда он делал это, они вонзались в мой живот и причиняли мне боль. После этого никого не было, пока мне не исполнилось 12, почти 13 и я смог кончать спермой. Потом пошли один за другим.
- Сколько? - я мрачнею.
Амар начинает считать на пальцах - четыре, шесть, восемь, десять. Начинается снова - двенадцать, пятнадцать, восемнадцать!
- Думаю, около двадцати или около того, - сообщает он.
Мой мозг кажется наполненным холодной, переваренной овсянкой. Черт побери! Он сделал общественную полезность из своих интимных частей!
- Это парни, с которыми я виделся больше одного раза, - безжалостно добавляет мальчик. - Я не могу вспомнить, сколько у меня было только по разу.
- Должно быть, они дураки! Иметь тебя однажды — значит оказаться безнадежно сраженным тобой! Как они могли наслаждаться тобой только один раз?
- Ну, они были в основном туристами на каникулах и, вероятно, у них не нашлось больше времени.
Я меняю тему, чтобы мой обугленный мозг не покрылся хрустящей корочкой на своей адской кастрюле. И все же есть некоторое утешение в мысли, что таким сверх сексуальным парням, как Амар, бойсексуалы быстро становятся необходимы более, чем женщины, чтобы укротить дикое стремление своей не по годам развитой животной мужественности, тем самым удерживая их на сравнительно прямом и узком пути, чтобы избежать катастрофических столкновений с установленной властью.
Я смотрю на него и удивляюсь. Он представляет картину полной и неопровержимой невинности, ангельского ребенка, незапятнанного даже намеком на грубую страсть, естественную или извращенную - его преждевременно развившийся опыт не оставил и следа. Тем не менее, под этим прекрасным, таким юным фасадом имеется знание, одобрение похоти и, возможно, взаимность по обмену ей, по крайней мере, со мной. Но он кажется совершенно другим, и я радуюсь его поддельной чистоте, идеальной маске невинности, которая так идёт ему, и которую он носит с такой аутентичностью.
Мальчик поднимает беспокойное личико ко мне.
- Герцог?
- Что такое, мои маленькие голубые глазки?
- Ты же не возражаешь против других, нет? Я никогда не виделся с ними наедине, как с тобой, а всегда был с другим парнем. И я никогда не позволял им целовать меня или даже смотреть моё culo.
- Я не против... не слишком сильно.
Нет необходимости прощать, и я стремлюсь забыть. Но можно ли забыть сделать вдох!
- И я их больше не вижусь с ними, - говорит мальчик с торжественной искренностью. - Теперь есть только ты!
- Я ошеломлен, слыша это! - говорю я, пытаясь в это поверить.
- Потому что ты не просто еще один парень, с которым я ложусь спать - ты мой друг!
Я его друг! Это так трогательно... но сколько соперников ждут в ближайшем будущем, каждый - изощренный Мефистофель, искушающий этого столь юного Фауста (твое сладкое тело продают... и мир твой!). А как же сам Амар? Несмотря на его искренние заверения в обратном, неужели он даже сейчас надеется, думает, ищет кого-то моложе, красивее, богаче, менее требовательного, чем я?
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
Недавно я решил свои косточки
проверить - ничего
за исключением
обычных неизбежных профессиональных
болей в горле и избитого
языка. И я высунул свой
неистовый язык и сказал: «А!»
и получил сильный пинок, когда ДМ [доктор медицины]
ударил пониже колена
своим молоточком; и он объявил,
что я в хорошем состоянии для
состояния, в котором нахожусь, но мне бы
лучше отвадить всех представительниц прекрасного пола на
время и взять хороший долгий
восстановительный отпуск. И
оценивая в полной мере
эту иронию, приближающую
невменяемую деменцию, я придушил моё
веселье и ушёл оттуда. А
там быть волне реформ
- новый Я Мэр Этого Города
или какой-то такой зверь -
обычные мальчишеские обители
пусты, ребята ушли
глубоко под землю, они
практически в Китае, который,
как я понимаю, больше не содом-
ориентированный. И нет
возможности провести реформу
меня (легче научить
солнце не светить!). Я
решил последовать шарлатанскому
совету и поискать более под-
ходящую страну, в частности
столицу, о которой ходит много слухов
среди Хоминтерна [Голубая мафия или гей-мафия].
И я прилетаю туда и селюсь
в небольшой отель на
окраине района красных фо-
нарей, и, прежде чем я успеваю
распаковаться, я отвечаю на стук в дверь
и передо мной почтенный
белобородый старец с обоими
глазами и скрещёнными пальцами,
который спрашивает, не
заинтересует ли меня талантливый,
очень юный мальчик, который не знает на
английском ничего кроме слова «да!»
И вытирая выступившую слюну,
что заливает мои губы, я
киваю и сую ему копейку или
драхму, от которой он исчезает
прочь в облаке кифы. Десять
минут спустя тихий стук
в мою дверь и шестилетка
или незрелый семилетка
с неполнозубой улыбкой пялится на меня и
кладет грязную руку на мои
румяна. Но я отсылаю
его прочь с франком или
динаром, приколов к его рубашке
записку его сутенеру отправить
мне парня вдвое старше или
по крайней мере, выглядящего старше, потому что я -
как Шелли или
это был Китс? - не желаю
быть позорно похороненным
на чужой земле. И вскоре
в третий раз в мою многострадальную
дверь стучат, и я впускаю
подростка с лицом, розовым как гвоздика и
приятной мушкой, и
как только я протягиваю свои зудящие
пальцы к его беззаботным
кудрям и притягиваю его ближе и
он выдыхает стоном con amore
в мой рот и скользит
ловкой рукой между моих бедер
и избавляется от своей одежды,
выставляя напоказ стройное загорелое тело
- предел всех желаний - и
нас тянет в кровать, где его
утонченность в любви превосходит даже
моё Mach 5 воображение. И
на следующее утро я в ошеломлении
захожу в посольство США
и заявляю о своей твердой решимости
отказаться от моего унылого гражданства янки и
стать законным резидентом
этой совершенной земли мальчиков.
И чиновник, услышавший
мою петицию, поднимает
ясные глаза ценителя на меня и
беспечно заявляет, что тут
имеется лист ожидания в 37 миль
длиной, и он предлагает мне обратиться
снова в 2069 году!
АМАР
Я не в церкви в этот прекрасный летний воскресный полдень, но всё же посещаю храм поклонения. Кровать - это моя скамья, моя проповедь происходит между двух маленьких камней, Я радостно распеваю гимны, крепко прижимая к себе назидательного маленького служителя. Я благоговейно утыкаюсь носом в его шею, подбородок и выше – лабиальное [губное] животное, ищущее лабиальную красоту.
- Мне больше не нравится, когда ты целуешь меня в губы! - вопит мальчик, разрушая священные чары.
- Почему нет?
- Потому что у тебя дурное дыхание!
Клянусь семью низшими слоями Аида, что такое? Как моё дыхание может обидеть! Все мои органы пищеварения функционируют отлично; другие мои внутренние компоненты - от миндалин до нижней части толстой кишки - целебно-гигиеничны; у меня нет гнилых зубов—могут ли протезы гнить, ради Бога! Кроме того, я держу свой проклятый зубной фарфор в абсолютной чистоте и полощу горло различными ополаскивателями со скоростью бутылок в неделю. Что же тогда?..
- Твое дыхание пахнет табаком! - уточняет Амар, видя мой озадаченный и испуганный взгляд.
Нужно ли мне говорить, что я бросил курить с этого момента? Это было легко, до смешного просто. Я просто взвесил: две свежие, сладкие, теплые мальчишеские губы, трепетно отзывчивые, против вонючего, дорогого, грязного, нездорового, пожароопасного гробового гвоздя, который выжег мой рот, превратив его в ложе из холодных, сгоревших, звенящих углей... мой язык и вкусовые рецепторы настолько обуглились, что больше не могли воспринимать полностью смачный восторг от поцелуев, спермы, орины и, в меньшей степени, от еды и питья.
Вы могли бы немного поразмыслить над этой идеей - любовь к счастливому, привередливому парню может спасти вам жизнь или, по крайней мере, оба легких!
ЗАСТЕНЧИВЫЙ СВОДНИК
В последнее время на мою любовную жизнь большое влияние оказала Джорджия, больше, чем любой другой штат. Я не могу понять, почему так - я не бунтарь по сочувствию, убеждению или географии. Неужели Судьбы пытаются сказать мне то, чего я не понимаю?
Грэм - сутенёр из Джорджии, у которого такой глубокий акцент, что из его речи капает магнолия и кукурузный самогон из банок от компота. Ему 16 лет, у него привлекательное, но потрепанное лицо из-за слишком многочисленных детских битв, и тело, полагаю, очень миловидное, судя по тому, как его облегает одежда - ибо я никогда не видел его обнажённым. Короче говоря, Грэм не продает себя... он продает других мальчиков, предлагая индивидуальное обслуживание, безусловно, уникальное в сутенерстве. Внимательный сводник, он всегда готов позаботиться о том, чтобы его маленькие подопечные не оказались недоплачены, или чрезмерно высосаны, или их хрупкие юные достоинства были попраны. Гетеро-сутенеры, пожалуйста, подражайте! На прошлой неделе Грэм привёл мне Калеба - горячего парня, пылающего сексуальным желанием угодить мне - и я сразу же начал гасить его холокостный факел любви, в то время как Грэм смотрел, хлопая в ладоши, топая ногами, пронзительно завывая волком, и выкрикивая пурпурные ободрения вперемешку с горячими предложениями, касающимися хитроумных вариаций обычной процедуры ухаживания. И когда мы с Калебом наконец-то насытились, при этом обессилив, Грэм сходил на кухню и приготовил бодрящую закуску, которую принёс нам в кровать, и пока мы едим, он расхваливает меня за мои успехи в постели. После чего, заметив, что я по-прежнему в посткалебном оцепенении, он безболезненно извлекает свой гонорар, просит, чтобы мальчик поцеловал меня на прощание, и они отправляются блудить в другое место.
И в этот пахнущий рыбой пятничный вечер появляется Грэм, вежливо здоровается со мной, говорит, что я хорошо выгляжу, хотя и немного возбужден, и достаёт свою книгу заказов. На самом деле этот том представляет собой кулинарную книгу, позаимствованную у его матери - умный камуфляж на случай любопытствующего осмотра - и носит соответствующее название: «Вкусные блюда, которые легко приготовить»; а там, наряду с рецептами эклеров с кремом или Вишнёвого восторга, эффективный Грэм записал имена своих протеже, по одному мальчику на каждую страницу.
- Как вы настроены на выходные? - спрашивает он, мусоля карандаш.
Я размышляю. В субботу днем - Шелби, а в субботу вечером - Патрик, после исповеди.
- Я бы не отказался от чего-нибудь ароматного в воскресенье днем, - высказываю я свое мнение.
Грэм перелистывает страницы своей книжки, останавливаясь в шоколадных пирожных.
- Как насчет Дини? Он настоящий воскресный пломбир-13: черные волосы, голубые глаза, большущий шланг с капюшончиком, ещё ни разу не объезженный, но он может позволить вам вскрыть его! Может, мне привести его сюда около двух часов?
С трудом сглотнув, чтобы Адамово яблоко не выскочило у меня изо рта, я бормочу:
- Приводи.
В воскресенье в 2:15 пополудни они прибывают; Дини, милый, непоседливый, хихикающий маленький свёрток с небес с кожей, похожей на атласный огонь, и шипом, жестким, как хвост пойнтера, и почти таким же длинным, и вскоре он ухитряется быть подо мной и сверху одновременно. Затем, переворачиваясь, он ударяется носом о мой локоть и начинает обильно кровоточить. Я сажаю его в кресло, даю ему завернутые в полотенце кубики льда, чтобы он прикладывал к своему носу, кладу мешочек со льдом ему на шею. И, разгоряченный своим неосуществленным контактом с Дини, я возвращаюсь в постель, тычу пальцем в Грэма и пыхчу:
- Так как Дини - временный любовный конёк, иди сюда и займи его место!
Но Грэм становится бледнее, чем презерватив альбиноса, а затем багровеет, как огненная мечта разочарованного поджигателя, и выбегает за дверь! Человек всегда восхитительно изумителен... стеснительный сутенер!
- Не обращайте внимания на этого ворсоголового! - говорит Дини через полотенце. - Эти южане все чокнутые! В любом случае, он тебе больше не потребуется, потому что я буду твоим постоянным мальчиком... Хорошо?
И в течение двух великодушных лет Дини был моим постоянным мальчиком - пока его блуждающий взгляд не упал на девушку по имени Лула-Мэй Лафкин из Джорджии...
МОЛИТВА ЮНОГО МАЛЬЧИКА - НА НОЧЬ В ПЯТНИЦУ
Пожалуйста, дорогой Господь, ты должен мне помочь! Мне не хотелось говорить тебе о своих неприятностях, но я не осмеливаюсь рассказать об этом кому-нибудь еще, потому что они были бы в шоке, а я надеюсь, что ты не будешь. Видишь ли, Господь... моя штуковина становится ужасно большой и твёрдой, когда я этого не хочу, даже когда я не делаю пи-пи, не думаю о скверных вещах, не смотрю на девушек, не трогаю их и всё такое. Я просто внезапно коченею, без всякой причины, и он не становится мягким очень долго, и мне так стыдно, когда я не один, что хочется вырыть глубокую яму и заползти туда. Прошлой ночью у нас была компания за ужином, и когда ужин закончился, мне пришлось просидеть за столом десять минут после того, как все остальные ушли, потому что он выпирал так, что все бы это заметили, если я бы встал, и он не опускался, хотя я щипал его и бил, и даже умолял (но не вслух) упасть, а затем я попытался прижать его к своему животу, чтобы он не торчал из моих штанов, но он по-прежнему стоял. И моя мама сказала, что я капризничаю, потому что не вышел из-за стола, как это сделали другие, и она отправила меня спать очень рано.
А позавчера в школе моя учительница, мисс Осмунд, старая дева, очень строгая и капризная, попросила меня встать и почитать из моей книги по английской литературе, и моя штуковина вдруг стала твердой, как камень, и мне было очень больно, а он торчал как день, поэтому я не мог встать, и я сказал мисс Осмунд, что не могу встать, потому что моя нога затекла, но она не поверила мне и поставила мне ноль.
Господь, пожалуйста, помоги мне, потому что я в отчаянии! Я совсем не контролирую его, а это очень неприятно. Я знаю, что это худший из грехов, - ты-знаешь-какой - губящий тело и душу, но, если ты не поможешь, что еще мне остаётся, чтобы подавить такое? Я надеюсь, что ты слышишь меня, обратишь внимание и сделаешь что-то для меня. Каждое воскресенье я хожу в церковь, а каждую среду - на библейские уроки, и я верю в тебя, Господи. Пожалуйста, благослови маму и папу, мою сестру и младшего брата. Не благословляй моего другого брата. Аминь!
МОЛИТВА ЮНОГО МАЛЬЧИКА - НА НОЧЬ В СУББОТУ
Дорогой Господь, вчера вечером я обратился к тебе с особой молитвой, и сегодня я хочу поблагодарить тебя за то, что ты так быстро ответил на нее и решил мою проблему. Прошлой ночью я только забрался в постель, когда в мою комнату вошел мужчина, и я увидел, что он из той компании, которую мы пригласили на ужин, и его звали Каззимиир или как-то так. И он сел на мою кровать, положил руку мне на ногу и сказал, что заметил, почему я так долго сидел за столом, и сказал, что может это исправить, и что у меня больше не будет таких проблем. И в ту же минуту моя штуковина встала как палаточный столб под простыней, и этот Каззимиир откинул простыню и... и, Господи, столб вскоре рухнул, и довольно скоро снова упал, и я не сделал сам-знаешь-что или похожее, я просто лежал, не шевеля ни единым пальцем. И после того, как все закончилось, этот Каззимиир закашлялся и немного покраснел, но он сказал, что я очень необычный мальчик, и дал мне 3 доллара, что очень приятно, потому что я не получаю карманных денег и должен зарабатывать на свои расходы. А потом Каззимиир сказал, что ему придется спуститься вниз, так как ему нужно в ванную, но он попросил меня прийти к нему домой на следующий день, что я и сделал. Так что все получилось очень хорошо, и я хочу еще раз поблагодарить тебя, Господь, за прекрасное быстрое обслуживание, которое ты оказал мне и которое я очень ценю. Пожалуйста, благослови всех, включая моего другого брата, и благослови Каззимиира тоже. Аминь!
АМАР
Моя квартира стала домом Амара вдали от его дома. Он взял на себя смелость исследовать все мои вещи, хотя содержимое моего письменного стола он считает запретным. Он роется в моем гардеробе, ощупывая карманы всех моих вещей и часто отыскивая мелкие предметы, которые я списал как потерянные. Он роется в шкафах, ящиках и даже в холодильнике, в который в один прекрасный день умудрился засунуть все свое тело, кроме ног, исследуя таинственно выглядящие контейнеры позади, с дрожью выныривая, чтобы предупредить, что у меня кончается молоко (его главный орино-индуцирующий напиток). Но он не вынюхивает и не подглядывает, потому что проводит свои исследования в моем присутствии, и хотя я никогда не соблазняю нуждающихся мальчиков на мелкое воровство, оставляя ценные вещи в пределах их досягаемости, я рад узнать, что Амар честен, потому что он даже принес мне долларовую купюру, которую нашел под диваном, упрекая меня за легкомысленность. «Деньги не растут на деревьях!» сказал он строго. Однако, он не выше того, чтобы не просить у меня индивидуалистическим, убедительным способом о мелочах, которые создают немедленное и императивное потребительское желание.
- Могу ли я взять это для моего брата? - спрашивает он, держа в руках ярко-красный платок с красно-синими краями, который я, должно быть, приобрел, когда плохо видел.
- Я не знал, что у тебя есть брат, - говорю я, утвердительно кивая.
- Я тоже! – отвечает он, сунув платок в карман.
- Могу ли я взять это для моей сестры? - он показывает на нераскрытую пачку сигарет, которую я держу для гостей.
- Я не знал, что у тебя есть сестра.
- Я тоже! - усмехается он, пряча сигареты. Они прослужат ему целый месяц в его бесполезных попытках выдувания дымовых колец внутри дымовых колец.
- Могу ли я взять это? - он указывает на новую банку бриллиантина с ароматом лаванды.
- Ты хочешь это для своего брата или сестры?
- Я хочу это для меня! - он запихивает её в свой выпирающий задний карман, сует слюняво благодарный поцелуй в мой рот, и собственнически смотрит на остальные мои вещи в поле зрения.
- Маленький поросенок! - восклицаю я. - Иди на кровать и заплати за все, что ты взял!
- Через минуту, - его взгляд блуждает по комнате. - Могу ли я взять это для моей матери?
Его палец указывает на двухдолларовую купюру, которую я приколол к стене, дабы дать выход невезению.
- Я не знал, что у тебя есть мать, - удивляюсь я.
- Я же не вылупился из яйца! - Он трется щекой о мою руку. - Можно мне её взять? Я останусь еще на час.
Я слишком охотно соглашаюсь, и он прячет купюру в потрепанное подражание аллигатору - имитацию кожаного кошелька.
- Надеюсь, ты не рассказываешь своей матери, как ты зарабатываешь деньги!
Мальчик разражается злобным хохотом.
- Конечно рассказываю! Я говорю ей, что ложусь спать с какашкой по имени Герцог!
- И что она говорит на это?
- Она говорит ... она говорит ... говорит: «Здорово, но заставь его давать тебе больше денег!»
ГОТИЧЕСКИЙ ГРОТЕСК
Существует неизменное определенное
мрачное сходство между
добродетельностью и судьбой, которое может
вселить суеверный страх в
гораздо менее сложные психики,
чем моя. Кажется, в
том маленьком парке, этом Готэм
Бирнам Вуд напротив Мэйси,
в полдень есть
14-летняя девочка и я - фаллический
Адам в моем загрязненном воздухе Эдема -
снимаю с нее фиговый листок
гигиенической салфетки, и, говоря
об этом напрямую, пристаю к
ней в непритязательной манере.
И тут со всех сторон
сбегаются копы, и
даже полицейский вертолет
зависает над пороком, и меня, бедолагу,
под руки уводят в неэстетичную
тюрьму, и я не могу выйти под залог; и тут же
все проповедники скопом
со своих кафедр начинают осуждать
меня, и даже Нью-Йорк Таймс публикует
заметку: этаоин шрдлу [ETAOIN SHRDLU, в русском языке известнее как «этаоин шрдлу» - ряд из двенадцати букв, расположенный по убыванию частоты их использования в английском языке, бессмысленная фраза, которая иногда появлялась в прессе во времена использования линотипов] повесить
его! этаоин шрдлу сжечь электрическим током
его! расстрелять этаоин
шрдлу! И мамочки с пеной у рта,
собравшись за моим зарешеченным окном,
кричат: линчевать его! Сжечь его!
Отдайте его нам - мы кастрируем
его! вызывая мелкие
мурашки, ползущие по моему позвоночнику и
поднимающие волосы у меня на спине. И я
предстаю перед судом практически на грани
смерти, меня бросает то в жар, то в холод,
и утренняя тошнота и,
дикое стремление к необычной пище;
и мой защитник бормочет, что
я в глубокой жопе, но если я
суну ему 5 штук зелени, то он подмажет
так как надо, и благоприятные
результаты гарантированы.
(Если бы у меня было 5 штук зелени, я бы
вышел из тюрьмы прежде, чем вошел в неё!). И
адвокат мрачно отстаивает мое дело,
говоря: [тут пародируется акцент, то ли ирландский, то ли албанский] тут множество
лживых очевидцев, но не на
йоту доказательств или vithe-vertha,
в этом случае не может быть. Мой достойный
клиент - фрейдисткая развалина, или
как его там, эмоционально поврежден,
и сексуально необщителен из-за
потерянного дома, вдобавок
двусторонний сирота,
не говоря уж о том, что был уронен
на голову в нежном
возрасте; не упуская из виду,
что его пелёнки были закреплены
горизонтально, а не с юга
на север как обычно, и
в результате та тяжёлая травма
сделала его тем, кем он есть сегодня!
Я громко ему рукоплещу
... Я имею в виду, я громко
аплодирую его речи - и тут же
незамедлительно оштрафован на 50 долларов за неуважение к
суду! Затем берёт слово
обвинение, и у них имеется 2971,5
заверенных свидетельских показаний и
оглашают каждое, и это выглядит
как будто я уже умер перед
присяжными, корчащими мне рожи,
словно у них столбняк и рвота
одновременно. И
я съёживаюсь там покорно как
курица без яиц в ожидании острого лезвия
топора, и присяжные
вместе и по отдельности считают меня
виновным без
снисхождения! И коварный судья стучит
молотком так, словно ему бы
хотелось, чтобы под ним оказалась бы моя голова,
и он плюёт в сжавшуюся
плевательницу и отхаркавшись,
восклицает приговор, который подводит черту
под моей жизнью:
ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ КАТОРЖНОГО ТРУДА!
И я спешу на север, где
меня учат дробить скалы
на камень и
песок, желая, чтобы у меня оказался настоящий
друг, который послал бы мне
двухфунтовый торт с десятью
фунтами запеченных в нем
инструментов. И только когда
я ударяю по большому пальцу левой ноги,
неловко размахнувшись своей
тяжелой кувалдой... я тут
же просыпаюсь с криком! После чего
вздыхаю с облегчением, потому что я в
безопасности собственной постели дома
и четырнадцатилетний Дана,
романтический сластолюбец как
все настоящие мальчики,
лежит под моим боком, и тоже
просыпается, сонно усмехается, и
тут же прижимается своей горячей
наготой ко мне и нежно
приглашает меня поприставать к нему!
АМАР
Я так влюблен в Амара, что в эйфории зондирую глубины «низшей бездны неестественной любви» (цитата из W. E. H. Lecky, морального историка морали), боясь засыпать по ночам, дабы какая-нибудь смертельная катастрофа не настигла меня до того, как я проснусь, нет, даже больше, из-за чего я не смогу объять путеводную звезду моей извращенной страсти и принять наказание за вопиющую гордыню, от которой с завидной осторожностью уклоняются даже боги.
Сцена хорошо подготовлена для вечной классической драмы любви или смерти, но больше любви, чем смерти - кровать и мальчик, мягкий розовый свет лукулловых ламп и сумеречный луперкальный воздух, сочный с зеленью, полный свежих ночных запахов, омытых дождем, вкуснейший сладко-клеверный аромат Амара, добавляющий волнующий экзотический акцент... и я верю, что эти точки, светящиеся за моим окном - это охотящиеся светлячки со своими крошечными факелами, а не неуклюжие фуззы [копы] с фонарями, приближающиеся с антипедерастическими намерениями к моему Лидийскому логову!
Сегодня вечером у моего конфетного любимца имеется какой-то важный замысел в голове, поскольку он сразу же берет на себя инициативу распутства, толкает меня на спину и располагается на мне, упираясь своими гладкими коленями в мои подмышки. Он не оставляет меня надолго в сомнениях относительно причины его столь энергичного напора.
- Мне нужны новые туфли, - сообщает он. - У моих старых дырки в носках.
- У тебя нет других?
Спрашиваю я, беспомощно глядя на тонкий адамантовый [вымышленный металл либо сплав металлов, появляющийся в комиксах издательства Marvel Comics] декантер [графин, предназначенный для сливания и подачи вина] с его неописуемым содержанием, торчащий перед моими вращающимися глазами.
- Только кеды.
Он укладывает ещё одну подушку под мою голову, чтобы привести меня в нужное положение для его предполагаемой крупной операции.
- И у них дырки спереди и сзади - как у девчонки!
Он преувеличенно пыхтит и громко причмокивает губами. Демонический маленький гетеросексуалист... он хорошо знает, что такие прелюдии, и угнетают, и кинетически заводят меня!
- И сколько будет стоить новая обувь? - спрашиваю я, стараясь удержать голову и бюджет на пути здравомыслия. Но тут мальчик начинает энергично драть свою сочную оконечность сатаны, до тех пор, пока не появляется искрящаяся капелька росы, которую он собирает кончиком пальца, чтобы размазать эту влагу по моим губам - и я чувствую, как мое сопротивление раскошелиться начинает вытекать из всех пор.
- На этот раз я хочу получить испанские полусапожки, - говорит Амар, его руки прижимаются к моим щекам, чтобы мой рот превратился в тугой овал. - Их носят все тореадоры, когда не сражаются с быками, и они стоят всего 9,95$! Я уже накопил 4,95$, так что все, что мне нужно - это еще пять долларов.
- Что ж ... - произношу я робко, теперь уже полностью капитулируя, но желая продлить эту обморочную прелюдию.
- Выпяти губы, как будто ты дуешься! - командует мальчик, и я, морщась выпячиваю их, обливаясь неконтролируемым потоком слюны. Немного приподнявшись, Амар подносит кончик своей рубиноголовой дубинки к моему выпяченному рту.
- Что ж? - он передразнивает мне. – А как насчет этого?
Глупая марионетка, оживленная либидозными струнами - Я киваю, киваю, киваю: будут у него сапожки на каждую ножку, будь он хоть сороконожка! - и довольный мальчик медленно проталкивается в меня, его член обнажается из своей замшевой кожаной обертки на моих зубах, проникая до тех пор, пока я не чувствую, как его головка касается моего языка, а его тугая мошонка на располагается котёнком-пушистиком на моём подбородке. Теперь он держит его там, не двигаясь, позволяя ему пропитаться моими обильными ротовыми соками, передавая тепло его набухшего органа моему языку, затем проталкивается дальше, чтобы пронзить заднюю часть моего горла, но так мягко и искусно, что не вызывает рвотного рефлекса... и я нахожусь в дифирамбическом смятении, когда он по-дьявольски внезапно вырывается из меня, чтобы потереться своим капающим и пылающим органом удовольствий о мое лицо.
- Ааа! - воплю я, пытаясь изобразить укор.
- Не плачь, малышка! - успокаивает Амар. - Мамочка собирается дать тебе отсосать – и прямо сейчас!
И он снова грубо вставляет себя, на этот раз двигаясь быстро, входя и почти выходя из моих плотно сжатых губ, и я с силой прижимаю свой язык к нижней части его назойливого bicho, в то время как мои руки сжимают его ягодицы, чтобы ещё больше приблизить его тело, шелковистая мочалка его лобковой холки размазывает пот по моей верхней губе. И когда удовольствие настигает его, мальчик начинает двигаться ещё быстрее, его бедра предпринимают ожесточенные толчки, и он, задыхаясь, хватает меня за голову, чтобы вжать мое лицо как можно глубже в свою промежность, а его колени врезаются в мои подмышки. Теперь его дыхание становится хриплыми, затруднёнными вспышками, а его движения - краткие и жёсткие толчки насильника, ударяющие набухшей головкой о мой ошеломлённый язык и внутренние стенки моих щёк... затем следует последний яростный выпад, вызывающий у мальчика сдавленный крик, когда из него удушливым потоком вырывается его наивкуснейшее любовное молочко. На какое-то мгновение он застывает в неподвижности, пока его сотрясает оргазм, а затем возобновляет толчки, но теперь более мягкие, пытаясь продлить излучаемый экстаз и выпуская всё уменьшающие излияния, поглощаемые моим жадно лакающим языком. И когда они заканчиваются, Амар крепко сжимает корень своего все еще слабо пульсирующего фаллоса и освобождает меня от себя, медленно вытаскивая его, и оставляя после себя как можно больше своего сливочного жертвоприношения. И когда у меня во рту почти ничего не остаётся, кроме мучительного воспоминания о вкусе слишком скоротечного блаженства, мальчик стремится снабдить меня добавочной порцией своей манны, с силой сжимая свой мягчеющий орган, и выдавливая из него последние остатки влаги - пару-другую капель - которые он собирает в маленькую чашу, которую сооружает из крайней плоти на головке, и я с благодарностью потягиваю это «на посошок», а затем облизываю влажно блестящий, щедрый юный член, пока на нём не остаётся ни малейшего сперматозоида.
- Как это было? - спрашивает Амар, разворачиваясь, чтобы отдохнуть рядом со мной.
- Невероятно изумительно! - мычу я, смакуя остатки, которые обнаружил на месте залеченного зуба, которого нет. Я проглотил пломбу?!
- Я сильно отстрелялся?
- Как реактивный двигатель!
- Это потому, что я был над тобой, когда кончал - знаешь, это из-за гравитации. У меня было много спермы?
- Рекордсмен! Ты превзошёл себя! - расхваливаю я не очень убедительно.
Левая рука мальчика поднимается, чтобы погладить мои бульдожьи челюсти.
- Герцог, я просто подумал, что буду выглядеть ужасно неряшливо в новых красивых блестящих ботинках и потрепанных старых штанах... раз ты так считаешь - ты сам только что сказал, что я подарил тебе такой замечательный минет - не мог бы ты дать мне денег и на новые брюки?
ХИБЕР
Хибер - 13-летний гоминтерн с темно-синими глазами, неаполитанским носом и карамельным ротиком nolo contendere [от лат. «не спорю» - понятие из римского права, широко распространённое в современном международном праве], чья верхняя губа так изогнута в центре, что образует роковой изгиб, подобный натянутому луку. То, что он никогда не пройдет тест на здравомыслие, что он сумасшедший, как мартовский Безумный Шляпник, - является решающим преимуществом по сравнению с более здравомыслящими, но скучными мальчиками.
Этот парень мечтает стать практикующим врачом; он восхищается докторами Килдэром [персонаж телесериала], Джекиллом [персонаж романа «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Стивенсона], Живаго [персонаж романа «Доктор Живаго» Бориса Пастернака] и всеми врачами, включая шарлатанов, ветеринаров и заочно учащихся. В его услужливых «вызовах на дом» ко мне его всегда сопровождает маленькая черная сумка (вот откуда берутся дети!), и когда он снимает свою ветровку на флисовой подкладке, он оказывается одетым в белую хирургическую куртку на пуговицах и с красным кадуцей [жезл с крылышками на верхушке, обвитый двумя смотрящими друг на друга змеями], вышитой на нагрудном кармане.
- И как мы сегодня? приветствует он меня, как это делают жадные до гонораров костоправы, которые всегда надеются, что вы заболели хорошей, дорогой и долгой болезнью.
- Не слишком хорошо, док, - отвечаю я, принимая его игру. - По правде говоря, мне было очень трудно заснуть прошлой ночью.
- Да что вы говорите! - произносит Хибер, открывая свою черную сумку и вынимая ребенка (куклу), чтобы потом заменить его [её] на игрушечный стетоскоп.
- Да, как только что сказал! - говорю я в некотором смущении.
- А ну-ка, скажите! - продолжает Хибер. – А как ваши внутренности?
- Честно говоря, сейчас, когда ты здесь, они в полном смятении. А как у тебя?
- Я регулярно ем, поэтому регулярно сру, - говорит мальчик с профессиональной прямотой. - Пожалуйста, разденьтесь до пояса.
Я обнажаюсь выше пояса, немного дрожа от желания и необычайно ненастной ноябрьской погоды.
- Сделайте большой глубокий вдох и задержите дыхание, - инструктирует Хибер, и я делаю гигантский вдох, одновременно сжимая пальцами его зарождающуюся припухлость в промежности, и мой маленький доктор рассеянно вздыхает, прикладывая ледяную чашечку своего стетоскопа то туда, то сюда, повсюду, внимательно прислушиваясь и слегка морщась, как будто слушает последнюю запись Битлз, и я сдерживаю и задерживаю дыхание, пока мое искаженное лицо не напоминает мальчику, что мне пора выдохнуть.
- В груди хорошие звуки, - говорит он, с ослепляющим укором убирая мою руку из его паха:
- Не нашли ничего лучшего, как ощупывать своего семейного врача, пока он совершает миссию милосердия?! Есть ли ещё какие симптомы?
- Ну, теперь, когда ты упомянул об этом, у меня появилось что-то вроде локальной боли в том и там, если ты понимаешь, о чем я!
- Хм! возможно, костоломная лихорадка. Вы из тех типов, которые восприм... восмри...
- Восприимчивы?
- Как раз это я и собирался сказать! Восприимчивы к этому в вашем возрасте.
- Да, но видишь ли... боль точно не в кости, хотя довольно часто эта поражённая часть тверда как кость.
- Массажируйте каждую ночь с детским маслом, втирайте его хорошенько, - говорит юный доктор Хибер. - Это вам поможет.
- Я могу забыть сделать это, если не получу облегчения каким-нибудь другим способом. О, и еще одно - у меня в последнее время так ненормально пересыхает во рту, что я с трудом глотаю!
- Открывайте! - командует мальчик, извлекая очень нестерильную палочку для языка, от которой я ловко уворачиваюсь, когда она тычется мне в губы.
- Вот, что мне нужно, док, - говорю я, - побольше того лекарства, которое ты дал мне в прошлый раз, когда был здесь - без разницы, как оно называется: ополаскиватель для рта, белая жидкость для чистки зубов, тоник для гланд, мазь для зубов, настойка для языка, мазь для губ или великолепное полоскание для горла! Я не помню его названия, но оно было в длинной трубочке и…
- Это как раз то, что я собирался назначить! - усмехается док Хибер, расстегивая молнию на своей терапевтической ширинке.
АМАР
Психиатры и психоаналитики недавно отрыгнули наблюдение, что мужчины, которых кормили грудью в детстве, особенно подвержены влечению к мальчикам, вечно пытаются протестовать или утверждают материнское всевластие, кормясь из сливочного соска мальчика. Я не знаю, куда себя отнести... Меня не кормили грудью и не кормили из бутылочки, и все молоко, которое текло по моим младенческим губам, мне приходилось красть из кошачьего блюдца (на моих филопрогенитивах [буквально: органах для любви детей] до сих пор видны слабые следы от когтей).
Я не уверен, что услышал этот тихий стук или точно определил его источник - словно сдержанный дятел в наморднике поселился на соседнем вязе - но я рискую, я открываю дверь. А там он - готический мальчик с арабесками чеканенных локонов, пышные ресницы наполовину скрывают его турмалиновые глаза [турмалин - драгоценный камень]. На нём похотливое выражение лица, фашистские сапоги, красная велюровая рубашка, черные штаны, обтягивающие, как вторая кожа, и волнующе рваные в области промежности, обнажающие треугольник полихромных [многоцветных] трусов... а в одной руке болтаются прямоугольные солнцезащитные очки. Некоторые из пороков Амара восхитительны только сексуально, но моим правильным соседям, а особенно трём сестрам, он должен казаться высшим воплощением малолетнего правонарушителя: карманы лопаются от травки, а сам скачет, как лошадь: белокурый цыганский мальчик-бандит, склонный к насилию и мести.
Яростно кидаясь на меня, Амар прыгает в мои объятия, обвивает своими ногами мою талию, прижимаясь своим драконьим пахом к моему животу мощными совокупительными толчками. В лихорадочном слабоумии я раздеваю его, утыкаясь носом в его самое интимное одеяние, промежность под которым заметно благоухает, и я страстно прижимаюсь губами к этому аромату. Мальчик вырывается из моих рук, направляется в ванную, но я ловлю его, и несу к кровати, мои руки покалывают холод плоти, которая к тому же горяча, как огонь.
- Но мне нужно принять душ! - возражает он, борясь со мной. - Я не принимал его утром, я грязный!
Если не считать грязных рук, он никогда не бывает грязным.
- Ты самый чистый мальчик, которого я когда-либо имел, - льщу я ему. - Зачем нужен этот душ? Это же не естественно!
- Это потому, что я часто хожу на пляж, но сегодня там не был. Пожалуйста, дай мне принять душ, герцог!
- Сначала bicho, потом купание.
Я сую в его руки нудистский журнал, и он сразу же погружается в чтение, его свободная рука скользит вниз, чтобы подрочить себе, даже прежде, чем я успеваю это сделать. Его быстро затвердевающий пенис становится влажно-горячим, и от него исходит обычный неповторимый аромат сладкого клевера, к которому теперь добавился намек на каштан - безошибочный признак запаха недавней любовной активности. Я парю над этим мальчишеским саше [ароматичным свётком], раздувая ноздри.
- Ты игрался с собой этим утром, так? - обвиняю я его.
Журнал опускается в испуганном ужасе, и настороженное лицо уставляется на меня.
- Я ничего не делал, герцог! Даже не собирался!
- Маленький, я чувствую запах твоего сливочного крема на тебе! Очень мило, но ты же знаешь, я не люблю, чтобы ты мастурбировал, когда ты далеко от меня.
Мальчик наклоняется, чтобы коснуться моей щеки, его лицо морщится в торжественном отрицании.
- Я не дрочил, герцог! Я этого не делал! Но у меня был мокрый сон как раз перед тем, как я проснулся.
- Ты проснулся с неистовым стояком и помог себе с ним справится! - продолжаю я своё обвинение.
- Нет, нет, нет! Когда я проснулся, все было кончено - я только вытерся. Честно! Ты мне не веришь?
- Да, детка, я тебе верю, - вздыхаю я, хотя верю не до конца, потому что невероятно, чтобы у парня, которого так часто обслуживают, могут случаться ночные поллюции. Но что тут поделаешь? Мастурбация и мокрые сны - вечные враги любителя мальчиков, одинаково лишающие и иногда неизбежные. Но следующие два часа я занимаюсь такой пылкой, профилактической любовью с извивающимся, стонущим мальчиком, что, когда ему приходит пора уходить, он настолько истощен, и мне приходится вызывать такси, чтобы то доставило его домой!
СВОЕВРЕМЕННЫЙ СОВЕТ
А теперь раскройте свои уши, и я расскажу о жестокости мужчин и женщин по отношению к мальчикам и малюткам мужского пола! Я прокричу о преступном обрезании, об этом ужасном заговоре с целью лишить несовершеннолетнего мужского пола его наконечника; это разрешено и совершается мамами (из-за зависти к пенису?) и моэлями [обрезальщиками], врачами и раввинами, хирургами и фанатиками в целом, которые либо плохо информированы, либо чуют запах прибыли-от-крайней-плоти, либо и то, и другое вместе. Они отрезают или позволяют отрезать нежную крайнюю плоть, как правило, когда жертва ещё слишком молода, чтобы протестовать, и даже слишком инфантильна, чтобы понять, что происходит, помимо боли. И эти праведники-садисты-беззаконники говорят: «Это более гигиенично, более гигиенично без этого! Все, что требуется - просто убрать эту оскорбительную складку кожи в ванне!» А ещё борцы с неудобством со своими рылами: «это будет препятствовать мастурбации!» не только разоблачая себя как пуритан, которыми и являются, но и из-за боязни, чтобы какой-то необрезанный нонконформист не стырил капельку незаконного удовольствия, забывая, что обрезанные мужчины зачастую мастурбируют больше, чем их необрезанные собратья, потому что возникает бо’льшая стимуляция чувствительных головок. И бесчестно-солидные лишители чужой собственности, провозглашающие: «это поможет предотвратить рак головки!» но без медицинских доказательств, подтверждающих это нелепое утверждение, и упускающих из виду тот очевидный факт, что чувствительная головка пениса теперь полностью незащищена и подвержена прямому контакту и трению как от одушевленного, так и от неодушевленного раздражителя.
И шовинистические и одержимые обычаями отчуждители чужого имущества, заявляющие: «Для предотвращения фимоза!» но, если охватывающая кожа слишком тугая, только небольшой надрез её обхвата отлично решает все проблемы. За исключением адгезии или других серьезных пороков развития, обрезание не является необходимым и, как правило, вредным... ибо отныне только покрытый шрамами крестик отмечает печально-скорбное место, где умерла надежда на совершенный пенис; где совершилось пенисомучение, где частичная кастрация навсегда омрачила то возвышенное блаженство, которое могло бы быть. Отныне за пределами воспоминаний останутся яростно-экстатическое возбуждение и разносторонние любовные игры. Примите совет от сексуально-атлетических латиноамериканских мужчин с большими пенисами, которые редко обрезаются, ценя каждую складку и морщинку своей превосходной мужественности - оставьте её в покое! Итак, все вы, мальчики, юноши и мужчины, которые были лишены вашего природного наследия, восстаньте! И особенно вы, юные евреи, которые были ритуально лишены своего кончика (там, где существует разделение синагоги и государства, не забывайте, что весь ваш пенис должен пребывать в идеальном анатомическом состоянии) ... вы тоже - усиленно возражайте! Вы, которыми так постыдно пренебрегают, жалуйтесь, и даже больше, судитесь! Подайте в суд на свою молчаливую маму, коварный нож и больницу, подайте в суд на всех и всё, что помогало и подстрекало это самое странное сокращение! Не позволяйте этому жестокому, бездушному укорачиванию крайней плоти - самой приватной части вашей частной жизни - свершиться, закончившись страданиями ни в чем не повинных младенцев и беззащитных мальчиков! Не испытывайте страданий, когда ваш маленький сын придёт к вам со слезами на глазах, склонив голову под сокрушительным комплексом неполноценности и укоризненно рыдая, спросит: «Папа, почему у меня нет кончика на моём члене, как у Джимми?»
ИСКУССТВО
Искусство длинно, но жизнь коротка, говорил Гиппократ. Хотя можно утверждать, что жизнь коротка, но искусство, безусловно, длинно. На самом деле Искусство настолько навязчиво длинно, что, охотясь за своей новой белой нейлоновой рубашкой, оно невольно захлопнуло ящик комода на своем обнаженном мужском теле чуть пониже головки... Могут ли неодушевленные предметы вызывать зависть к пенису? Если бы я был так удачно одарен, что оказался бы в столь плачевном положении, я бы немедленно обратился к врачу - но не к Искусству! А он бы проковылял ко мне, со слезами на глазах извлек бы свою черно-голубую юную зрелость и взмолится: «герцог, пожалуйста, поцелуй её и сделай ей хорошо!»
3 АВГУСТА 1964 ГОДА
Отдел жалоб
Мэйси [Macy’s — одна из крупнейших и старейших сетей розничной торговли в США]
Геральд Сквер
Нью-Йорк, N. Y. 10001
Сэр (ы):
В приложенной посылке возвращаю дюжину трусов для мальчиков, которые я недавно заказал по телефону. Они совершенно неудовлетворительны, и не такие, как я заказывал. Во-первых, я попросил, чтобы передняя часть, примыкающая к промежности, была выполнена из как можно более тонкой, почти прозрачной ткани - предпочтительно, из клочка белого нейлонового тумана. У тех, что вы отправили, это место не просматриваются ничем, кроме мощного рентгеновского аппарата!
Кроме того, у трусов нет ЛЕГКО ОТКРЫВАЮЩЕЙСЯ ШИРИНКИ, как вы рекламировали. На самом деле, попасть в ширинку так же сложно, как и в застрявший ящик комода. Вчера мой племянник (который проводит свои летние каникулы со мной), одетый в пару ваших трусов, произвёл функцию мочеиспускания обычным образом, и после завершенная миссии собирался вернуть эту соответствующую часть своей анатомии в её обычное место покоя в пределы тканевого хранилища, но так как паренёк находится на той стадии телесного развития, становясь выдающимся без какого-либо заметного стимула, то его хозяйство в этой области подверглось быстрому раздуванию и однозначно отказалось позволить вернуться себя назад через предполагаемую ЛЕГКО ОТКРЫВАЮЩЕЮСЯ ШИРИНКУ, и только после самых значительных усилий с моей стороны, потребовавших довольно неортодоксальных методов и чрезвычайно деликатных манипуляций, мне в конечном итоге удалось ужать плотскую раздутость до размера, который позволил уместиться в вашей несовершенно недоработанной одежде.
Кроме того, трусы сильно сократились после первого стирки, и при расследовании я обнаружил, что на них не было ярлыка с надписью SANFORIZED [процесс обработки, в основном применяемый к хлопчатобумажным тканям и текстилю, изготовленным из натуральных или химических волокон], а имелась пометка SCHRENCK-NOTZING [Schrenck-Notzing, Albert von - Фрайхерр Альберт фон Шренк-Нотцинг - немецкий врач и пионер в области психотерапии и парапсихологии], но данный процесс стирки мне неизвестен и явно не эффективен.
Пожалуйста, обменяйте эту одежду на ту, что я заказывал, и без промедления. Напоминаю вам, что только в прошлом месяце у меня были большие трудности с получением от вас конкретного типа бондажа для мальчиков, который мне очень понравился, и только после неоднократных писем была произведена надлежащая корректировка. Я не возражаю против такого рода просрочек в отношении такого вида галантерейных товаров - ошибки могут случаться, единожды или дважды. Но если подобное происходит в третий раз?! Мне стоит указать вам, что Гимбелс [Gimbels, американская корпорация универмагов] не за горами!
С нетерпением,
Казимир Дукач
СИНИЙ И СЕРЫЙ
Вам когда-нибудь приходило в голову, почему большинство богов - мужчины, включая нашего собственного Иисуса Христа и его папу? Точно так же мужчинами являются папы, кардиналы, епископы, которые во время церемоний Великого Четверга омывают и целуют ноги миловидных нищих мальчиков. Служки и алтарники никогда не бывают девочками, и мудрец-апостол Павел издревле постановил, что мальчики есть единственный невинный пол, поэтому впоследствии все христианские изображения украшали только мальчики-ангелы. Если признать, что мужчины - это высший пол, светский и мирской, то из этого логически следует, что любовь к очень юному мужчине - свежему, неиспорченному, в его прекрасном наилучшем проявлении, зачастую невинному, а иногда и девственному, - это любовь на самом высшем уровне... да? И вполне ожидаемо, и, безусловно, всецело похвально, что некоторые маленькие ангелы мужского пола в буквальном смысле прислушиваются к божественному наставлению любить друг друга!
Сидя в раздумьях и подсчитывая свои ежемесячные траты, я с радостью обнаруживаю, что потратил на мальчиков гораздо больше, чем на еду, аренду, одежду и прочее. Суммировав, я в будущем решаю отказаться от таких необязательных вещей, как еда, аренда, одежда и прочее, когда у моего парадного входа раздается музыкальное воркование с барабанным аккомпанементом, как будто безрассудный любовник оглушительно трубит в флейту Пана за пределами покоев своей возлюбленной, в то время как её злобный отец сидит всего через две комнаты оттуда.
Со всех ног спешу ответить на зов, прежде чем мои разбуженные соседи разберутся с этой послеодиннадцатичасовой суматохой при помощи полиции, и два загорелых парня лет тринадцати или около того, с шумом врываются в комнату, щелкают каблуками, низко кланяются и в унисон кричат: «Мы слышали о тебе! Ты - герцог, и тебе нравятся мальчики, поэтому мы подумали, что ты захочешь увидеть представление! Так как?»
Я согласен со всех сторон, и эта парочка, которая каким-то образом встретилась, представляется: один - белокурый ангел-серафим с Глубокого Юга по имени СЕРЫЙ, а другой - темный дьявол-херувим с Дальнего Севера, по имени СИНИЙ.
И они запрыгивают ко мне на колени - по одному горячему маленькому заду на каждое колено - и я по-отечески обнимаю каждого за маленькую теплую талию, в то время как они легонько ощупывают меня с таким профессиональным умением, что вскоре все мои эрогенные компасные точки кружатся, как сумасшедшее Колесо Фортуны, останавливающееся на всех числах подряд, и тут же я достаю кошелек и отдаю им колоссальную сумму за место в первом ряду их предполагаемой Сатурналии [у древних римлян декабрьский праздник в честь Сатурна, с именем которого связыва.n введение земледелия и первые успехи культуры] детских страстей.
И они избавляются от своей одежды, и ложатся в мою постель, принимая классическую позу, когда вихор Демона касается локона Пифия [герои греческих мифов, отличавшиеся пламенной дружбой], и розовые губы встречаются, а влажные языки переплетаются, пока каждый не оказывается глубоко во рту у своего друга в любовном вторжении Юга на Север и Севера на Юг. Когда они отрываются друг от друга, я придвигаю свой стул поближе и протираю глаза на выкате для большей остроты зрения, поскольку они начинают бурное, одновременное кругосветное путешествие, их тела в объятиях извиваются, как какое-то азиатское божество с 8 конечностями... горячие рты ищут, крошечные розовые язычки облизывают каждый дюйм плоти друга от макушки с торчащими вихрами до напряженных широко разведённых пальчиков ног. И я жмусь ещё ближе к кровати, мои колени упираются в её край, но я еще не касаюсь их, не обращая внимания на этот мальчишеский цирк братьев Ринглинг, который даже Барнум и Бейли не признали бы и не одобрили бы, потому что тактильные связи сейчас подавляют всё, а я хочу сохранить сознание.
И пока моя комната в ночи приобретает нежный и соблазнительный вид, напоминающий о покрытых лаком улыбках византийских храмовых мальчиков, я в анабиозе пялюсь, когда пареньки начинают колоратуру шесть-на-девять в той области, где они идентичны с противоположным полом... голова каждого упорно протискивается между плюшевыми подушечками своего компаньона как можно глубже, ещё глубже, пока обе они не начинают задыхаться от взаимного восторга от этой задней стимуляции, которая способствует лобному блаженству. И снова они разделяются, оба личика подхалимски подмигивают мне, а затем Синий нависает над лежащим на спине Серым, приоткрывают его ягодички, накрывает их, внезапным мощным выпадом проталкиваясь своим возбужденным шипом в своего извивающегося приятеля, агитируя его на насильственное совокупление до тех пор, пока его глаза не закатываются, и он не начинает сжимать своего партнера в удушающих объятиях, а оргазм не заставляет заметно вибрировать каждую его конечность. И спустя минуту после опустошения он выходит, и теперь я лежу на кровати, нетерпеливо насаживаясь на скользко-липкий, по-прежнему жесткий наконечник копья Синего, пытаясь добыть последние капли недавнего извержения, и Синий вздыхает, а Серый смеётся, и земля кружится в головокружительной сарабанде [старинный испанский народный танец]!
И тут Серый меняет положение, представляя свой воинственный мальчишеский пенис-жезл, стремящийся к победе, разворачивает Синего, наваливается на него, резко входит, задыхаясь, скачет вперед и назад, и вниз с всё возрастающей жадностью, и маленькие зубы рвут дрожащее плечо Синего, когда он впрыскивает свою жидкую дань отроческой любви. Анатомически распадаясь среди дымящихся простыней, я наконец нахожу свои губы и прикладываю их к не уменьшившемуся дерринжеру Серого, вытягивая с чмокающим удовлетворением молочные остатки его восхитительной эякуляции... и Серый стонет, а Синий хихикает, и звезды кружатся в умопомрачительном оптическом очаровании!
Тесно прижавшись, молодые люди смотрят друг другу в глаза открытым, но при этом сладостно-скрытным способом разделивших недозволенную привязанность, а затем, перевернувшись на спину, они приглашают меня присоединиться к веселью, и я осыпаю их истощенные чресла бодрящими поцелуями, пока их влажные, каштаново-сладкие, пылающие маленькие петушки не задрожат и не зашевелятся, стремятся к дальнейшему безрассудству. Поблагодарив меня томным приоткрытием губ (какое архаичное воспоминание о запретных извращениях вызвало эти загубленные улыбки?), они посылают мне воздушные поцелуи, страстно желая милого любовного побоища, белокурая головка просовывается между бедрами одного, а темная головка проскальзывает между ног другого, и живот-к-животу они ищут и находят, ласкают и всасывают мускулистую плоть припухлостей их растущих мальчишеских частей, наливающихся кровью. И их щеки западают и наполняются, и их животы вздымаются и трутся, и из заполненных ртов мальчиков капает слюна на лобковые волосы его скорчившегося партнёра - Близнецы, приносящие радость, но более чем сдвоенные, один уже в экстазе, что подкрадывается к обоим, растет, достигая пика невыносимого восторга и прорывается между губ, через языки обоих приятелей-обожателей одновременно. Они долго лежат, склеенными близостью, отдавая друг дружке последние, слабеющие молочные остатки, а затем неохотно разделяются, чтобы переместиться, развернуться, и соприкоснуться испачканными страстью ртами в четырёхгубых объятиях, обмениваясь сосущими поцелуями - пробуя сливочное излияние своего аморетто.
Несмотря на мои энергичные протесты, они слишком рано встают, одеваются и восклицают: «Не думай, мы не странные! Мы не педики, нам нравятся девушки, у нас есть девочки! Мы просто делаем это за деньги!» Искренне бормоча неискренние признания их очевидной мужественности, но сомневаясь в их сексуальной поляризации, я спрашиваю, когда они снова будут благосклонны поддержать меня своим синаптическим присутствием... и издавая раскаты веселья своими сопрано, настолько шумные, что им приходится поддерживать друг дружку, они заявляют, что не смогут вернуться, это слишком опасно, они могут попасть в беду! И есть что-то загадочное в их чрезмерной осторожности. Я наблюдаю, как оба эти Панурга [Панург (Panurge), один из героев сатирического романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» - «неразборчивый в средствах, способный на все; хитрый, коварный; плут, мошенник»] уходят, веселые, как муравьи на вечном пикнике; смотрю, как они идут по улице рука об руку, пьяные от жизни, любви и друг друга.
Это было экзистенциальным явлением, подобным созерцанию столкновения Солнца и Луны... или вступлением в сношение с запредельным. А затем я с разочарованным шоком обнаруживаю, что мой кошелек отсутствует, исчезли даже наручные часы с руки. Но восхищение их легкомысленной беседой постепенно преодолевает печаль моих маленьких потерь. Синий и Серый потеряли бесконечно больше, чем я, потому что они могли бы получить в сто раз больше, чем украли, и даже больше - будучи просто честными эксгибиционистами!
УРОК ФИЗИОЛОГИИ
Дорогой или проклятый читатель, вы, возможно, гетеро и, вероятно, пуританин и шокированы? Если это так, то ваши парализованные руки уже не позволят этой книге упасть на пол, пока вы блюёте и размышляете: этот грязный автор, Казимир Дукач, этот мерзкий гнойник, эта полнейшая гниль, думает и пишет только о сексе с органами тела юного мужчины, и потому подлежит крайней анафеме! Но, знаете ли вы, осуждающий гетеро, знаете ли вы, что самый гнусный орган человеческого тела—это рот, которым мы с вами, без сомнения, целуемся с младенчества! Какое зло порождается в результате, казалось бы, чистого и безобидного поцелуя! Рот содержит больше микробов, чем почти все органы остального тела вместе взятые - это хранилище частиц пищи, свежих или ферментированных, зубного камня и вонючего кариеса, экссудаций, зловоний и выделений из миндалин и легких, желудка и печени, придаточных пазух носа и так далее, в дополнение к микробам, вирусам и тому подобному, что попадает в щечную полость, когда человек ест и дышит. Поэтому те, кто пристрастился к привычке целовать рот (даже как я), пусть рассмотрят возможность экспериментов с пенисом мальчика, ведь вполне возможно найти здоровый пенис, который окажется сильно опрятным и здоровым как с санитарной, так и с гигиенической точки зрения!
АМАР
Я побывал в Чейс Манхэттен Бэнк, пытаясь обналичить чек, но бессмысленно-смысленный кассир вежливо помешал мне сделать это таким лишительным образом, как поступают все эти финансовые мошенники, и уходя в полном дефиците духа, моё уныние внезапно удивительным образом рассеивается при виде Амара - без майки, в тонкой рубашке, расстёгнутой до маленького розового пупка, подобного свернутому презервативу маленького размера - приближающегося с другим парнем фантастической невзрачности. Моя любовь не останавливается и не заговаривает со мной - это может нарушить его строгие правила предосторожности - но он смотрит на меня и скрытными описательными движениями своих рук даёт понять, что другой юноша безнадёжно туп и будет брошен так быстро, как это позволит вежливость.
Укоренившись на тротуаре, я буквально проистекаю из всех отверстий, наблюдая, как мой милый любимец проходит мимо и идет дальше по улице, все мои нервные окончания трепещут, когда я вижу, как его правая рука скользит за ним, утыкаясь большим пальцем правую ягодицу, в то время как его вытянутые пальцы трясутся в непристойной литании. Случайному прохожему может показаться, что мальчик лезет в задний карман, но для меня этот жест обещает задержку восхитительного удовольствия. К отчаянию дорожных полицейских и добросовестных автомобилистов, я зигзагами возвращаюсь домой, гадая, придёт ли мой симпотяга днем, вечером или ночью. Я буду ждать его, если потребуется, ждать до тех пор, пока не прокукарекает петух, якобы возвещающий рассвет - петухи, которых я знаю, не кукарекают!
И вот, в какой-то час, в какой-то слишком мучительно долгий час врывается тяжело пыхтящий Амар, уже расстегнувший молнию и вытаскивающий свой набухший член, который выглядит восхитительно, опасно близким к своей кульминации.
- Давай, герцог! Скорее!
Мальчик чуть не рыдает, дёргая меня за плечи и опуская на колени, и я прижимаю к себе маленькое тело, чувствуя, как горячая тугая юная дерзость входит в меня, и с приглушенным криком Амар изливается прямиком у меня во рту.
Когда я полностью потушил фаллическое пламя, и мальчик кормит себя восстанавливающими сэндвичами с молоком, он пытается объяснить.
- Когда я ехал сюда, я был один на заднем сиденье автобуса, и зачем-то сунул руки глубоко в карманы, а автобус всё время дёргался и все такое, и я был немного взволнован, так что прежде, чем я понял, я уже был...
Амар закатывает глаза и вздрагивает в притворно-скромном смущении.
- Ну, понимаешь, я зашел слишком далеко... Боже, как мне не хотелось, чтобы мои штаны оказались в этом - было бы похоже, будто я надудонил в них, ведь у меня было много спермы, да?
- Да, много! – подтверждаю я, отрыгивая с воспоминанием блаженства и начинаю распутывать «любовные узелки» на спутанных шнурках его кед.
- Но с чего это ты так возбудился в автобусе? Полагаю, ты увидел в там симпатичную девушку!
- Э-э-э-э! - моя льстивая, моя, пожалуй, увиливающая любовь всё отрицает, скрывая свою похотливую ухмылку за стаканом молока.
- Я думал о тебе!
АЛЬБЕРТ
Хотя он являлся призрачной тенью эротических афинских грёз, Альберт побывал у меня только один раз. Я снял и бросил его в один день бабьего лета. У него было нежное, как лепестки роз, личико, гибкое тело и восхитительно провокационная манера ласкать меня, которая высасывала мою горячую кровь, подобно тысяче любовных пиявок. Когда я впервые увидел его, я потерял сознание в воображении... и затем обнаружил, что более ранний червь проник в это восхитительное яблоко моих глаз.
В постели Альберт сладко льнул ко мне, его поцелуи были освежающим блаженством, его плоть - белыми гвоздиками, пропитанными малиновым вином... но когда я опустился до его расцветающего мальчишества в поисках Божественной пищи, он отшатнулся - не в отказе от моих намеренных объятий, а в отвращении к той части себя, которая была магнитом моего желания. Хуже того, Альберт признался, что презирает свой пенис, пытался скрыть его, отрицая его существование - хотя тот был таким же страстным, как и все остальное, вместе взятое.
- Хотел бы я быть девушкой! - прошептал он и начал сосать мои губы, но я отодвинулся от него, неохотно отказываясь даже от его самитских ягодиц, которые он затем предложил мне, - все же я был не против исследования тесной расщелины, продолжавшей изящный узор опушённого позвоночника. Но я не хочу, чтобы мои мальчики были девочками; я не хочу парней, которые поглощены ненавистью к пенису и завистью к клитору, которые жаждут щели между бедрами вместо гордых мужских знаков отличия, которыми они, естественно, обладают.
Я посмотрел на Альберта с отвращением и досадой... и жалостью. Но я не знал, как ему помочь, как ему действительно можно помочь или как он воспримет это. Я мог бы указать ему на его вероятное будущее: возможность неопределённости, как в Дании, прискорбной как для одного пола, так для другого [первая в мире операция по коррекции пола была сделана в 1931 году Эйнару Вегенеру, мужу датской художницы Герды Вегенер]; подобным копенгагенскому обрезку, скоро ставшему цирковым уродцем, вызывающим злые шутки... горе и непризнание опалят его дни, слезливые сожаления будут преследовать его по ночам. Я искренне мог посоветовать, посоветовать и предостеречь, но я знал, что Альберт будет слушать, кивать, улыбаться… и скажет, что я нечего не понимаю.
Отвергнув его нетерпеливое предложение навестить меня завтра, я заплатил ему и отослал прочь, наблюдая, как он идет по улице. Только теперь я заметил преувеличенное покачивание его бедер и изгиб плеч, семенящую походку, руку, которая слишком часто поднимается, чтобы убрать волосы со лба - руку, которая, которая, кажется присоединённой к сломанному запястью. Боюсь, уже слишком поздно что-то делать для Альберта... он уже перевёрнутая Прустовская Альбертина! [Альбертина Симоне (фр. Albertine Simonet), героиня цикла романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», бисексуалка, больше лесбиянка]
АМАР
В древние времена считалось, что любовь к мальчикам, как в элевсинских мистериях [Элевсинские мистерии — обряды инициации в культах богинь плодородия Деметры и Персефоны, которые проводились ежегодно в Элевсине в Древней Греции и из всех древнегреческих обрядов считались наиболее важными], даровала бессмертие. Это было верное суждение, даже для наших иконоборческих времен. Я живу в Амаре, а он во мне (я верю в это!), и пока он живет, я чувствую, что никогда не умру. Он стал моей верой и моей догмой, моим гением и моим вдохновением... хотя он также является чем-то вроде вампира, сознательно кровожадного, восхищённого разливом гастрономической крови!
Сегодня вечером мы с мальчиком испытали те же удовольствия, о которых бедный Джон Донн [John Donne, 1572 - 1631, английский поэт и проповедник] никогда и не мечтал, а король Яков I знал толк - по крайней мере, так написано. И вот Амар в моих объятиях, и я в его, мы проводим барвинковую [вид моллюсков или же один из оттенков голубого цвета: «светло-голубой с розовато-сиреневой надцветкой»] сиесту (голубее его голубых глаз!), я нежусь в мягком шепоте его дыхания, которое убаюкивает меня, а потом нежно будит.
- Подуй на меня![выражение «Blow on me!» можно интерпретировать как «Пососи мне!»] - умоляю я, и два маленьких неправильных понимающих кулачка угрожают мне чудовищным побоищем, пока я не объясняю, что хочу от него только более энергичных выдохов, чтобы я мог утонуть в его сладком кислороде... и он с готовностью дует на мое нетерпеливое лицо дыханием, похожим на прохладный нежный ветерок, дующий через сады плотских гвоздик, увитых непристойными лилиями и любовным аллиссумом, и вскоре я уже пьян как зефир, предвкушающий восхитительное похмелье.
- Мы приятели, не так ли, герцог? - говорит мальчик, совершенно запыхавшись.
- В этом мире и в последующем!
- А настоящие приятели обмениваются кровью ... понимаешь?
- Я знаю.
Я хотел сделать это давным-давно, но другой парень забеспокоился насчёт заражения крови, и в остальном продемонстрировал, что он совсем не тот inamorato [возлюбленный], каким я его считал.
- Ну и... где твой нож?
Я выкапываю его из-под кучи пустых тюбиков KY [гель для анального секса] и ватных салфеток в ящике ночного столика. Я держу его хорошо смазанным, отполированным и готовым к употреблению - хотя и главным образом не для этой цели. Мальчик хватает его, открывает его ловчее и быстрее, чем делаю это я, с некоторым беспокойством смотря на сверкающий клинок, на почти невидимом острие которого мерцает крошечная звездочка света. Амар наклоняется ко мне, и я с ужасом протягиваю руку для обряда compariero.
Он пренебрежительно отвергает её.
- Не твою руку! Твою грудь, над твоим сердцем!
Ах, мой прекрасный, мой волнующий - истинный романтик или разочарованный мясник? Грудь, близость к самому жизненно важному человеческому органу... что, если нож соскользнёт и погрузится слишком глубоко! Мое беспокойство множится.
- Ты первый, - говорит мальчик, и в его твёрдой руке лезвие изгибается и опускается, и я чувствую внезапный лёгкий удар, словно ногтем, а на моей покрывшейся мурашками коже появляется крошечная красная капелька, которую Амар слизывает языком.
- А теперь ты, - приказывает он, протягивая мне нож рукояткой ко мне... и он ложится на спину, предлагая свою теплую грудь в качестве жертвы. Мои пальцы, схватившись за рукоять, дрожат, я поднимаю лезвие на дюйм выше шелковистого юного тела, пауза, и руки мальчика тянутся вверх, чтобы обхватить мои руки, направляя их, и кончик лезвия касается его плоти. И всё же я медлю, потому что капли пота стекают по моему лбу, а рука начинает дрожать.
- Амар, я не могу этого сделать. Я…
Его руки на моих руках яростным движением опускаются вниз, и острый клинок врезается в атласную гладкость, сопровождаемый кровавым следом. Мой рот опускается, быстро наполняясь обильным потоком... и я потягиваю, я пью багровый елей мальчика.
А позже, когда он собирается уходить, я целую повязку на его израненной груди, целую грудь и его улыбающиеся губы.
- Амар, - прерывисто шепчу я, - почему ты вонзил нож так глубоко? Ты же мог пронзить свое сердце!
- Как? - смеется он. - Помешали бы мои рёбра! Герцог, если хочешь, можешь дать мне лишний доллар.
- За что? - говорю я, рефлекторно потянувшись к своему кошельку.
- За сдачу моей крови!
4 ФЕВРАЛЯ 1964 ГОДА
Мастеру Кристоферу Хаммонду
1600 Пенсильвания авеню
город
Мой дорогой Кит:
Вы навещали меня каждый день в течение прошлой недели и всегда были желанным гостем с Вашими милыми рассказами о мальчишеских делах и Вашим гладким невинным как молоко лицом, в котором все же таился намек на неуловимое обещание. И Вы читали мои комиксы, смотрели мой телевизор, совершали набеги на мой холодильник, и я был счастлив, что Вы чувствовали себя как дома, хотя на мои надеющиеся устные ухаживания Вы многословно отвечали, что у Вас не будет никаких возражений против отношений в спальне - если каждый из нас будет спать в его собственной маленькой односпальной кровати! А Ваши вишневые губы, всегда такие свежие и влажные, что они наверняка напоминают на вкус сок прохладных гранатов, с гордой искренностью говорили мне, что Вы не позволяете даже Вашей собственной руке доставлять Вам удовольствие, и я верил Вам и уважал Вас за Вашу непоколебимую непорочность, даже давая весьма низкую оценку Вашему здравому смыслу. И Вы убирали свое дразнящее присутствие, оставляя в потревоженном воздухе аромат, состоящий из манящего запаха Ваших созревающих чресл и фрагментов моих разбитых мечтаний.
Но сегодня, мой маленький коварный обманщик, Вы оставили после себя нечто большее! В кресле, где Вы сидели, я нашел Ваш носовой платок, который, должно быть, выпал из Вашего заднего кармана, и этот клочок ткани был настолько жестким от засохших следов того, что я могу безошибочно распознать, он так потрескивал в моих руках, что, когда я поднес его к своим ищущим ноздрям, то его аппетитный аромат безошибочно подтвердил мою догадку. Я размочил Ваш сувенир в розовом шампанском, пока все следы Вашего пенисного парфе не растворились в пузырьках, и я выпил Ваше розовое вино, подняв тост за увековечивание того мгновения, когда я образно держал Вас в своих руках.
Продолжайте навещать меня, мой спермоносный несовершеннолетний, но имейте в виду, что если Вы снова не оставите мне свой носовой платок, я ухитрюсь украсть его - и желая в любом случае возместить Вам потерю, а также обеспечить Вас готовым запасом, я посылаю вам четыре дюжины этих батистовых сосудов, которыми, я молюсь, Вы воспользуетесь со всей полнотой и свободой, когда предоставится такая возможность!
С благодарностью,
герцог
НЕПРИСТОЙНОСТИ ЗА ЗВЁЗДОЧКАМИ
Давным-давно в гнусные времена
жили два брата
Нип и Так [nip and tuck, англ. голова к голове, равные], и Нип был
растерянным маленьким тигренком-
14-кой с нечестивыми глазами и
невинным личиком, в то время как
Так был за-авантюрист
13-ти лет с развращённым ртом на
лике святого.
Оба этих родных брата обладали
стройными роскошными телами, очень
опытными в переводе
намерений в действие, и каждый был
предназначен для ада, уж точно,
но как только они прибыли на этот
тропический курорт, как вы сразу поняли, они
почувствовали себя тут как дома, потому что
умели играть с огнем
и никогда не сгорали. Эти
двое зажигательных негодника
спали вместе в огромной кровати в
комнате, которая была их собственной, и днём
им было очень-очень
хорошо, потому что они могли быть самой
самой противоположностью в ночи.
И после того, как они прочли свои
молитвы - которые кем-то были
некогда опре-
делены - и сбросив свои
пижамы, они скользнули в постель
где Нип с лукавым порочным
смехом продолжил **********
*** ** ******** ******** Така,
который жадно ******** *******
********* **** *** ** ********
****** ****** ***** ******** *****
***** *** ***** *** а
затем Нип ********* **** ******
******
**** ****
***
***********
******
**** **
***
**** ******
Так, чей непристойный крик просил
еще, и Нип ******** *********
***** ****** ********* ******
********
** *******
****** **
***
********
****** **
**** ****
**
****** ***** ******** ********* а Так,
чья гадючья похоть * * * * *
****** ** ***** ** **** *** ****
******** ***** ** ***** **** ****
Потому что затем Нип ********* *********
***** ****** ****** ***** ****** **
******** * ****** ****** Така,
который довольно сильно укусил его запястье, потому что
визги его страсти были слышны
по всему дому и быстрый
Нип, развернувший Таково изнасилованное
тело, начал ********* **** ******
**** *** ** ********* ******** **** ****
********** ****************************
Так, который кричал в подушку,
разорвал её зубами в клочья
в восхитительном страдании. Затем Так в
аномальном белом калении обслужил
Нипа, придерживаясь аналогичного строгого подхода
описанного выше, исследовав
все виды мальчишеской
близости с бешеным пылом.
И когда наконец два юных
блудника, измученных и залитых
******, ***** и *******
отдыхали друг на друге * * * * * чтобы
восстановиться для второго раунда, Нип
сообщил своему брату Таку:
ты делаешь это лучше, чем папа!
И Так отвечал: Вот что
Мама сказала - я сильно б хотела, чтобы у нас
была пара сестер!
АМАР
Судьба неисчислима, неосязаема, невидима, но может принимать десятки тысяч форм. Иногда она принимает форму красивого мальчика. Такова моя филопеническая судьба - захватывающая драма с участием 13-летнего мальчика-героя, который злодейски доводит меня до грязного сексуального супралапсарианства [следование в логическом порядке Божественным указаниям в кальвинистком богословии].
Быстрый взгляд на календарь говорит о том, что 23 или 37 июля в 2900 час по часам моей бабушки-военного появится мой сиреневый маленький лотосоед, и я в преждевременном любовном смятении шепчу (заранее обдуманные слова заранее обдуманного поступка): «я трахну тебя, милое дитя!» [англ. Fuck you, sweet baby! можно истолковать и как «Пошёл ты ….., милое дитя»]
- Твою маму! - с гневом и достойным смущением парирует Амар мои подкаты насчёт потрахаться. Он принял душ, и после того, как я лишил его облачения, он укладывает свое атласное тело на мои недостойные его простыни из ворсистого хлопка, направляя мое внимание на свою набухшую припухлость, чрезмерно надувшуюся хвастливым высокомерием, чья аппассионато [страстная] головка обнажена и влажно блестит предкоитальной эмульсией. Я быстро втягиваю подслащенное успокоительное его беспокойного транквилизатора и языком проверяю прочность на растяжение его подростковое возбуждение, мои руки крепко обхватывают его вздымающиеся ягодицы, заставляя его поглубже проникнуть в меня, охватывая маленькое обжигающее тельце так (это струйки пара поднимаются от него или мое горячечное зрение затуманилось?) словно оно является жизненно-важным продолжением меня самого, и я испытываю чувственный трепет, который начинают пульсировать через него даже сильнее, чем я ощущаю свое всё увеличивающееся блаженство. И после очень немногих, слишком коротких, слишком быстротечных минут, в течение которых мой юный пикадор насилует меня своим жезлом-мечом, его дыхание становится беспорядочным и он с милой свирепостью пронзает внутреннюю часть моего рта, изо всех сил прижимаясь ко мне в стонущем совокупительном безумии, высвобождая свою оплодотворяющую жидкость, чтобы наполнить мое оральное лоно. И когда он наполняет мою ротовую вагину последними каплями, он расслабляется и вздыхает:
- Герцог, клянусь, с каждым разом у тебя получается всё лучше и лучше!
- Лесть не принесет тебе ничего, кроме потребности повторить, - говорю я, страстно желая опьянеть от коктейлей Амара. - Как насчет этого?
- Господи, имей же сердце! Ты хочешь сломать мне спину? Для начала подари мне металлический член... заставь его встать!
И он широко раскидывает руки и ноги, предлагая мне восхитительный карт-бланш для своего осчастливливания.
И я чувственно начинаю читать антологию Амара, его безупречные альфу и омегу. Я обожаю его медово-сладкую плоть (ах, целуя его продолговатый мозг, его червеобразный отросток, его семявыносящий проток!), облизывая его твердые коленки спереди и его нежные выемки сзади, и округлость твердых икр, и стройное костяное совершенство лодыжек, и маленьких извивающихся пальчиков и гладких розовых подошв; поднимаясь языком по его гладким бокам до возвышающегося торса, чтобы зарыться в каждую подмышку, высасывая характерное амбре из единственного шелковистого завитка в подмышечной впадине, оттуда к твердому плечу и вниз с восхищёнными объятиями мускулистых бицепсов, стройных сильных рук, гибких запястьев, и вверх к нежной колонне шеи и детской припухлости щек, перепрыгивая к розовеющим завиткам морских раковин цвета слоновой кости - его завораживающим ушам - блаженно задыхаясь своими скупыми губами в волосах, как в куче спрятанного золота.
И целую широкие густые брови, и веки, и грациозный взмах носа, и тонкие дамасские ноздри, и влажный красный обжигающий рот, который лобызаю снова и снова, задерживаясь затем на единственной ямочке, и скрывающей её щеке, и подбородок, прижимаясь лицом к пышному атласу его груди, созерцая таинственные экзотические пикантные островки его крошечных сосочков, пробую их на вкус, а затем пасусь на пастбище его живота, заглядываю поглубже в его бутоньерку-пупок, делая влажный поцелуй его чашечки, и повторяю его, спускаюсь вниз для браконьерства в лесистом сильфизе его лобкового заповедника, дивного затененного сада любви... и, несмотря на стонущие мольбы мальчика оставаться там, я перемещаюсь на прямую юную спину, плавно сужающуюся к чреслам, языком путешествую по ступенькам грациозного позвоночника вверх, а затем вниз к узкой расщелине между ягодицами, ласкаю нежную выпуклость ягодиц и падаю между крутыми возвышенностями к ad gloriam [прославленному] анусу, который, кажется, возвращают мои страстные поцелуи влажной патокой сладострастной похоти, и дальше вниз по тропинке между райскими высотами и восхитительными глубинами, и странствующим ртом поклоняясь велюру ароматного шарика мошонки, с выступающими ладными драгоценными камешками в двадцать один карат, которые томно прижимаются к моим губам, распуская слухи о возгонке нектаризированной спермы; двигаюсь ещё ниже, чтобы сунуть свое лицо в тиски твердых тонких бедер, почувствовать, как они с силой сжимаются в игривой попытке раздавить меня... и еще раз кончиком языка, дюйм за дюймом, к в взбодрившемуся члену, чья позиция «Оружие наизготовку!» грешно обещает почетно-нечестивый Белый Разряд! А затем рука Амара безжалостно опускается между моим нетерпеливым ртом и шеф-поваром банкета его тела.
- Герцог?
- Детка, - истекаю я пеной на пике похотливого возбуждения, - убери свою руку, пока я не откусил её от запястья!
- Подожди минутку, герцог! Мой bicho никуда не денется, пока я тут!
- Да, детка! - вздыхаю я, побежденный снова, как всегда, как всегда! - И что на этот раз?
- Ну, ничего особенного, герцог, - говорит мой бессердечный дорогой, в то время как под его защищающими пальцами его возбужденный член, чувствуя мою близость и мою нужду, встает на дыбы и нетерпеливо дергается, ища облегчения. Он хочет меня, а и я хочу его, но требуется сначала умаслить этого безжалостного третьего участника вечеринки.
- Садист! - рычу я. - Избавь меня от этой бесчеловечной пытки! Скажи мне, что ты хочешь!
Мальчик широко раскрывает свои завораживающие глаза и направляет всю их силу на меня.
- А не мог бы ты дать мне пять дополнительных долларов сегодня? Видишь ли, я покупаю велосипед, и должен сделать очередной платеж. Парень, который продает его мне, должно быть, потратил на него больше сотни, но он отдаёт его мне за пятьдесят. Ты никогда не видел ничего подобного! Не прокалываемые колёса с белой окантовкой, высокий подъём руля, подпружиненное сиденье-банан, четыре передачи, набор инструментов, подседельная сумка из натуральной кожи, корзина сзади, натяжитель цепи, подножка и тормоза на руле, передний и задний фонарь с динамо! И если у меня будут колеса, я смог бы приезжать два раза за день, чтобы повидаться с тобой, герцог, и выполнять какие-нибудь твои поручения...
- Хорошо, - одобряю я, - каждый хороший мальчик заслуживает велосипеда, но получишь ты эти пять долларов или нет, зависит от тебя.
- Зависит от чего?
- От Второго Пришествия Амара!
АДРИАН
О-хо-хо! Я нахожусь в больнице со сломанной ключицей, результат лазания на балкон мальчика-Джульетты... но лестница сломалась. Незначительная случайность. Но моё сердце было разбито (временно) тем, что парень так сильно смеялся над моим несчастьем, что сам чуть не свалился с балкона. Но он навестил меня, мило предлагая возмещение с помощью позаимствованного букета грязных бегоний, который он вытаскивает из кармана брюк, а позже дает мне столько себя, сколько я осмеливаюсь получить за дверью, у которой нет замка. Затем авторитарный доктор, от которого несет эфиром или этиловым спиртом, прогоняет моего похотливого маленького Адриана.
Мальчик возвращается на следующий день, съедает содержимое моей корзинки с фруктами, доедает коробку уитменовских шоколадных конфет, которые пробовали только интерны, делает уничижительные замечания по поводу алых роз Голондрины, которые кто-то прислал мне, мочится в мой писсуар (мне приказано оставаться в постели по какой-то маньячной медицинской причине) и сворачивает мою кровать с обоих концов так, что я оказываюсь с головой между коленями, а затем распрямляет её, когда мое лицо начинает синеть. Я слишком хорошо знаю, что волнует Адриана - он полон озорства, потому что полон спермы, и мне приходит в голову счастливая мысль потребовать судно и ширму. И вот санитар приносит мне запрошенное, ставит судно в сторонке и устанавливает ширму, а мальчик плюхается в мою постель, задирает свою одежду на север до сосков, и на юг - до колен, и я принимаю то, что, несомненно, является самым мощным и целебным лекарством во всей больнице. И снова. И на третий раз. И вот уже близится час ужина, Адриан нехотя встает с моего высокого одра как раз в тот момент, когда в комнату вваливается пышнотелая медсестра, которая убирает ширму, нюхает пустую посудину, спрашивает, не запор ли у меня, и измеряет мне пульс, дыхание и температуру.
- У вас жар! - восклицает она, плача, в ужасе роняя накрахмаленный чепчик и забывая, что пациенту никогда не разглашают таких неприятных сведений.
- Неужели? - бормочу я, облизывая губы в спермо-ретроспективе и не очень заботясь о том, что в своём возбужденном состоянии сломал термометр.
- У вас не было лихорадки, когда вы сюда поступили! - обвиняет она, глядя на предательский инструмент и меня, как будто подозревая нас во взаимном надувательстве. - У вас не должно быть жара! Так почему же, любезный, у вас жар?!
А Адриан, который всё это время смотрел в окно, приводя в порядок свою одежду, теперь оборачивается, и мы широко улыбаемся друг другу, подмигивая в лихорадочном заговоре!
АМАР
Подушки на полу, смятые простыни, наполовину спустившиеся с матраса, кряхтящий матрас, сползший на четверть с кровати... но мы отдыхаем. То есть я отдыхаю, но Амар снова занят собой, превращая свою полу-эрекцию в полную. Он поразительно сверх-сексуален, у него щедрая натура, и он стремится доставить мне удовольствие на все потраченные мной деньги. Я останавливаю его занятую руку, но его другая рука устремляется вниз, и я прижимаю обе к своей груди.
- Когда у тебя день рождения? - спрашиваю я, отчасти в качестве отвлекающего маневра.
Его глаза сужаются, не вполне скрывая расчетливый блеск под сажистыми черными ресницами.
- Завтра! - он отвечает быстро.
- Скажи мне правду, сейчас же... когда он?
- Послезавтра!
- Когда ты решишь назвать мне правильную дату, я сделаю тебе хороший подарок на день рождения.
- А когда твой? - спрашивает он, пытаясь освободить свою более опытную руку.
- 29 февраля. Я отмечаю его только раз в четыре года.
- Это еще почему?
- Я родился в високосный год.
- Бедный ты мой! - сочувствует мальчик. - Когда твоя мать рожала тебя, она, должно быть, передержала тебя на целый день!
Он высвобождает одну руку, но неожиданно та обхватывает мою шею, и он притягивает мое лицо к своему. Наши носы соприкасаются.
- Герцог, знаешь, что я подарю тебе на день рождения?
- «Дождевой» талон? [корешок билета на стадион, дающий право прийти на игру, перенесённую по случаю дождя]
- Я дам тебе свой bicho, свое culo и все, что у меня есть - все за счет заведения!
17 МАРТА 1966 ГОДА
Преварри энд Катор, Инк.
Рекламным консультантам
2232 Бульвар, Фолс Худ
Лайкоминг, Пенсильвания
Дорогая мисс Консепсьон [Зачатие]
Я не знаю, кто в Вашей отвратительной фирме велел Вам написать мне, прося составить отзыв о Метрекале [Metrecal - бренд диетических продуктов, представленных в начале 1960-х годов] со вкусом спермы, но я решительно заявляю, что сильно возмущен этим. Во-первых, вес никогда не был проблемой для меня, и мне нет нужды поглощать Метрекал любого вкуса. Кроме того, что заставило Ваших безумных начальников предполагать, что я в любом случае буду неравнодушен ко вкусу спермы?! Который, как я сомневаюсь, даже существует у этой липкой белесой субстанции - насколько я это знаю, хотя мои познания строго гипотетичны - она неподражаема и не поддается никакому химическому или естественному подделыванию; тем не менее, я слышал из весьма сомнительных источников, что две столовые ложки кукурузного крахмала, быстро размешанные в чашке с теплым овальтином [молочный ароматизатор, изготовленный из экстракта солода, сахара и сыворотки], воспроизводят удивительное факсимиле... но не в этом суть. Что несомненно уместно, так это то, что Ваши беспричинно оскорбительные боссы намекают на то, что я являюсь экспертом в данном вопросе - поспешный и опрометчивый вывод, который на самом деле является абсолютно необоснованным, и который я с негодованием отрицаю, и который к тому же равносилен замаскированному обвинению в невыразимой вине без предоставления мне возможности противостоять моему обвинителю или представить доказательства собственной невиновности.
Я проконсультировался с моим адвокатом по поводу вашего невероятного письма, и он чувствует себя очень уверенным в том, что, что бы ни случилось, у него и у меня имеется возможность поймать Преварри энд Катор, Инк. за яйца. Так что любезно сообщите Вашим вопиющим повелителям, что если они пожелают урегулировать дело вне суда - тем самым избавив себя от большого позора и публичной потери клиентов, доверия и лица - моя оскорбленная порядочность и запятнанная честность не оправятся от нанесённых им ран менее чем за подписанный чек с пятью жирными цифрами!
Оскорблённый Вами
Казимир Дукач
P.S.: на рынке еще нет Метрекала со вкусом спермы? Я пытался отыскать его во всех местных магазинах - не для себя, а для подруги.
АМАР
С тех пор как уайльдовский секс открыто поднял свою рубиновую голову в 1890 году в Альбионе, гомосексуализм стал любимым мальчиком для битья фанатиков и моралистов; но здесь и за границей терпимость и понимание наконец-то поселились среди нас, взгромоздив свои тёплые зады на наши сердца... или нет? Недавно я провел собственный опрос, в ходе которого подвергся многочисленным словесным и физическим оскорблениям, и краткое изложение моих выводов выглядит следующим обескураживающим образом: если бы гетеросексуальные желания были лошадьми, они бы тащили катафалки распятых гомосексуалистов! Даже в эти либеральные, новомодные времена к мальчикам-гомосексуалистам по-прежнему относятся с преступным неодобрением или, в лучшем случае, презрительно, как к ментально-ненормальной аномалии, как к вечному подростку, зациклившемуся на половозрелом пенисно-анальном уровне. Но я открою вам глубокую, темную, восхитительную тайну, известную лишь немногим избранным: мальчики могут гораздо больше, чем обычные женщины, чтобы сделать жизнь мужчины восхитительной!
Однажды во время школьного обеденного перерыва Амар, возбуждённый озорством, неожиданно объявляется, чтобы сообщить, что ему необходимы два доллара. И он ощупывает меня с льстивым восхищённым свистом, хватает меня за корму, глубоко засовывая свой средний палец в мои анальный проход, толкает меня на кухню, говоря, что если я хочу потрахаться, то нужно накрывать стол, лезет в холодильник, достает куриную ножку, пудинг с изюмом, молоко, наполняет два стакана, сбрасывает штаны и трусы так, что они растекаются вокруг его ног, закатывает рубашку и майку до подмышек... и горизонты моего разума начинают рушиться в восхитительном психическом землетрясении, когда он хватает один стакан, опускает в него свой все еще висящий пенис, подтягивает крайнюю плоть, перемешивает жидкость до снежной пены с помощью этой необычной палочки-для-коктейлей, вытаскивает её, вручает мне стакан, и я с безумной жаждой долины Смерти глотаю обогащённое молоком молоко.
Властно щелкнув пальцами, мальчик дергает меня за плечи, принуждая меня встать перед ним на колени, толкает своего истекающего каплями напрягшегося выскочку в мой рот, хватает мою голову, чтобы посильнее прижать её к себе, и приступает к толчкам туда-сюда по новейшему методу Палмера [метод обучения почерку Палмера был разработан и продвигался Остином Палмером в конце 19 и начале 20 веков] своей шариковой ручкой, одновременно попивая молоко и поедая пудинг, выбирая изюм и сбрасывая его на мою макушку. И с неослабевающей энергией продолжая свои энергичные входы-выходы, он берет куриную ножку, в три огромных укуса объедает с неё мякоть, отбрасывает ее в сторону, вытирает свои жирные пальцы о мои волосы... и допивая своё молоко, со стаканом у губ, он внезапно задыхается и погружается в меня.
Несколькими минутами спустя, когда я уже собираюсь выпустить его разряженное орудие, он с напряжением произносит:
- Оставайся на нем!
И начинает мочиться короткими быстрыми очередями; и когда моя безумная уборка его мальчишеских прелестей наконец-то завершается, он отталкивает меня, приводит в порядок своё одеяние, мило выпрашивает плату, целует руку, которая дарует ее, целует мою щеку, скользнув своим пастеризованным гомогенизированным язычком между моих губ и попробовав на вкус его собственные любовные флюиды... и отшатывается назад, сжимает горло, закатывает глаза к потолку, падает на пол, корчась агонии, и перед моим ошеломленным взором драматически умирает ужасной смертью от мгновенно действующего яда! И я бормочу, что если кто-то не перестанет валять дурака, то его симпатичную маленькую задницу отшлёпают!
Амар чудесным образом оживает, вскакивает на ноги, ластится ко мне, умоляет, чтобы его отшлепали, выпороли и избили, потому что ему это может понравиться, и позволит его любовной косточке побыстрее встать! Дрожа от похотливого пламени, я тянусь к нему, но он уже идет к двери, самостоятельно осматривает коридор и уходит, его голосовые сожаления насмешливо повисают в воздухе:
- Господи, герцог, мне ужасно жаль, что я только успел прийти, поесть, пописать и убежать, но я наверстаю всё сегодня вечером!
И я пытаюсь связать воедино свои лохмотья чувств, одновременно с угасающим предвкушением размышляю о том, какой вид динамитного возбуждения мальчика запланирован на сегодняшний вечер!
P.S.: Я умер! Пожалуйста, цветов не надо. Амар не появился!
УИТНИ
Уитни предлагает миру (и немного сдает в аренду) дар своей красоты - Ах, если бы она могла быть вечной! В четырнадцать лет он может похвастаться хвастуном в 6 1/2 дюйма в стоячем положении... Я перевёл это в сантиметры - звучит гораздо внушительнее! Беда в том, что мальчик доставляет очень поздно, с задержкой, поэтому он, я, матрас и разные подушки должны по очереди растирать его жезл, прежде чем его крем дойдёт до верхушки. Этим вечером мы с Уитни и нашими неодушевленными помощниками в поте лица заставляем его встать, когда звонит телефон. Я с неохотой отвечаю, потому что жду важного междугороднего звонка. Ошиблись номером, и я, сквернословя, лечу обратно в постель и вижу Уитни в затухающих судорогах, держащего в руке скомканную салфетку, а из ротика на головке сочится последняя молочная капля... Я начинаю рвать на себе волосы и стенать как Иерихонская труба, когда мальчик, ухмыляясь, указывает на свой вместительный пупок, который до краев наполнен снежным мальчишеским соусом. С благодарностью я падаю на него, лакая как обезумевший от жажды тигр, поглощая все неописуемое проявление Уитни, за исключением маленькой капельки, которая ускользает от меня, испарившись!
АМАР
Любить часто опасно, но любить мальчиков - это безвозвратный прыжок через прекрасную пропасть. Это сладкая анархия, которая все же имеет свой собственный строгий этикет, которым полностью овладевают лишь немногие. Как бы я ни был стар и молод, кем бы я себя ни ощущал, и как бы я ни был опытен, я по-прежнему всего лишь любитель.
Сегодня воскресенье, послеполуденная пора - это рай для Амара, красивого, как поэзия Шелли и Китса [Percy Bysshe Shelley; 1792 - 1822, утонул в Средиземном море между Специей и Ливорно; английский писатель, поэт и эссеист; один из классиков британского романтизма; был женат на Мэри Шелли]... и я, тысячегубый монстр, с восторгом съёжившийся над его обнажённой, толкающейся средней частью. Поднимая свое измазанное в сперме лицо, я вздыхаю, как тот, кто не вздыхал с самого начала вздохов:
- Мой маленький голубоглазик, я люблю тебя! Я люблю тебя!
Он даже не отрывает взгляда от нудистского журнала, которым поглощён.
- Что? - бормочет он.
- Я люблю тебя! Нет, это ещё не вся правда ... Я боготворю тебя!
Журнал опускается, маленькое личико хмурится.
- Мне не нравится, когда ты говоришь, что любишь меня!
- Ах, как это жестоко! Я смиренно обнажаю мое измученное сердце ... а тебе это не нравится!
- Да, не нравится! Это заставляет меня чувствовать себя… девушкой или что-то в этом роде, когда ты так говоришь!
- Если бы ты был девушкой, я бы вышвырнул тебя из своей постели!
- Это просто показывает, насколько ты глуп! Мужчины не должны любить мальчиков!
- Мальчики тоже не должны позволять мужчинам заниматься с ними любовью!
- Но это другое, герцог! Мне нравится, когда ты занимаешься со мной любовью, но мне не нравится, когда ты говоришь, что любишь меня. Это не… не морально!
- Мой маленький софист, тебе не хорошо? У тебя заболела голова? Откуда этот внезапный острый приступ псевдо-нравственности?
- Я не нравственный! Не смей говорить, что я нравственный!
Я сдаюсь. Мальчик либо сумасшедший, либо у него супер-либеральный учитель социологии в той иезуитской школе, которую он посещает. Я опускаюсь на кровать и мрачно уставляюсь в потолок. Странно, я никогда не замечал скоплений обнаженных гипсовых амуров по углам комнаты. Они выпячивают крошечные алебастровые зады в издевательской насмешке. Не втирайте мне это, маленькие херувимы! У меня и так достаточно проблем!
Амар берет свой журнал, перелистывает страницы, бросает на меня быстрые взгляды, роняет журнал. Полуобернувшись, он серьезно смотрит на меня, кладет руку мне на грудь.
- В чем дело, герцог?
Я ничего не говорю, отводя взгляд от его столь близкого мне лица. Осмелится ли грубая борода когда-нибудь осквернить эти прекрасные щеки? Вероятно. Еще одно из тысяч отчаяний любителя мальчиков.
Рука Амара шевелится, щиплет меня за сосок.
- Ты злишься на меня, герцог?
Я молчу как могила отвергнутых надежд влюбленных. Пальцы мальчика щекочут мой подбородок, теплым указательным пальцем обводят контур моих губ. Я закрываю глаза, и его пальцы вторгаются в мой рот, ловят мой язык, вытягивают его, и он наклоняется, чтобы укусить его кончик.
- Герцог, не сердись на меня!
Я начинаю наслаждаться своей ролью отвергнутых. Трагически вздыхаю, имитируя всхлип. Амар долго и влажно целует меня в губы, приподнимает мои веки.
- Герцог, посмотри на меня!
Я смотрю на него, на этого нравственно испорченного мальчика - образец благочестивого извращения, грешного, но не развращенного. Ослепляющий взгляд на него - все равно что смотреть незащищенными глазами на полуденное солнце, хотя его огонь губителен только для сердца. Мне хочется улыбнуться, рассмеяться, громко заплакать от радости и прижать его к себе, но я заставляю себя смотреть на него с обидой и укоризной.
Теперь Амар прижимает свою щеку ко мне, шепчет мне на ухо:
- Герцог, окей, герцог. Ты можешь любить меня... ты можешь говорить, что любишь меня!
- Нет. Тебе это не нравится!
- Нет да, нравится! Когда ты это делаешь! Поэтому говори это!
- Нет.
Два маленьких ногтя с противоположных сторон пытаются соединиться сквозь мочку моего уха.
- Черт возьми, герцог, скажи, что любишь меня, или я оденусь и уйду домой!
Я вдыхаю эти слова, возможно, более проникновенные сейчас, чем когда-либо прежде, воплощаю слова в восторженное действие, в котором мальчик, забыв про журнал, с энтузиазмом мне помогает.
Затем ему нужно уйти, но я не хочу, чтобы он уходил, не могу его отпустить, но он должен идти, у него есть «дела». Из осторожности я не спрашиваю, какие именно - думаю, он сам скажет! Скосив глаза на часы, он обнимает меня с нетерпеливым пылом, затем поднимает глаза с проникновенной мольбой.
- Герцог, ты не мог бы дать мне сегодня лишний доллар?
- Почему же? - говорю я, выжидая, чтобы задержать его еще на несколько секунд.
- Потому что ты любишь меня?!
ЛОННИ
- Если, - говорит Лонни, который
дико неравнодушен к загадкам,
- мои яйца оказались бы на твоем подбородке,
где тогда будет мой член?
И это звездный мальчик-серафим, чьи
непревзойденные прелести низводят
простых нимфетов до уничижительного
отчаяния, тут же проверяет это
своим стояком. Из-за
его большой длины я вынужден
признать поражение. Забавляясь,
Лонни физически демонстрирует
свою загадку и я постигаю
ответ на неё еще до того, как он снабжает
меня отгадкой!
ДЕКАБРЬ 1964 ГОДА
Дорогой герцог
Вы помните меня? Меня зовут Оуэн, мне четырнадцать лет, у меня рыжие волосы и веснушки. Я несколько раз бывал у вас с Алланом, но вы всегда выбирали его и отсылали меня, хотя и давали мне пятьдесят центов на автобус и газировку или что-то в этом роде. Но мне было интересно, почему я вам не нравлюсь. Мой клювик такой же большой, как у Аллана, и, возможно, даже немного больше, и я могу быстро кончать, и я даже не против, если вы поцелуете меня. Так почему же вы не хотите меня? Я надеюсь, что вы передумаете, потому что скоро Рождество и мне нужны деньги, чтобы купить хороший подарок для моей Матери.
Оуэну
19 декабря 1964 г.
Мой дорогой Оуэн:
Спасибо за твоё интересное письмо. Конечно, я помню тебя и сожалею о том, что отсылал тебя все это время, но дело в том, что у меня имеется что-то вроде фобии по поводу рыжих волос. Я не знаю причину этого расстройства, но, вероятно, всё началось, когда я ещё ходил в детский сад и был избит хулиганом-рыжиком из третьего класса. Во всяком случае, когда я нахожусь рядом с волосами любого оттенка рыжего, я чувствую себя так же неуютно, как лошадь на фабрике, где делают клей из животных. Тем не менее, я вкладываю 10 долларов, чтобы ты мог купить своей маме красивый рождественский подарок и, возможно, что-то для себя. Кроме того, мой знакомый по имени Седрик Блимблум, я уверен, будет восторге от возможности встретиться с тобой. Предлагаю тебе навестить его в любой вечер, кроме воскресенья. Он живет в квартире 7А на Стейт-стрит, 711, и хотя он в некотором роде старый холостяк, вонючий богач и всё такое, но он не станет возражать против рыжих волос, потому что абсолютный дальтоник!
Твой друг,
герцог
АМАР
О бледный Галилеянин, твое слишком нечеловеческое вероучение побудило меня бросить вызов твоему иудо-христианскому НЕТ! и прими мое личное ДА! Бог есть любовь! И Любовь не делится на то, что приемлемо только для большинства, и на то, что предаётся анафеме. Я выбираю последнее, хотя есть те, кто готов меня распять.
В эту томную ночь, пока серебристый луч лунного света движется по комнате, чтобы наполнить своей магией моего цветущего мальчика, Амар дважды позволяет мне сорвать лепестки его маслянистой [или же предназначенной для помазания или посвящения во что-то] розы, аромат которой все еще витает в воздухе - пьянящий наркотик, который окутывает меня атласным коконом блаженного состояния. И все же мне требуется дотронуться до него, тактильно обожать его, нежно прижаться языком к маленьким розовым пальчикам ног, целуя их сухую сладость, просовывая язык в ложбинку на нижней стороне, где пальцы соединяются с ногой, и пальчики сжимаются, как розовый теплый кулак, чтобы удержать меня там. Затем язычески [в смысле языком] омыть каждый изгиб, впадину и ямочку шелковистого тела мальчика, не пропуская ничего, начиная от крошечных складок твердой плоти, где его рука сливается с плечом, до нимбовой прелести его одалисковых локонов; и возвращаясь, облизать его лицо жадным кошачьим языком, в то время как он лениво подставляет крошечные овалы из слоновой кости своих вычурных ноздрей, а затем архитектурную грацию своих ушей.
И теперь он настаивает на том, что ему нужно уйти, он должен уйти, он не может остаться ни на секунду - и все же он медлит, уткнувшись лицом в мою грудь, впиваясь маленькими зубками в мой левый сосок, и я ласкаю его с новой страстью, такой сильной и в то же время благоговейной, что, наконец, чувствую, что начинаю понимать истинное значение красоты и вожделения, самое подлинное определение любви... и я опять беспомощно шепчу слова, которые поклялся никогда больше не говорить парню, любому парню.
- Амар, ты меня любишь?
Он вырывается из моих рук, садится и бросает на меня ясный, ничего не выражающий взгляд.
- Почему ты спрашиваешь меня об этом? Почему я должен любить тебя?!
- Потому что я люблю тебя!
- Это не может быть причиной! Я люблю мороженое, но я не ожидаю от него, что оно полюбит меня!
- Но у мороженого нет ни потребности, ни способности к любви, малыш, - неадекватно возражаю я, и слегка замираю, наблюдая, как его губы твердеют в отрицании, а глаза отдаляются в неприятии.
После паузы мальчик медленно произносит:
- Мне нравится это место, герцог. Мне нравится приходить сюда. И мне нравится твой набитый холодильник и твоя большая ванная комната, и эта хорошая мягкая кровать. Мне нравятся деньги и вещи, которые я получаю от тебя, и то, как ты заставляешь меня чувствовать себя хорошо, но...
Он долго смотрит мне прямо в глаза, затем его щеки становятся пунцовыми, взгляд опускается, он слегка пожимает плечами и откидывается на подушку, его лицо мрачно и задумчиво.
Слова самооправдания и обвинений соперничают с красноречивыми фразами убеждения - они наводняют мой разум, льются потоком к моим губам, но те не издают ни звука, и слова умирают, задушенные в моем горле. Я получил честный, совершенно определенный ответ на глупый вопрос... искать большего - глупо и несправедливо.
И я лежу, наполняясь лирической близостью моей маленькой любви, любуясь его взъерошенными волосами, которые собирают завистливый свет лампы, превращающий их в тёмное золото. Я касаюсь теплой руки мальчика, подношу ее к губам, нежно целую маленькую мозолистую ладошку. Его пальцы приближаются к моему носу, чтобы ущипнуть, затем он бросается на меня, чтобы дико обнять.
- Герцог, не думай, что меня волнует только то, что ты мне даешь и делаешь для меня! Ты мне тоже нравишься! Ты нравишься мне больше, чем кто-либо, кроме моей матери! И чтобы показать тебе, как сильно я... я ценю то, что ты делаешь для меня - теперь я буду заниматься с тобой любовью!
МАЛЬЧИШКИ - АНАЛИЗ
Помимо некоторых харизматичных исключений, мальчики - приземленные реалисты, жадно ищущие новое и непохожее, алчные искатели развлечений, отвлечений, сенсаций, волнений, добычи. Для них нет слишком экстремальных приключений, слишком смелых начинаний, слишком страшных опасностей. На них не производят впечатления ни мораль, ни этика, ни эдикты или постановления, которые они радостно попирают или нарушают, если это удобно для их своенравного импульса. У них есть беспрецедентный опыт оценки всего - от религии до хуесосов - по их или своей внутренней шкале ценности. Такое отношение прискорбно и может довести до преступления! - кричат моралисты, родители и взрослые в целом. Я не могу полностью согласиться с ними, но моя призматическая точка зрения, возможно, искажена - сбившись с шага, я марширую в такт под совсем другие барабаны. Рано или поздно там, где собираются мальчики (они уже посмотрели все хорошие фильмы, цирк еще не приехал, улицы слишком оживлены для игр, парки слишком переполнены левыми и правыми ораторами, песочницы вытеснены взрослыми, и молодым людям нечего делать, время висит у них на плечах тяжким грузом, слишком рано идти домой и слишком поздно устраивать какую-нибудь антиобщественную вылазку удовлетворительной величины, и поскольку первостепенное значение в сознании каждого здравомыслящего мальчика играет доллар и / или его части), то рано или поздно кто-нибудь из этих юных безобразников обязательно азартно шепнёт в восприимчивое ухо другого: «пойдем к герцогу и пусть он нам пососёт!»
АМАР
Мне надо работать, звонит телефон, кто-то стучит в мою квартиру (возможно, арендодатель, который является односторонним либералом и душит за просроченную арендную плату), идет дождь, практически горизонтальный, и все окна открыты настежь, радио каким-то образом переключилось на иноязычную станцию, которую я не могу понять, я оставил незакрытой воду в ванной, и из кухни доносится сильный запах гари... я что-то позабыл в духовке? У меня есть духовка? Мне всё пофиг, меня ничего не волнует и не заботит - я в постели с Амаром! Я несу на себе сладостное бремя его вытянутого во весь рост тела, оцепенело ощущая, как его надувшиеся яички и наполовину заряженный пистолет бьются в мой в живот; его руки сложены на моей груди, его живое лицо в нескольких дюймах от моего, пока он играет в Купидона - мальчика-снайпера - практикующего необычный, но восхитительный вид меткой стрельбы. Его оружие - его сжатые губы, его пули - слюна, его цель - мой язык... но он злится, он кипит от злости, потому что еще не попал в яблочко, и у него кончаются патроны. Лужица слюны мальчика собралась в желобе моего языка, и я стараюсь попробовать ее, но определенного вкус нет (может быть, небесная тяжелая вода?), но имеется содержание. Она замечательна, тепла, знойна, и принадлежит Амару, и теперь, когда в моей раскаленной пасти становится теплее, я обнаруживаю мимолетный вкус счастья, потерянный ещё до того, как его можно было бы идентифицировать. С пересохшим ртом мой юный Вильгельм Телль объявляет о прекращении производства новых боеприпасов, и я закрываю челюсти, и медленно, с благодарностью сглатываю.
Мальчик кусает меня за кончик носа, чтобы привлечь к себе внимание.
- Герцог, у тебя ест резинки? [rubbers, англ. - резинки, или же галоши]
- Да, а ещё зонтик, и плащ. Ты хочешь одолжить их, когда будешь уходить?
- Они были бы слишком велики для меня - я имею в виду совсем другое.
- Кондомы? [презервативы]
- Не кондомы! Кундрумы!
- Конечно, кундрумы. Нет, у меня их нет.
- Разве ты ими не пользуешься?
- Конечно пользуюсь, - всякий раз, когда я сомневаюсь в общительном здоровье моего партнера.
- А их делают в размерах мальчиков?
- Нет, но некоторые из них меньше других.
Боже милостивый, какое хищническое намерение мутит теперь разум моего дорогого возлюбленного?!
- Они когда-нибудь соскальзывают, прежде чем ты закончишь трахаться?
- Это вполне возможно.
- Пользоваться кундрумом не так приятно, как трахаться без него, да?
- Нет, но втирание детского масла в член перед тем, как надеть резинку, очень помогает.
- Мне не нравится, когда ты говоришь «член»! Говори bicho!
- Прости меня ... bicho! Но почему этот столь внезапный интерес к резинкам? Не говори мне, что ты нашёл еще одного Галло!
- Нет, но есть одна девушка, понимаешь, и…
Когда я оправляюсь от приступа острой тошноты, я начинаю размышлять об Амаре и его маленьких подружках - чтоб им все испепелиться в аду! Похоже, они приходят и уходят, как фазы луны. На одной неделе у него есть девушка, на следующей неделе у него нет ни одной; на третьей неделе у него есть девушка, на четвертой неделе снова нет. Что с ними происходит? Конечно же, они не могут бросать его! Конечно, они не могут покидать его! Разве что он сам непостоянен, как он их теряет, не изнашивает же он их?.. Что же тогда?
Моя способность к самоистязаниям одержимо безгранична, я задаю вопрос, ответ на который может уничтожить меня.
- Ты когда-нибудь, - хриплю я, - занимался сексом с девушкой?
- Нет, - задумчивым тоном.
- Ах!
Как сладко лунный свет дремлет на том берегу! (Дождь прекратился.)
Но затем со слюной изо рта:
- Но я готов в любой день!
- Тьфу!
Как сладко лунный свет дремлет на том берегу - заросшем ядовитым плющом!
Я считаю, что давно пора капнуть немного сыворотки правды в прекрасные уши моего возлюбленного.
- Девчонки милы, - говорю я, и мое лицо безмятежно искреннее, как если бы я являлся духом правдивости, - но у них будет достаточно времени, когда ты полностью вырастешь, когда ты физически, умственно, финансово подготовишься к сексу и овладеешь телом и разумом, духом и семенем. Так что будь мальчиком, пока ты мальчик. Будь как Питер Пэн, который всегда хотел веселиться и никогда не взрослеть!
- Кто такой этот Питер Пэн? - хмурится Амар. - Это мальчик, который был у тебя до меня?
- Нет. Я никогда не был знаком с Питером лично, но это не значит, что я отошью его, если он заглянет.
- Если он заскочит, пока я здесь, я его побью!
Ах, это самые сладкие слова, которые когда-либо были услышаны! Я пускаюсь в объяснения насчёт Мастера Пэна.
- Теперь о девушках, - продолжаю я. - Ты поймешь, что они всегда стремятся поймать тебя, обманом заставить стать сначала другом, потом любовником, потом мужем... и всегда рабом!
- Но, ох! это же crica! - мальчик ухмыляется, закатывает глаза и трижды гладит себя по промежности перед толчком бёдрами.
- Урна, да, crica. Она не из стали, не имеет острых металлических зубов и мощной пружины, позволяющей ей захлопываться на неосторожной добыче, но, тем не менее, эта ловушка - самая эффективная и смертельно опасная за всю человеческую историю - самая действенная и смертоносная из когда-либо изобретенных, идеально функционирующая, потому что обычно на 90% скрыта зарослями волос, но то, что на виду, заставляет большинство мужчин бросаться с головой в эту вонючую ловушку. Поистине ужасающий инструмент!
- Но замечательный! - вздыхает Амар.
- Ты имеешь в виду - полный чудес? Ну, да, в некотором смысле - хотя некоторые введенные в заблуждение люди называли атомную бомбу замечательной, когда её представили публике. А теперь, когда bicho входит в crica, всегда следует опасается, что он может встретить в этих промозглых глубинах... будет ли это друг или враг? Будет ли это пластик или медяк, которая, возможно, раскололся и имеет зазубрины; будет ли это мембрана из промасленной бумаги, или металлическое кольцо, или проволочная спираль, или сбившийся с пути остроконечный инструмент для мастурбации? Не говоря уже о таких невидимых и неосязаемых врагах, как коварные организмы, вызывающие уродующие, выводящие из строя венерические заболевания!
Рот мальчика раскрывается в панике. Он шевелит губами, шепча:
- Да, но если носить кундрум...
- Кундрум - это всего лишь тончайшая пленка хрупкого, легко разрываемого латекса - она не дает никакой защиты от предметов. Никогда не забывай, что твой bicho - самая деликатная и чувствительная часть твоей анатомии; в отличие от пальцев рук и ног - у него нет ногтей. чтобы защитить или защититься, и его частая твёрдость обманчива, потому что в нём нет костей.
Господи, ну почему ты, ради бога, не вставил лишнее ребро Адама в его фаллос, где ему самое место!
Лицо Амара - белая могила разочарования.
- Господи, герцог, я... Я...
- Не отчаивайся, дитя мое! - утешаю я. - Я работаю над небольшим хитроумным приспособлением, которое будет коитально защищать тебя от всего, кроме тебя самого - усовершенствованный тип кундрума.
- Покажи мне его! - восклицает мальчик.
- Он все еще находится в стадии разработки, но я уже придумал название - я собираюсь назвать его казимировский чугунный кундрум!
- Чугунный! Не будет ли он слишком тяжёл для…
- Не такой уж тяжелый, и у него будет влагостойкая атласная подкладка для комфорта, с шелковыми шнурами, прикрепленными к поясу на талии, чтобы он не упал в решающий момент!
- Но, если это будет железо, разве оно не повредит crica?
- C этим-то всё и плохо! - я издаю стон, раздраженно молотя кулаком по кровати. - Проклятая crica сходит с ума от моего изобретения... чугунный член, который никогда не становится мягким!
ФИОРЕ
Чашка кофе и рыбный гамбургер – это все, что я желал или ожидал, когда входил в Сальную Ложку (ножи и вилки тоже были жирными!); и все табуреты оказались заняты, так же, как и кабинки, за исключением моей любимой гастритной скамейки позади, на которой сидел одинокий паренёк, и когда я опускаюсь на противоположное сиденье, он немедленно погружает меня в любовное четвертое измерение, потому что у него волосы сумасшедшего авантюриного [оттенок зелёно-голубого] цвета и замечательные глаза на лице Донателло, которое очаровательно искажается, когда он шумно сосет увядшую соломинку в пустом стакане.
- Давай еще! - предлагаю я, удивляясь ничему и невероятному всему, заставившим мои дела принять столь замечательный оборот... и он с готовностью принимает предложенное, рассматривая меня с медленно распространяющейся мирской усмешкой и мерцающим взглядом, из которого следует, что если я буду щедр, то он не откажется позволить мне прокатиться на его фаллическом коне до Банбери-Кросс.
Его зовут Фиоре, ему 15 лет, он идет со мной ко мне домой вялым после шести огромных бокалов с солодовым напитком, и пяти супер роскошных хамфуртеров; в коматозном состоянии позволяет мне развернуть своё фаэнцевое [Фаэнца — итальянский город, давший название фаянсу] тело, горячее, как инфракрасная печь, с прикреплённой к нему амориновой Пизанской башней, торчащей прямиков вверх. Мои эмоции перепутались в лотке грандиозного ожидания так, что мне кажется - я плыву, пришвартованный к твердой земле только моей рукой на маленьком твердом заду мальчика - я веду его через комнату. Но у дивана Фиоре неожиданно пускает корни, отталкивает меня, хватает пухлую розовую диванную подушку, глубоко вдавленную посередине, ставит ее плашмя перед собой и, бросив на меня насмешливый взгляд, начинает её трахать. Ныне я не являюсь, главным образом, вуайеристом - я предпочитаю визуальное и физическое удовлетворение и негодую от подобного типа сексуальной наглости. Я пытаюсь перехватить взволнованную руку Фьоре, но он злобно пинает меня, не отрываясь от своего гнусного дела, и я отступаю назад, с горьким привкусом разочарования во рту, мрачно размышляя над тем, что заставило такого грациозного парня демонстрировать такую неприятную манеру поведения. Но мое испытание, по крайней мере, длится недолго - чресла мальчика внезапно напрягаются, яички сжимаются, пенис подпрыгивает, и головка пульсирует, когда сперма устремляется в центр подушки. Склонившись над ней, Фиоре неторопливо одевается и поворачивается ко мне лицом.
- Жри, пока горячо! - усмехается он.
Я испытываю растущее негодование, и совсем не по поводу подушки - все мои подушки, диван и мягкие кресла несут семенические сувениры от некоторых хулиганистых капель, сбившихся с пути или потерянных в пылу столкновения, - но я терпеть не могу вопиющую растрату контрабанды, устроенную этим парнишкой, которого я подобрал и с которым так хорошо обращался. Несомненно, Фиоре полагает, что унизил меня (какую страшную рецидивистскую месть он совершал?), но его жестокий и оскорбительный отказ от взаимовыгодного союза - о согласии на который я имел все основания полагаться вследствие его демонстративного поведения – всё это вызывает у меня неконтролируемое возмущение и я хватаю смятую подушку и растираю ее содержимое по лицу пытавшегося унизить меня гостя.
АМАР
Я больше ни в чём не уверен. Если сегодня не вторник, то, вероятно, суббота, а если не июль, то, вероятно, август, и если я не Казимир Дукач, то я обязательно должен быть кем-то другим. Неважно. В чем я совершенно уверен, так это в том, что нахожусь в постели, по-видимому, своей собственной, и Амар со мной, лежит на мне, его локти упираются в мою грудь, а руки поддерживают его подбородок.
- Есть ли кто-нибудь, - нараспев произносит он, пронзая меня взглядом василиска, - кто-то более особенный, чем я?
- Нет! - незамедлительно уверяю я.
- Я твой любимый мальчик?
- Да! - я начинаю слегка нервничать.
- А ты любишь только меня?
- Только тебя я люблю! - клянусь я, сглатывая.
- Во веки веков?
- Пока смерть не разлучит нас! - клянусь я, начиная потеть.
Амар придвигает свое лицо так близко к моему, что мы косимся друг на друга.
- Лучше бы ты сказал мне правду, герцог, - шипит он, - потому что, если я узнаю, что есть еще один мальчик, я это сделаю... Я... Я ликвидирую его!
И он прищуривает глаза, обнажает зубы, и горбит плечи в своей лучшей-худшей гангстерской позе.
Купидон-Эрос, во что мы с тобой ввязались! Я хотел только доставить удовольствие, щедро вознаградить своего партнера по удовольствию, получить немного удовольствия взамен... и вот я ощущаю горячее, зловещее, губительное, сочно-фруктовое дыхание ювенальной компании «Корпорация Убийство», от которого бледнеют и скукоживаются волоски в моих дрожащих ноздрях!
СЭНДИ
Я не видел Сэнди в течение нескольких месяцев, хотя воспоминания сетчатки моих глаз о его улыбке Чимабуэ [Cimabue, 1240 - 1302, флорентийский живописец, один из главных мастеров итальянской живописи периода проторенессанса] и тактильная ностальгия по стойкой неуступчивости его принципа удовольствия посредством только трех млечных ликвидаций всё ещё тлеют в ненамеренном пепле моего желания. И ныне, в эту бурную майскую полночь, появляется этот enfant perdu [потерянный ребёнок] страсти и стыдливо демонстрирует, несомненно, самый волдыристый мужской член, который я когда-либо имел несчастье видеть.
- Так ты поймал это! - хмурюсь я, отступая. - Кто была она?
- Какая-то свинья, которую я встретил в боулинге. Мне следовало нацепить резинку, но у меня ни одной не оказалось, и у неё тоже не было, и она сказала, что она в порядке, и…
- Они все так говорят! Как ее зовут? О ней следует сообщить в департамент здравоохранения.
- Ее зовут Конни, или Кэрри, или Кэти, или что-то в этом роде… Я не помню её имени.
- Куда она тебя отвела? Какой у нее адрес?
- Она никуда меня не отводила! Я вставил ей в переулке!
- Черт, эти вертикальные шлюхи – самые худшие и почти всегда больны!
- Ну, эта точно была. Герцог, что мне делать?
- Ты тащишь свою тупую задницу к доктору - вот что ты делаешь, и не к одному из тех шарлатанов, которые рекламируются в туалетах в метро. И как можно раньше залечить, это триппер...
- То, что я подхватил, это триппер? - восклицает Сэнди с облегчением. - Черт, это же как сильная простуда! А я-то подумал, что у меня старина сифилис!
Мне приходится сурово отчитывать его в течение следующего получаса - без всяких ужасных фотографических слайдов - прежде чем он осознает пагубные последствия своего состояния, а затем торжественно спешит прочь, сжимая в руке десять долларов, которые я даю ему на первоначальное лечение.
Спустя две недели ликующий Сэнди возвращается.
- Со мной все в порядке, герцог! Чистый, как стёклышко!
- До следующего раза! - мрачно предсказываю я.
- Не будет следующего... Я уже отрёкся от баб!
- Только не забывай регулярно ходить к врачу на осмотры.
- Будет сделано! - Сэнди начинает осторожно обводить узор на ковре носком ботинка. - Э... Герцог?
Я чувствую, что происходит, что у него на уме, и решаюсь на чистую ложь, чтобы спасти наши лица.
- Извини, - говорю я. -Теперь есть еще один мальчик - и он не потерпит соперников.
- Но ему не нужно знать!
- Но я буду, и я обещал ему... никаких других мальчиков.
- Должно быть, он очень хорош!
- Да, и я не хочу его потерять.
Сэнди вытягивает и без того длинное лицо.
- Боже! Я думаю, для меня это как удар из прошлого!
Я даю ему пять долларов в память о былых удовольствиях, и он уходит с укоризненным вздохом, его скорбный взгляд красноречиво свидетельствует о печальной летописи бытия нежеланным.
Но ещё раньше Сэнди сообщил мне, что в следующем месяце он поедет на ферму дедушки на всё лето. И на этой ферме есть кобылы, коровы, свиноматки и овцы, осмотренные ветеринаром. И если Сэнди - тот безжалостно агрессивный парень, каким я его помню, то...!
АМАР
Я часто задаюсь вопросом, что на самом деле думают обо мне мальчики - моя позиция им хорошо знакома, но каков мой образ под их оценивающем взглядом? Вероятно, нечто среднее (или дважды перемешанное) между тупым старых хреном и слишком неприступной набитой копилкой, между «этим грязным ублюдком!» и «он всегда расщедрится на пятьдесят центов, даже если ты ничего не делал!» И затем, потом, после, в один прекрасный день или неприличный вечер какой-нибудь обаятельный маленький негодяй в благодушном настроении сунет мне в руку свой член, положит грязную лапу на мою руку и заблеет: «я так рад, что встретил тебя, герцог, потому что ты мой приятель! Ты мой приятель!»
Мнение Амара обо мне меняется в зависимости от дня недели, туда, сюда, обратно и превратно. В воскресенье я терпим, но в понедельник просто невозможен. Во вторник я душа чести, а в среду - какашка; в четверг он одобряет меня безоговорочно, но в пятницу находит, что я скребу по дну бочонка его уважения. И в субботу... ах, в субботу я его отец, его брат, его дядя и его добрая тетя Казимира!
И в этот гризальский [Гризайль — вид живописи, выполняемой тональными градациями одного цвета] день, который Амар считает пятницей, но давайте назовем его субботой - какого черта! никакой официальный календарь не будет мне диктовать! - мальчик бродит с косой усмешкой, и я сразу вижу, что он в настроении scherzo [скерцо — часть симфонии, сонаты, квартета или самостоятельная музыкальная пьеса в живом, стремительном темпе, с острохарактерными ритмическими и гармоническими оборотами, в трёхдольном размере].
- Понюхай мои пальцы, герцог! - приглашает он, обхватив ладонями мой нос. - Угадай, где они только что побывали!
Я глубоко вдыхаю, но не могу различить никакого особого запаха.
- Надеюсь, они побывали только у тебя в трусах?
- Нет! Они побывали в девчачьих штанах!
- Амар!
- Ага! В розовых нейлоновых трусиках, и я засунул руку внутрь, прямо в промежность!
Я чувствую, как смертельно бледнею, когда падаю на стул, который, как мне казалось, был там. Растянувшись на полу, я смотрю на мальчика в мучительном безмолвии.
Смеясь, Амар набрасывается на меня, трется своим носом о мой, молотит грубым покаянными (?) поцелуями по моим губам.
- Ой, герцог, расслабься! Рука у меня побывала в девчачьих штанах, но штаны лежали на прилавке в магазине «Пять баксов и 10 центов»! Господи, если бы они еще и девочек продавали!
Поднявшись на ноги, я обнимаю своего прекрасного мучителя.
- Хорошая шутка надо мной - и очень смешная к тому же. Ха-ха. А теперь давай сменим тему.
- Но мне нравится эта тема! Девчачьи трусики, девочки, c-r-r-r-rica!
Он отворачивается от меня, мечется по комнате, скандируя:
Чудесная crica, красивая crica, вкусная crica - я могу есть ее ложками!
Я вздрагиваю.
- А теперь послушай, маленький чертёнок, кончай говорить об этом!
- Хорошо, давай поговорим о собаках - почему ты такой сукин сын, герцог?
Очевидно, что единственный способ, которым я могу удержать его ужасный язык, - это набить ему рот чем-нибудь, и я тут же сажаю его за спагетти с мясными шариками, которые я три часа готовил в вкусном домашнем стиле. Он быстро проглатывает три полные тарелки, затем пренебрежительно сообщает:
- Знаешь что, герцог? Ты готовишь, как сосешь - также паршиво!.. Но так нежно и страстно целует меня в губы, посасывая томатный соус, что все мои нервные окончания начинают вопить, как многократно изнасилованные девственницы. Склонившись для мгновенного особенного минета, я пытаюсь приласкать его, но он отбивается от меня слишком уж реалистичным приёмом карате, затем переключается на кулачный бой, загоняя меня в угол, в котором есть зеркало, которое отвлекает его, и, кривляясь и отпуская шуточки, он задается вопросом, как бы смотрелся, если бы ему сбрили бы все волосы! По-прежнему надеясь продлить сосательные переговоры, я падаю ниц к его ногам, целую его обнаженные лодыжки над низкими синими кедами, снимаю их... и он кладет ногу на мою шею, заставляет меня прижаться к полу, и объявляет, что он король, а я его раб и приказывает мне совершить с ним прекрасный неприличный поступок, который я с нетерпением пытаюсь совершить, но он отскакивает в противоположный конец комнаты, забаррикадировавшись за креслом.
- Ты действительно герцог, герцог? Я имею в виду, как принц или что-то в этом роде?
- Ну, - я тяжело дышу, придвигаясь ближе, - у меня имеется довольно известная титульная родословная, меня по-разному называют герцогом де Бойзери, герцогом фон Кнабенлибе, герцог де Бичо-Куло, герцог де…
- Герцог де Тошнота - вот ты кто на самом деле!
Если бы я вел дневник любви (а я веду), сегодняшняя запись вышла бы объемистой, под общим заголовком: любить и быть мудрым невозможно! Какой же я дурак, что хватаюсь за этого спортивного мальчишку, падаю на кресло - тут же Амар коленом выбивает из меня дух, встает мне на грудь, сдергивает с себя красный велюровый пуловер и роняет мне на лицо, предлагая понюхать мачо-одеколон, которым он пропитан.
- Очень мило!
Я громко шмыгаю носом, затем с подозрением вопрошаю.
- Разве это не тот, что дал тебе Галло? Он дал тебе новый?.. ты снова с ним виделся?
- Нет, герцог! Честно! У меня был какой-то одеколон, остававшийся до этого. У меня осталось немного одеколона с прошлого раза. В любом случае, я сказал тебе, что покончил с этим дешевым ублюдком! После того, как я трахнул его трижды, он так и не купил мне гитару и мандолину, которые обещал. Уверен, я дал ему самый лучший трах за всю его жизнь!
- Я в этом не сомневаюсь, детка! – говорю я с полнейшей искренностью.
Злясь на лживость оттраханных пидоров, которые не держат своего слова, паренек срывает с себя майку, расстегивает ремень, расстегивает молнию, неторопливо стягивает штаны, стоя на мне то одной, то другой ногой. Острый аромат его потных трусов сводит меня с ума, я поднимаю трясущиеся когти в попытке заграбастать пенис, но они грубо отбрасываются.
- Детка! - умоляю я. - Не останавливайся сейчас! Сними трусы!
Он вытирает ноги на мою белоснежную рубашку, закладывает руки за спину и уставляется в потолок.
- Нет, пока ты не дашь мне пять долларов на мой платеж за велосипед!
- У меня нет пяти долларов!
- Есть! Ты вчера ходил в банк, помнишь?
Правда? Я полагаю, что да, если он так сказал - он всегда держит палец на неустойчивом пульсе моего финансового здоровья.
- Но я всё потратил! - хнычу я. - На мясные шарики и спагетти!
- Не лги мне, герцог, или я засуну ногу тебе в глотку!
О Антерос [Антерот, Антэрот, др.-греч. - бог взаимной («ответной») любви, а также бог, мстящий тем, кто не отвечает взаимностью на любовь]! О Аполлон! Спасите этого хлюпающего сосунка! Кряхтя, я достаю бумажник и выковыриваю купюру нужного достоинства, которая схвачена, поцелована, брошена на груду одежды мальчика. Затем он стягивает трусы к ногам, сбрасывает их, поднимает и швыряет мне в лицо свою благоухающую одежку. Я начинаю облизывать их влажную промежность, но они вырываются, и Амар переставляет ноги, чтобы прижать их к моим дряблым бицепсам, возвышаясь надо мной так, что его полностью опушённая раздвоенная радость нависает надо мной, как отвес. В вихре похоти мои остекленевшие глаза пристально смотрят на его влажную напыщенную помпезность, мучительно задерживаясь там до тех пор, пока хрупкое равновесие моего мозга не выходит из равновесия... и яростно вздымая свое тело в воздух, я почти опрокидывая мальчика, но он быстро приходит в себя и отскакивает.
Я медленно встаю и, шатаясь, направляюсь к своей контрацептивной любви, которая сейчас отжимается - раз, два, три... восемь, девять, десять - но на одиннадцатом его руки отказываются поднимать его тело.
- Виноват твой bicho! - утешаю я растянувшегося на полу спортсмена. - Он такой большой и тяжелый, что тянет тебя вниз!
Улыбающийся мальчик вскакивает, чтобы в насмешливой манере продемонстрировать, что бы он делал, если бы был спасателем, спасающим красивую тонущую девушку. Он смело вплывает в кипящий прибой, достигает кричащей девы, опускающейся под воду уже в третий раз, пытается отбуксировать ее обратно на берег; она дико сопротивляется, и он слегка ударяет её кулаком в челюсть, доставляет свою бессознательную ношу на берег, переворачивает ее на живот, оседлывает, чтобы сделать ей искусственное дыхание... и когда она уже вне опасности, он переворачивает ее на спину, снимает купальник, выскальзывает из своего, падает на нее, и обретает свою награду за спасение в неистовом соитии!
Я мрачно аплодирую этой слишком реалистичной пантомиме, и Амар, разгоряченный имитацией совокупления, чьё возрождающееся мужское достоинство безапелляционно подавляет мое присутствие, вскакивает и толкает меня к спальне. Сбросив одежду, я сажусь на кровать, и маленький вакх карабкается по мне и кладёт голову на мои колени, и я наклоняюсь, чтобы поцеловать его пухлые жакминовые [оттенок малинового цвета] губы.
Он выплёвывает поцелуй обратно в мой рот.
- Это не то, что я хочу!
- Я знаю, что ты хочешь, мой очаровательный трехшаровый жеребец!
- Думаю, ты этого не хочешь!
- Всегда и навечно!
Мальчик устремляет на меня бесхитростный, вопрошающий взгляд.
- Герцог, почему тебе так нравится моя конча? Это же просто липкая склизкая слизь, вот и все!
- Может быть, для тебя, но не для меня! - отвечаю я с высокомерным видом гурмана, обращающегося к простому обжоре. - И мне нравится созерцать чудо твоей быстрой эрекции, чудесную прелюдию к твоему дару самой сокровенной сущности твоего… то есть тебя, дарующего радость, дарующего жизнь, что означает твоё бессмертие!
- Не пойми меня неправильно, герцог. Я рад, что она тебе нравится, потому что это весело, когда даёшь её тебе, но она, должно быть, ужасна на вкус!
- Не для образованного неба, не для эпикурейского вкуса, - говорю я с самодовольной снисходительностью. - Точно описать её вкус невозможно - можно ли описать небеса? Скажем так, она обладает индивидуальным, неопределимым вкусом, не похожим ни на одну другую съедобную субстанцию... и поедание её создает непреодолимый аппетит, когда-либо хочется ещё большего!
- Ты слишком много говоришь, герцог! Приступай к делу - ешь меня!
Мы с мальчиком улыбаемся друг другу в ожидании удовольствия, наши тела сплетаются на кровати, наши руки ласкают ягодицы, губы встречаются, чтобы взять и вернуть. Затем дыхание Амара сладко, жарко бьется о мое лицо, он раздвигает ноги, тянет мою руку вниз, чтобы прижать ее к своему горящему желанию.
- Герцог, пожалуйста! Не трать время на остальную часть меня сейчас, мы можем сделать все это позже. Пощупай меня! Я уже мокрый!
И я спускаюсь по его пропитанному одеколоном телу, целую его твердый маленький живот, мой ласкающий язык прокладывает слюнявую дорожку от пупка к внутренней стороне бедер, а его руки находят мою голову, толкают меня вниз, к жесткому эпицентру его похоти. Мои губы касаются, прощупывают, обводят набухшую и еще больше набухающую розовую головку и ее крошечные ищущие влажные губки, переходят к туго натянутой перепончатой уздечке, к сверхчувствительной плоти, выпирающей внизу, задерживаются там, и сильными, постоянными движениями дразнящего языкового массажа и грубо-нежной пытки я провожу мальчика через быстро нарастающие ступени блаженного истязания. И теперь в его напряженном теле, прижимающемся ко мне, я постепенно ощущаю внутреннее течение, как будто просачивается тысяча маленьких плотин, затем дрожащие пальчики вслепую обыскивают мои щеки, хватают меня за уши, чтобы еще больше приблизить мою голову, располагая меня для его ещё большего восторга - и с толчком своих чресл мальчик скользит вверх и в меня. Моя рука устремляется вниз, чтобы обхватить теплые твердые маленькие яички, нежно сжимает их, в то время как я нежными прикусами зубов и лихорадочно облизыванием языка натираю твёрдый мальчишеский член Амара в моей горячей влажной буккальной тюрьме до тех пор, пока плотины с одним концентрированным подавляющим содроганием не рушатся... и юные руки спазматически сжимаются у меня на голове, и звучит его восторженный полу-крик, полу-вздох, когда мальчик умирает сладкой маленькой смертью. Затем, мягко поглаживая от корня к головке, я выдавливаю последние микро-капли свидетельства его страсти, его «липкую склизкую слизь».
Но за моим маленьким рапсодистом всегда должно оставаться последнее слово, он должен самостоятельно нарушить блаженство. С неудовольствием глядя на свой опустошённый pudendum, он вытирает его, пропитанного слюной, о мою наволочку и жалуется:
- Боже мой, герцог, из всех парней, которые когда-либо мне сосали, ты, определённо, самый неряшливый!
9 АВГУСТА 1964 ГОДА
Мастеру Коулу Стоддарду
2130 Принс Стрит
город [Нью-Йорк]
Мой дорогой Коул:
Три месяца назад я встретил тебя и твою сестру Силию - мальчика 14 лет и юную леди 20 лет. Твоя сестра была бледной тенью рядом с твоим сияющим лицом, но мой первый взгляд на тебя опьянил, как будто я выпил какого-то заколдованного дикого западного ветра, и я заговорил с тобой, но твоя робкая улыбка исчезла, и твой гладкий лоб нахмурился от услышанного. Ты что-то пробормотал и умчался, и меня охватило паническое желание последовать за вами, потому что из-за твоего отсутствия внезапно всё померкло - ты забрал с собой разумную и значимую часть меня.
Эта слишком короткая встреча произошла в Музее классического искусства - помнишь? Твоя сестра любезно предложила себя в качестве гида и провела через тусклые гулкие залы, и я понял, что твоя блистательная красота не имеет равных среди тех древних статуй признанной грации и красоты - яркая непосредственность живого и настоящего затмевает мертвое мраморное прошлое. И тогда родилась идея - конечно, постыдная и едва ли достойная - поухаживать за твоей сестрой, просто чтобы чаще видеться с тобой! Может ли ирония зайти дальше?
Ирония усугублялась сама собой. Твой дом стал для меня вторым, твои родители приветствовали меня, Селия начала проявлять почти неловкую привязанность... но ты, кажется, избегал меня. Я дорожил теми немногими проблесками тебя, которые появлялись на моём пути: твоим стройным телом, гибким, как у оленёнка или молодого леопарда, развалившемся в кресле; твоим раскрасневшимся по-летнему мальчишеским лицом - было ли это вызвано милой языческой осведомлённостью? в твоих застенчивых темных вопрошающих глазах отражался простодушный вопрос? – твоим ртом, о котором я любовно думал, что обнаружил чувственность, удивительно очевидную, хотя и строго дисциплинированную; твоими discolo [непослушными] локонами, благоухающие юностью и красотой, так смущавшими мое существо. И все же я никогда не прикасался к тебе... поскольку плод, как бы свободно я ни хотел его предложить, все еще был под запретом.
Но я осмелел еще больше. В те долгие вечера, когда я приходил навестить Селию, тебе, должно быть, казалось странным, что я предлагал тебе пятьдесят центов за то, чтобы ты не уходил, а оставался с нами! Бедная заблуждающаяся Селия приняла мое объяснение, что я хотел, чтобы ты был рядом, потому что я не совсем доверял себе наедине с ней! но ты оказался озадачен и насторожен, хотя и продолжал сладостно терзать меня сотней бессознательных козней безупречности, и мне хотелось броситься перед тобой ниц и поцеловать вельветовый контур твоих колен! Ах, gamin tendre [нежный мальчуган, фр.], как невинно твое прекрасное лицо и очаровательная фигура замышляли заманить меня в ловушку, и как охотно я попал в твою неосознаваемую западню, очарованный твоим бесконечным разнообразием, твоей бесхитростной соблазнительностью. Мое сердце кричало тебе, и мои руки, подстрекатели моей воли, тянулись к тебе... но быстро отстранялись. Тем не менее, я, который жаждал недозволенного пирога, но довольствовался законным хлебом, не имел причин жаловаться - добродетель так редко бывает сама по себе наградой.
Ты будешь думать, что я сошел с ума, когда я скажу тебе, что к твоей сестре я не чувствовал никакого влечения, никакого желания - но твоё живое лицо и стройное тело заставляли мои пульс прыгать, ускоряя ток моей крови так, что она начинала гудеть в моих ушах. Зачастую мне хотелось намекнуть тебе на мою тоску, но я считал, что ты всё ещё так неразвит, такой неосведомлённый ни о чем, кроме самого чистого выражения любви - и всё же в твоем поведении было нечто, что могло служить утверждением, даже приглашением. Ты, должно быть, заметил, что я редко бываю наедине с твоей сестрой. Когда тебя не было рядом, я чувствовал себя потерянным, мои чувства немели, я едва дышал. И в те редкие нелепые и бессмысленные весенние вечера, когда рядом находилась только Селия, я с сокрушительной убежденностью осознал, что испытываю больше страсти, глядя на твои испачканные в игре руки, чем целуя грудь твоей сестры, интимно обнаженную в моих объятиях.
Возможно, ты вспомнишь те счастливые (для меня) времена, когда мы ходили в кино - хотя я никогда не смотрел эти фильмы, сидя между тобой и Селией, между моей любовью и моим притворством. И когда я, застенчиво приглашённый, осторожно прикоснулся лицом к волосам твоей сестры, я ощутил лишь резкий запах лака, спрея и аммиачного остатка от щипцов для завивки волос. Но мимолетное прикосновение моих губ к твоим буйным кудрям наполнило мои благодарные ноздри ароматом солнца, ветра и чистоты. И если я обнимал Селию за талию и обхватывал ладонями ее грудь, то натыкался на непреклонную твердость армированной основы нижнего белья и ламинированного бюстгальтера. Но если легкими, как лунные лучи, ласками я обхватывал твою стройную фигуру (ты никогда не замечал... или делал вид!), то я чувствовал под твоей тонкой футболкой твердую, вызывающую воспоминания мальчишескую плоть, которая не требует искусственной поддержки или сдерживания. И когда твоя сестра импульсивно подставила мне щеку для поцелуя, я коснулся ее губами, ощутив вкус пудры для лица, пудры для ванны, румян и неумело удаленной кисловатости вчерашней косметики. Но тайное, трепетное, молниеносное прикосновение моих губ к твоей щеке оказалось сладостным наслаждением чистой юной кожей, чья прохладная свежесть воспламенила мои губы!
И был тот день на пляже, когда внезапный ливень промочил нас прежде, чем мы смогли добраться до укрытия. Бедная Селия выглядела как утонувшая кошка с растрепанными волосами на голове, с размазанным по лицу макияжем, в промокшем купальнике (совсем не предназначенным для того, чтобы промокать), слишком нелестно подчеркивающем слишком выпуклые холмики впереди и слишком выступающую выпуклость сзади. Но к тебя дождь был более чем добр - он завил твои локоны в плотные блестящие завитушки и отглянцевал твое гибкое тело какой-то розовой патиной некоего юного морского бога. Твоё сияющее лицо снова околдовало меня, но твои крошечные плавки, почти ничего не скрывающие, многообещающие недостижимого, повергли меня в такое бездонное отчаяние, что я молился о внезапной приливной волне, способной поглотить меня и положить конец моей любовной пытке.
Ну вот тебе мое признание, маленький Коул. Вот что происходило со мной. Я любил тебя и только тебя с того первого момента, когда я взглянул в твои глаза так коротко, и так давно. Не думай обо мне слишком плохо. Я ввел в заблуждение твою сестру, но никогда не использовал ее в более недостойном смысле... встретив тебя, я не смог бы, даже если бы захотел. Я совершенно уверен, что она простила мой обман, потому что она недавно написала мне дружескую записку, в которой сообщила о своей новой помолвке. Я желаю ей всяческого счастья.
А как же мы с тобой? Теперь ты знаешь, как я к тебе отношусь. Я раскрыл все - возможно, даже слишком много. Но все, о чем я прошу - чтобы ты позволил мне выразить свою любовь более горячо, более интимно, чем могут выразить письма, вздохи или взгляды. Неужели твоя детская чистота все еще так незыблема, что ты не понимаешь, что всё это значит? А если да, то что тебя пугает? Тебе противно? Я видел, как ты проявил жалость к искалеченной птице, вправив ее сломанное крыло, тем самым возвращая ей здоровье и воздушную свободу. Можешь ли ты пожалеть меня также? Есть ли надежда? Боюсь, что нет, и тогда это письмо будет прощальным. Но знай, мой джемитовский рыбачок [Vincenzo Gemito - итальянский скульптор, автор многочисленных статуй нагих мальчишек], что я слишком глубоко вгрызся в твою наживку, крючок твоих чар зацепил меня. Милый рыболов, если ты будешь добр, то не бросишь меня обратно в мою холодную океанскую могилу!
Преданный тебе,
герцог
11 августа 1964 года
Дорогой герцог
Господи, герцог, почему ты не сказал мне раньше, что я тебе так нравлюсь? Я рад, что понравился тебе. Мой учитель физкультуры в школе прошлой зимой просветил меня, но он ничего мне не дал, и у него был сломанный зуб, который поцарапал меня, поэтому я бросил его. В музее я совсем на тебя не злился, или что-то в этом роде. Просто моя сестра напомнила мне, что я должен идти к стоматологу. Сразу же, когда я впервые увидел тебя, я подумал, не захочешь ли ты поиграть со мной, но потом я решил, что тебя интересует только Селия, хотя иногда ты посматривал на меня как-то странно. Черт, когда ты и она уходили куда-то по вечерам, я бодрствовал, думая о том, что вы, наверное, делаете вместе, и я дрочил себе до тех пор, пока практически не плавал в собственном соку. Но так совсем не клёво. Ты мне очень нравишься, герцог, и я зайду к тебе в субботу около четырёх. Надеюсь, ты будешь дома, и мы сможем наверстать упущенное.
Твой приятель,
Коул
АМАР
Имитационная неумеренность сентиментально-романтичного мальчика-любовника бесконечна, и если в ней имеется хоть какая-то узнаваемая логика, то она вскоре будет мило разрушена бунтующим возлюбленным. На прошлой неделе у меня были запонки, сделанные на заказ, на которых было выписано греческими буквами ПРЕКРАСНЫЙ АМАР; а в фамильный медальон из оникса и золота я поместил клочок срезанных лобковых кудрей мальчика, чтобы у меня всегда имелся солнечный лучик моего маленького альтер эго. Амар немного смущен и слегка рассержен этим явным проявлением моей безумной привязанности, и заявил, что я похож на чёртову фею с этим медальоном, а кроме того, он знает пару греков - что они могут подумать, когда увидят его имя на моих запонках! Что я пытаюсь сделать - разрушить его репутацию?! Так что я храню лобковый амулет в кармане для часов, а вчера отдал его мальчику, чтобы развеять его страх перед чувством вины при помощи драгоценности. Но сегодня ему потребовалась белая шелковая рубашка с французскими манжетами, чтобы надеть запонки - и я говорю ему, чтобы он пошел к чёрту, и как можно быстрее! Он устремляет на меня парализующий злобный взгляд, двумя руками ощупывает свои перед и корму, хитро ухмыляется, раздевается, поворачивается спиной, наклоняется... и заходящее солнце, верхний свет и ночник - все они дьявольски фокусирует свои лучи на двойных холмиках, скрывающих таинственную бронзовую долину между ними. В беспомощном условном ответе мои колени падают на пол, мои руки скользят вверх по твёрдым бедрам, которые плавно переходят в обморочные изгибы ягодиц, гладко-мягких как тончайшая замша, и мои губы влажно скользят по ним, мои зубы грызут их атласное очарование... и теперь пальцы Амара летят вниз, чтобы развести дерзкие ягодицы. Пожар экстаза воспламеняется во мне, когда влажный горячий тогой кружок Содома открывается, предлагается, прижимается к моему лицу; и я начинаю лизать пульсирующий маленький анус, такой опозоренный и невоспетый, опороченный и запретный, пренебрегаемый и презираемый, но для полного наслаждения требуется услаждать и другую, более популярную часть, находящуюся на некотором отдалении.
И одно блаженное объятие сменяется восторженным другим, и они множатся в блаженной взбалмошности до тех пор, пока Амар не истощается с головы до ног, а я оказываюсь заляпанным какой-то фиолетовой слизью, с онемевшими губами и языком в сперме, отчаянно пытаясь не глотать!
Затем, ловко просунув руку между моих ног и безжалостно пошуровав там, мальчик спрашивает:
- Я получу рубашку, pato [утка или педик, исп.]?
- Дюжину! - я сияю, улыбаясь во весь рот.
- Этого хватило? И мне придется скрывать даже её, иначе моя мать что-то заподозрит. Но знаешь, что ты мог бы сделать, герцог, если бы захотел?
- Снова заняться с тобой любовью?
- Нет! Тебе еще не хватило?! Я имею в виду, если бы ты вытащил мои волосы из этого медальона и подарил мне медальон, это было бы как раз то, что нужно моей девчонке на е` день рождения!
ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ КВАЗИ-СТРАННОСТИ
Или в защиту юниоров-хастлеров и для самообманывающихся
Когда я говорю юниоры-хастлеры, я говорю о тех, кому от 12 до 17, будучи не слишком знакомым с любым другим возрастом; и с вашей доброй снисходительностью или без нее, мне хотелось бы, слегка бредя, произнести нечто хвалебное об этих детях, потому что о них сложилось плохое представление, и по определению, они считаются несовершеннолетними правонарушителями, поэтому настала пора, когда кого-то из знающих людей замолвит словечко за них и за их начинающих собратьев. Не беря во внимание определённо правильных мальчиков (большинство из которых хотели бы, но не осмеливаются!), вы обнаружите, что мужчина подросткового возраста, шлюха или любитель - весьма ценный актив в этой слишком гетеросексуально распущенной земле. Он определённо, в хороших отношениях с обществом, предприимчивый маленький бизнесмен с восхитительным запасом товаров; хотя я и должен признать, что молодежь впустую тратится на большинство молодых людей - особенно в эти дни, когда на ярком знамени многих подростков начертано: «Все для меня и чёрт с тобой!» - это совершенно неверно в отношении начинающего торговца плотью, потому что он щедро и нетерпеливо старается поделиться своими юношескими атрибутами и детскими удовольствиями почти со всеми, кто платит и не слишком похож на мудака из отдела нравов или реформатора: Эй, папаша, я тебе нравлюсь? За пятёрку ты можешь отвезти меня домой! И даже единственный умеренно успешный хастлер не испытывает желания схулиганить, ограбить, обокрасть, изнасиловать или убить - хотя бы только ради поддержки безупречной репутации, чтобы удержать своих лучших клиентов. Зачастую вы можете уговорить маленького наэлектризованного себярасточителя (обычно простимулировав его достаточным количеством зелено-банкнотной смазки) стать вашим единственным... и опыт, который он приобрел с другими любовниками, превратит его в неисчерпаемую энциклопедию катексической [т.е. целенаправленной - катексис - термин динамической психологии, являющийся эквивалентом немецкого слова Besetzung. В психоанализе использовался Зигмундом Фрейдом для описания направленности.] сексуальности!
Говоря как дегенеративный извращенец, я хотел бы заявить, что из всех возрастов и степеней двух полов это самые веселые мальчики, потому что мальчики всегда самые веселые! Джентльмены, давайте отдадим должное, и скажем, что давно назрело, давайте посмотрим правде в глаза! Любовный ренессанс к мальчикам опаздывает, но его наступление ныне неумолимо - ибо парень есть идеальная миниатюрная копия мужчины, лучше всего подходящая для физических и психических потребностей взрослого мужчины ... чего ещё вам надо? У вас было несчастное детство? Тогда радостно проживите свое второе детство с игривым мальчиком-любовником! Вы некрасивы, просты, даже уродливы? Мальчики совершенно не придают этому значения, предпочитая только то, чтобы вы были забавны и достаточно молоды душой, чтобы играть с ними (в игры). У вас скромный доход? Большинство молодых людей будут довольствоваться тем, что вы можете себе позволить, а ещё можете дополнить это небольшим вниманием и продуманными жестами, которые продемонстрируют парнишке, как вы его цените. Похвалите его мускулы, его смелое пренебрежение условностями, его мужественность, его внешность, его мастерство в постели - но будьте осторожны, поскольку эти маленькие мужчины подозрительно относятся к слишком откровенной лести. Вы импотент? Большинство молодых людей с удовлетворением встретят это ваше состояние, практически не заметив никакой вашей немощи, главное, чтобы ваши челюсти раскрывались и не был парализован язык! Вы преклонного возраста? Мальчик, конечно, может дразнить вас по этому поводу, возможно, будет насмехаться и даже выказывать некое презрение, как это всегда бывает по молодости - но, если он в ваших объятиях, так какое это имеет значение! Вы погрязли в ложных ценностях матриархальной цивилизации? Милые фундаменталисты, мальчики будут рады научить вас идиллическим основам жизни. И, наконец, вы немного устали от этого безнадёжного запаха разлагающейся рыбы, месячных и скулежа «я отдала тебе лучшие годы моей жизни!» и всех остальных закидонов непостижимой женщины? Просто обнимите мальчика, ибо его благоухание - редкий запах говяжьей филейной части, его кровь восхитительно циркулирует (особенно в его косточке удовольствия!), Он не ворчит, хотя вполне может сделать вас божественно безумным - и с огоньками в глазами и улыбкой на устах щедро предлагает вам лучшие годы своей юной жизни!
Поэтому не принижайте маленького торговца телом - да и вообще любого парня, который позволяет вам любить его - не говорите о нем уничижительно, ибо он усердно продает (и часто жертвует) сперму и пот, если не со своих яиц, то со своего лба; он работает в своей манере, он трудится, он истинный работник любви, достойный того, чтобы его наняли!
ГРЕЙДИ
Грейди - это перевернутый Пигмалион, моя прекрасная... парень. Его причудливое лицо и фигура - неоновая реклама педофилии, а его медленная, слишком редкая улыбка - как лучик долгожданного солнца в пасмурный день. Очаровательный сексуальный филантроп, он предлагает любовь, которая кажется прямо пропорциональной его потребности в ней, но у этого аврорийского [Аврора - древнеримская богиня зари] мальчика есть неземное качество, которое загадочно и часто тревожно. Даже в моменты страсти его лицо никогда не теряет задумчивого, отстранённого оттенка тоски по какому-то недостижимому, может быть, олимпийскому блаженству. В эти моменты он далёк от меня, его взгляд мягок и отстранён, пребывая в каких-то снах наяву... и мне кажется, что я ласкаю бесчувственное и бездушное тело, обнимаю мальчика, которого нет рядом.
- Грейди! - зову я, встревоженный, и, как у робота, его рука поднимается, чтобы коснуться моего плеча, легонько опирается на мою руку, падает, и он снова погружается в свою всепоглощающую фантазию. Я сажусь, наклоняюсь над ним.
- Грейди, в чем дело? Ответь мне!
Его невидящие глаза смотрят мимо меня куда-то вдаль.
- Я не могу вам сказать! - вздыхает он, обращаясь к комнате, к ночи, к Луне и звездам.
Позже, когда мы едим обед, приготовленный мной, он становится здравомыслящим и нормальным, возвращается на мой мирской уровень и болтает о школе, спорте и планах на каникулы. А потом, поднеся стакан молока к губам, он снова исчезает - его пульс, дыхание, сердце и все его существование на мгновение приостанавливаются, чтобы возобновить работу на каком-то другом уровне. Я вынимаю стакан из его руки, беру мальчика за подбородок, приподнимаю его лицо. Это все равно что смотреть в холодное безразличное лицо мраморной статуи. Его глаза открыты - но какие детские образы он видит? Неужели маленькому провидцу, всматривающемуся бесконечность, позволено взглянуть на Рай? Незнание сводит с ума.
- Грейди! - Резко говорю я. - Что там такое?! Ты должен сказать мне, что ты видишь!
- Я вижу моего брата! - он быстро шепчет в ответ. - Он... он...
- Извини, Грейди, - бормочу я, мгновенно раскаиваясь из-за своих настойчивых расспросов. - Твой брат уже отошел за своей небесной наградой.
- Нет, он отправился в тюрьму штата, и я чертовски скучаю по нему… потому что он отсасывал мне так, как никто другой!
АМАР
Из какого источника рождается склонность юноши к извращенной страсти? От ума, из сердца, от воображения, из яичек? Может, он находит её на острие булавки или в оке урагана? Или, всё намного проще, она с показным блеском обнаруживается в сгибах легко открываемых плотно набитых кошельков?
Сегодня днем я спросил Амара, не ляжет ли он - в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах - в постель с женщиной моего возраста. Мгновенно его лицо покрывается ужасной бледностью, он издает громкие рвотные звуки, притворяется, что его тошнит на меня, на него и на простыни. Да ведь это пища для размышлений! Здесь, кажется, расцветает зловещий цветок порочного младенчества, заслуживающий микроскопического исследования (имеются подозрения насчёт гниения растения!).
- А что конкретно ты имеешь против женщин моего возраста? - добиваюсь я.
- Они слишком толстые, - с содроганием отмахивается мальчик. - Кадки с салом!
- Ну не все же.
- Тогда они слишком худые, только кожа и кости!
- Детка, ты ошибаешься, если не сказать, предвзят. Я видел множество таких женщин, которые были почти такими же стройными, как девушки... некоторые девушки.
- Может быть... но все они слишком скупы. Они думают, что ты должен делать это только ради любви!
Амар выплевывает последнее слово, как будто оно покрыто горьким алоэ.
Теперь немыслимая мысль навязчиво крича, бежит по замкнутому пространству моего мозга.
- Похоже, ты чертовски много знаешь о пожилых женщинах! Ты когда-нибудь бывал с ними?..
- Нет! Но я слышал о них от парней постарше. Тьфу! Это всё равно, что заниматься любовью со своей матерью или бабушкой!
- И все же в этом смысле тебе не терпится заняться любовью с отцом или дедом... то есть со мной!
- Это другое!
- А в чем разница?
- Я не знаю, но она есть!
- Сколько бы лет ни было женщине, - напоминаю я, - у нее все равно есть та самая crica, которую ты так любишь!
Амар изображает крайнюю тошноту.
- Я бы даже не захотел смотреть на неё, не говоря уже о том, чтобы засунуть туда свое bicho!
- Тем не менее, ты всегда не против засунуть свой bicho в мою задницу! Почему?
- Ааа! Мне не нравится, когда ты говоришь «задница»! Говори culo!
- Прошу прощения за мой грубый английский… Culo. И ты до сих пор не ответил на мой вопрос.
- Засунь свой вопрос в свое culo и принеси мне стакан молока.
Ах, хорошо, это была бесполезная дискуссия, ведущая в никуда... или, возможно, куда угодно. Однако возникают два существенных момента, которые требуют рассмотрения. Может ли быть так, что зрелые женщины настолько нежелательны, что даже великодушные и покладистые мальчики отказываются спать с ними? Или это просто потому, что мальчики и мужчины, независимо от возраста, особенно симпатичны? Бог знает, и дьявол тоже, но они не разговаривают!
10 ИЮЛЯ 1964 ГОДА
Г-ну Паоло Карраре
Марбл-авеню, 274
Стоуни-Пойнт, штат Нью-Йорк
Недорогой сэр:
Послушай, Паоло, веселье - это веселье, и все такое, но ты теперь мужчина и должен соблюдать правила и обладать чувством ответственности. Тебе, должно быть, уже все 20, хотя по общему праву (а не по здравому смыслу) ты по закону считаешься еще ребенком. Четыре года назад ты бросил меня на произвол судьбы, потому что обратился к девушкам, что было хорошей жертвой по отношению ко мне, и переходом, который я всегда поощряю, хотя и часто плачу (ах, твой юный шантеклер, прогуливающийся член, вдохновляющий на пробуждение грёз желания домогаться!). Затем я прослышал о том, что ты прогрессировал или регрессировал до бисексуальной стадии - не по моей вине в прошлом, насколько я могу определить. Ныне ты знаешь о моих взглядах на бисексуалов - я попросту не сочувствую их странной философии: «Я могу быть верным только одному дорогому полу, если другой дорогой пол отсутствует!» Я, конечно, понимаю, что у тебя есть гражданское и конституционное право быть бисексуалом, трисексуалом или даже трициклом, если ты будешь счастлив от этого, но не вторгайся при этом в мои конституционные права! Короче говоря, по какому праву ты пришёл прошлой ночью, чтобы одолжить пять долларов и остался, чтобы приударить за моим, недавно встреченным 13-летним Рокки, прекрасным незнакомцем в похотливой стране страсти! И не только приударил за ним, но и соблазнил его так быстро и основательно, что, когда я, ничего не подозревая, вернулся в гостиную с домашним пирогом из ангельской пищи, то обнаружил вас обоих распростертыми на моем диване в стонущем клубке такой бесстыдной наготы и непристойной активности, что ангельская пища быстро превратилась в дьявольское кушанье!
герцог
АМАР
Амар - провокатор моей страсти, он - мой Принц Части от кончиков его волос до пальцев ног, от любовного Акрополя его сексуального начала, гордого эго-я, до серафической ложбинки его задницы, скрывающей крошечный оракульский рот. И в каком бы обличье он ни появлялся, я не обманываюсь. Я узнаю его, я знаю его... он - юный чародей.
Хотелось бы мне жить во времена до нашей эры, когда трахали счастливых язычников, не охваченных христианством; когда жрецы культа пениса манили со всех сторон; а пастырский Коридон содержал овец и мальчиков-пастушков (сегодня вечером ты, а завтра овца!). Но я обхожусь, я понимаю, что протеин может ухудшиться в моем пахнущем спермой логове, и все же благоразумие всегда является лучшей частью фаллической доблести. Нужно быть непрестанно осторожным, чтобы не угодить в тюрьму. Нужно быть бдительным, как затравленный заяц, чтобы улавливать даже самое слабое эхо, малейшую тень надвигающейся опасности... и я малодушно, предположительно виновный, часто ударяюсь в бега, когда никто и не преследует!
В квартире напротив обитает возможная тройная угроза моему благополучию: три незамужние дамы, странные сестры неопределенного возраста, которые являются инвективными, изобретательными, закоренелыми сплетницами, сочащимися викторианскими моральными ярлыками. Эффи, Эмми и Эуфимия неотличимы друг от друга внешне, но не по манере: Эффи заикается, Эмми шепелявит, тогда как Эуфимия пукает - вежливо, бесшумно, зловонно; и все трое ехидно возлагают вину за вонь на засоренную канализацию или на завод удобрений, находящийся в четырнадцати милях отсюда! Возможно, боясь поодиночке столкнуться с миром за пределами своего дома, они всегда появляются на публике втроём, даже заимствуя у меня, что они всегда и делают, хотя в испуге никогда не осмеливаются переступить порог моего опасного холостяцкого жилища.
- Мы делаем c-c-торт! - однажды утром объявляет Эффи у моей двери, - и мы хотели бы одолжить чашку муки!
Я достаю муку.
- И две чашки шахара! - шепелявит Эмми.
Я достаю сахар.
- И три яйца! - добавляет Эуфимия, выпустив бесшумную бомбу-зловоние (если бы запах имел вес, ее пуки падали бы на пол, как брошенные наковальни!).
И однажды вечером, позаимствовав бинты и йод (их кошка Поинсеттия разбила свой жадный нос о жестянку из-под сардин), они заглядывают мне через плечо и замечают Амара, сидящего на диване, к счастью, на этот раз одетого.
- Кто это? - вкрадчиво восклицает Эуфимия.
Вдохновение внезапно вспыхивает во мне, и я импровизирую:
- Он брат моей невесты!
Мальчик бросает на меня яростный взгляд, но умудряется выглядеть как настоящий брат моей несуществующей невесты.
- А к вам вешь всехда приходят мальшики, да? - вставляет своё замечание Эмми.
- Конечно! - говорю я в ответ, в моей встроенной системе оповещения звучит тревожный зуммер. - Доставщики, курьеры, парни из Western Union, газетчики!
Эффи фыркает:
- Очень странно, что они никогда не подходят к нашей двери!
И я неотвратимо вижу, что должен сделать нечто радикальное, чтобы развеять их растущие подозрения, или скоро мы с мальчиком станем печально известными, потому что наша репутация воняет хуже, чем у Эуфимии!
На следующее утро я посещаю магазин Capro Fashions Shoppe от Copro & Lagnia и несколько других торговых центров, где совершаю стратегические закупки. В тот же вечер Амар прибывает в шесть - он может остаться на ночь, его мать в отъезде, помогает соседке во время трудных родов - и после того, как я сыграл людоеда над его миссионерском лингамом [Божеством], я серьезно смотрю в его горечавочные [растение с цветами небесно-голубого цвета] глаза и говорю:
- Милый мой, не мог бы ты оказать мне большую услугу, которая, возможно, спасёт мою жизнь, мою свободу и мое стремление к мальчишеству?
- Нет, - отвечает Амар после должного размышления.
- Позвольте мне объяснить. Эти три… гм, дамы, которых ты видел вчера у моей двери, почуяли в моем скромном жилище порочного грызуна, а именно меня!
- Ага! И ты сказал им, что я брат твоей невесты! У тебя действительно есть невеста, ты, двуличная крыса?
- Детка, зачем спрашивать? У меня нет никого, я не хочу никого, кроме тебя, кто выше моих самых смелых надежд и мечтаний. Но эти сварливые сестры, заметив множество мальчишек, столпившихся у моей двери, стали подозрительны... они будут сообщать о своих подозрениях всем и каждому. Поэтому, чтобы обеспечить себе постоянную безопасность, я должен создать в их глазах ложный образ естественного, нормального соответствия.
- Я тебя не понимаю!
- Прелесть моя, только сегодня вечером я хочу, чтобы ты принял облик противоположного пола хотя бы воображаемо, если не на самом деле, и стал моей невестой, чтобы я мог показать тебя этим гарпиям-тройняшкам, тем самым утихомирив их свисающие язычки, когда они увидят, что я такой же, как все остальные гетеросексуалы.
На минуту мальчик теряет дар речи. Когда он может говорить, то шипит, как раздавленная гадюка.
- Ты... ты хочешь, чтобы я оделся как девчонка и сделал вид, что я... - он задыхается от возмущения.
- Я не хочу, чтобы ты это делал, Амар, но это кажется необходимой мерой предосторожности, и я был бы тебе очень признателен.
- Но мне это не нравится...
- Только на один короткий вечер ты сыграешь роль, и будешь тем, кем не являешься. Конечно, ты привык к этому!
- Вовсе нет! Что ты имеешь в виду?
- Разве это не очевидно? Для твоей матери, твоих учителей в школе, твоих добрых юных друзей, для всего мира ты играешь роль хорошего мальчика, чистого, невинного маленького мальчика, не испорченного нечестивой страстью. Верно?
- Черт возьми, да! Ты же не думаешь, что я расскажу им, что сплю с парнями, правда?
- Конечно, нет! Ты умный парень, и я восхищаюсь твоей осмотрительностью. Я только прошу тебя сыграть другую роль, несомненно, несколько необычную, но я уверен, что ты настолько искусный прирождённый актер, что одурачишь всех. Смотри на это как на приключение, маскарад, костюмированное развлечение на Хэллоуин. Знаешь ли ты, что во времена Шекспира все молодые женщины на сцене на самом деле были мальчиками, одетыми как девочки?
- К чёрту, Шекспира в culo, дважды!
- Но-но! Не говори плохо об умерших - не то Виллюм, вероятно, не получал бы от этого удовольствия! Давай, мой ослепительный мальчик, сделай для меня эту маленькую вещь.
- Не заставляй меня! Я готов сделать что угодно на спор!
- Это приятно знать, я должен иметь это в виду! Милый, ты будешь восхитительной Джульеттой, так сказать, и тебе даже не придется умирать на последнем занавесе. А я буду твоим Ромео!
- Ты больше похож на деда Ромео!
- Мой ангел, не будь так чертовски откровенным!
- Ааа! Ты же знаешь, я не люблю, когда ты говоришь «чертовски»!
- Извини! Амар, пожалуйста, будь добр к дряхлому, немощному, слабоумному, безумно любящему тебя старому герцогу, которому, к твоему сведению, еще много лет до того, как он получит социальное обеспечение!
- О, хорошо! Хорошо! Но я буду ненавидеть каждую минуту этого!
- Нет, не будешь. Я гарантирую, как только ты проникнешься духом этой шутки, ты повеселишься… только я надеюсь, что не превращу тебя в милого маленького трансвестита!
- Если ты собираешься обзывать меня сейчас, то вся сделка отменяется!
- Это не столько имя, сколько условие. А теперь, мой маленький цыпленок в корзинке, я должен прижать твои распутные интимные места, чтобы не было никаких шансов на лобовую дерзость.
- Что это значит?!
- Это значит, что весь план рухнет, если у моей, предположительно, невесты женского пола вечером под платьем обнаружится стояк!
Ворча, мальчик соглашается на то, чтобы его pundendum благоговейно и долго целуется, а затем заталкивается под толстую, тугую повязку, которая нежно прижимает его половой член к животу; он мрачно натягивает черные кружевные трусики, которые я ему протягиваю, но яростно уклоняется от следующего изделия, который я беру в руки.
- Черт бы тебя побрал, герцог, я не надену лифчик!
- Маленький, бюстгальтер - в этом вся суть олицетворения, ибо ни одна молодая леди не обходится без груди!
С выражением смиренного согласия Амар позволяет облачить свое оскорбленное мужское достоинство в позорные чашки, отводя страдальческие глаза от розовых нейлоновых выступов. Мои потные руки ласкают длинные грациозные ноги и твердые округлые бедра, пока я натягиваю чулки, прозрачные как вздох в ночи, и пристегиваю их к поясу с подвязками.
- Вся это сбруя! - скорбит мальчик. - Я чувствую себя лошадью!
- Терпение, моя любовь! А теперь мы должны что-то сделать с твоим лицом.
- Герцог, я не собираюсь ходить с помадой, румянами и всем таким!
- Ты не нуждаешься в них. Проблема не в том, чтобы подчеркнуть твою привлекательность, а в том, чтобы уменьшить ее воздействие, смягчить тон.
И с помощью карандашей для макияжа, паст и пудры я рисую слабые пятна под глазами, осветляю изысканные брови и ресницы, смягчаю клубнично-кремовые оттенки на его щеках... но любое косметическое искусство не способно подчинить себе яркую свежесть его малиново-розовых губ, даже если бы он настаивал на этом! Я расчесываю хрустящий шелк его солнечных волос, пока не появляются более глубокие золотистые блики, превращаю тяжелую массу в падающую скульптуру, следуя классическим линиям его стройного черепа. А теперь платье - вздымающаяся пена алого цвета сквозь серые летние сумерки.
Я отступаю, чтобы посмотреть на свое творение на расстоянии вытянутой руки... и начинаю дрожать. На меня смотрит лицо задумчивой прелести. Мягкий лунный свет ворвался в комнату, чтобы передать ее оккультную красоту, но ещё большая трансформация, кажется, произошла внутри. Ясные черты мальчика слегка изменились, стали более тонкими, и я вижу красоту, подобную цветению мифических роз среди перистых листьев полированного золота, извращенное ботаническое явление. Я потерпел неудачу. Я не притупил его завораживающую привлекательность - я только подчеркнул ее, добавив неотразимые обертоны неоспоримого очарования.
- Дорогой, - вздыхаю я, - я все испортил! Теперь ты еще красивее, чем раньше!
Мальчик хмурится, опуская уголки рта.
- Не говори так, герцог!
- Посмотри в зеркало - и убедись!
Он встаёт напротив зеркала, смотрит. На его лице мелькает выражение какого-то скептического веселья, он взрывается смехом, как будто очень удивлен. Он показывает язык своему отражению, по-клоунски подмигивает.
- И что ты видишь? - спрашиваю я его. Я вижу сродственное видение, интригующего мальчика-девочку или девочку-мальчика, но не полностью.
- Я вижу Амара, - огрызается моя любовь, - в дрянном платье!
- Не Амар ... мистически, таинственно красивая Амариллис!
- Мне не нравится, когда меня называют девушкой, и я не красивый! Мальчики некрасивые!
- Некоторые... но ты впереди всех!
- Ааа! Я сыт по горло - я иду домой!
- Ты же не собираешься отступать сейчас!
Я беру его на руки, страстно желая сорвать с него всю эту деморализующую гадость и отнести в постель.
- Но я даже не знаю, как ходить! Девушки ходят по-другому - они покачивают бёдрами!
- Ходи как ходишь. Ты будешь сенсацией, последней причудой - девочкой, которая ходит, как мальчик!
- Ну, и не думай, что я надену высокие каблуки, потому что я споткнусь и сломаю ногу!
- Никаких высоких каблуков.
Я достаю маленькие танцевальные туфельки и надеваю их на его стройные ноги.
- Как они? Не слишком туго?
- Думаю, все в порядке. Герцог, мой голос выдаст меня - он слишком глубокий!
- Он прекрасен... не пронзительный визг обычной девушки, но чистое низкое сопрано, граничащее с альтом. Голос, способный растопить камни!
- Мне хочется раздавить тебя как прыщ! А как же мои руки? Они грубые, у меня есть мозоли!
- Перчатки для твоих рук.
Я надеваю их, белые, длиной до локтя, из тонкой замши, которая является почти второй кожей. Амар сгибает пальцы, неохотно одобряет их, а затем снова злобно протестует, когда я достаю шляпку - треугольник черного бархата с полу вуалью и закрепляю её на его волосах.
- Зачем мне эта шляпа?! - горько вопрошает он.
- Затем, что вуаль частично скрывает твоё лицо, и у тебя будет больше уверенности и самообладания в облике публичной обольстительницы.
Мальчик всматривается в зеркало, морщится, рыгает, жалобно вздыхает.
- Герцог, я выгляжу как дурак, я чувствую себя таковым - я просто дурак, что ввязался в это...
- Ты свыкнешься. Пройдись немного по комнате, покажите мне, какой ты опытный мальчик-актер!
Он расхаживает по комнате, тычет в меня большим пальцем, садится, встает, тычет большим пальцем в свое culo, приглаживает волосы, теребит драпировку платья, притворяется, что его судорожно тошнит в углу. Искусная мимика, его жесты и движения кажутся соответствующими таковым у молодой женщины, с возбуждающей добавочной ноткой, которая является уникальной, Амаровой. Мои безудержные восторги преодолевают его смущение, и легкая улыбка повисает на его губах, в глазах загораются огоньки.
- Что мне теперь делать, герцог? Давай покончим с этим!
Я заворачиваю его в короткое летнее пальто из серого шелка.
- Теперь мы завлечём трех ведьм - если только сможем выманить их из логова!
В коридоре я устраиваю оглушительный грохот, хлопнув дверью, громко кашляя и смеясь ни над чем с таким гиенским весельем, что мальчик смотрит на меня с тревожным беспокойством. Но у моего миниатюрного бедлама есть свое предназначение: дверь противоположной квартиры приоткрывается, оставаясь на цепочке, и шесть глаз-бусинок появляются в щели. Затем цепочка снимается, дверь открывается пошире, и в ней появляется одна толстая фигура Эффи, увенчанная тремя головами с выпученными глазами. Я снимаю свой хомбург [фетровая мужская шляпа] и выполняю несколько скрипучий честерфилдовский поклон.
- Добрый вечер, дамы! Позвольте мне представить мою невесту... Э-э, Амариллис!
Я оборачиваюсь к своему милому сообщнику.
- Дорогая, эти почтенные дамы - мои соседи - мисс Эффи, Эмми и Эуфимия!
Ради всего святого, Эуфимия, не пукай! Моя дорогая обладает сверхчувствительным обонянием!
Амар наклоняет голову, улыбается, говорит соблазнительным тоном, мягким, как детское масло:
- Как поживаете, дамы! Казимир много рассказывал мне о вас!
Сестры, одурманенные спектаклем, щебечут над моей будущей невестой-ребёнком. Я задерживаю дыхание - проникнут ли их острые зенки фурий сквозь маскарад?
- Она восхитительна... Но она такая юная! - восклицает, наконец, Эффи. - Мистер Дукач, конечно, вы же не планируете вступать в м-м-супружеские отношения с этой... этой школьницей?!
- Собираюсь, Эффи! - отвечаю я самодовольно. - В одну из лунных ночей в июне мы... Эээ!..
Должен ли я сообщить ей, что мы уже свершили нашу предстоящую свадьбу бесчисленное множество раз? Ах, нет, молчок!
Эмми обращается к мальчику с чопорным неодобрением.
- А знаете ли вы, что такое жизнь, маленькая миш невинношть?
- Да, мэм! - быстро отвечает Амар.
- Ты понимаешь, что делают ш невесштой в ее первую брашую ночь ее бешсердечный грубый шупруг? - продолжает, шмыгая носом, Эмми.
- Я уже слышала об этом! - скромно говорит Амар. - И едва могу дождаться!
Три потрясенные гарпии уходят так внезапно, что у Эуфимии нет возможности оставить напоследок слой зловонный аромат.
- Ну ты даёшь! - поздравляю я мальчика, и целую его в щеку в опустевшей прихожей. - Спасибо, моя невестушка, моя жёнушка, моя любовь! Спасибо! Ты обманул их, и сохранил мою пошатнувшуюся репутацию; ты сыграл свою роль так хорошо, что я буквально почувствовал запах менструальной крови в воздухе!
Или эта ведьма Эуфимия пукнула на нас из коридора!
Мы выходим в ночь, такую небесно-голубую и звездно-серебристую, поднимается теплый ветер, благоухающий романтикой и красными розами, и тени фарандольно [фарандола - прованский ритмичный танец] опускаются с кивающих шелестящих деревьев. Прыгая по тротуару, как четырнадцатилетний подросток, провожающий свою первую девушку в кино, я, наконец, ухитряюсь поймать уклончивое такси.
- Куда мы идем? - спрашивает мальчик.
- На благотворительный бал, очень эксклюзивный, для очень высокого общества. Некоторые из моих деловых партнеров могут быть там - и при виде тебя мои якобы гетеро-акции взлетят вверх!
- Я лучше пойду спать.
- Ах, милая моя, не искушай меня!
Бальный зал огромен, с настенным декором Fin de siècle с Венерами и Адонисами, полноватыми и чрезмерно задрапированными, резвящимися среди серафимов на мегаломанских лугах разноцветной флоры и фауны. Из позолоченного с малиновым потолка свисают люстры, похожие на гроздья стеклянных сталактитов, проливающих потоки радужного света. Нас ведут к столику, стоящему на скользком с виду танцполе.
- М-а-а-андарин! - улюлюкает оркестровый трубадур.
- Никакого рок-н-ролла? - чует Амар. - Что это за свалка такая?
- Это цивилизованное заведение, где играют только фокстроты и вальсы - контактные танцы, в которых вы любовно и крепко обнимаете своего партнера. Гораздо более сентиментальнее и романтичнее, чем все эти современные акробатические номера, где вы выступаете в каталептическом одиночестве!
- Но я не умею танцевать ни фокстрота, ни вальса, герцог!
- Не мочи свой подгузник, мой маленький птенчик, я тоже не умею! Но их легко выучить. Вот это фокстрот. Понаблюдай за парочками. Некоторые вообще почти не двигаются, просто держатся друг за друга и шаркают ногами.
Тут же появляется официант, и я заказываю ром с колой для себя и вишневую колу для своей невесты. Когда приносят напитки, Амар меняет стаканы и залпом выпивает ром, прежде чем я успеваю его остановить.
- Послушай-ка, Амариллис! - сердито смотрю я. - Откажись от спиртного! А то скажут, что я спаиваю мальчика!
Моя маленькая любовь икает по-английски и приглашает меня пойти и трахнуть себя на кастильском испанском - снова влияние дорогого маленького Рауля! Тут же несколько знакомых мужчин предстают передо мной, приветствуют меня с никогда прежде не проявлявшейся экспансивностью, глазеют на моего спутника под вуалью. Я представляю их друг другу. Явно впечатленные, они смотрят на меня с непривычным уважением, задерживаясь, их блуждающие руки едва не касаются Амара-Амариллис. Затем их фрау с встревоженными глазами возвращают их себе, уводят, бросая колючие взгляды на красоту рядом со мной.
- Ты уже покорил десяток сердец! - шепчу я мальчику. - И неудивительно - посмотри на их жен с истёкшим сроком годности!
- Как насчет того, чтобы заказать еще выпивки? - предлагает мой начинающий алкоголик, облизывая изнутри свой стакан из-под рома.
- Губы, которые касаются спиртного, никогда не коснутся моих! - парируя я трезво и добродетельно.
- В таком случае закажите мне бочонок выпивки!
- Веди себя прилично, мой юный козлик отпущения, или я запру тебя в дамской комнате!
Амар с трудом поднимается на ноги.
- Давай! Я всегда хотел посмотреть, могут ли женщины делать orina стоя!
- Самые утонченные садятся, дорогая!
Фокстрот закончился, и начался вальс. Крепко схватив его за руку, я опускаю мальчика на пол и обнимаю его за талию.
- А теперь, детка, сначала мы сделаем круг по часовой стрелке, потом против часовой стрелки и обратно. Вот и все, так что просто расслабься и позволь мне направлять тебя.
Прикосновение его теплого стройного юного тела под тонким платьем заставляет меня споткнуться.
Амар поддерживает меня, ухмыляясь.
- Бросай пить, герцог!
Осторожно прочерчиваю глиссаду, медленно вращаюсь. Пока все хорошо - мой гибкий партнер легко, грациозно следует за каждым моим поворотом и разворотом. Теперь быстрее, vivace [бодрее]! Мы кружимся и планируем, плывём и скользим в синкопированном синехдохе [cинекдоха - троп, разновидность метонимии, стилистический приём, состоящий в том, что название общего переносится на частное, реже - наоборот, с частного на общее]; теплая податливая мальчишеская плоть тесно прижимается ко мне, мы едины - вращаемся больше в тарантелле, чем в вальсе. Амар поднимает сияющее лицо, глаза сверкают под вуалью. «Это весело, герцог! Посмотри на сумасшедшие люстры - они как на карусели!» И мы всё больше раскачиваемся в prestissimo [самый быстрый темп], другие танцоры размываются, музыка входит и вырывается из моих ушей в быстрой вращающейся последовательности. Мой изящный партнер смеется, он цепляется за меня, он прижимается ко мне, его пальцы в перчатках сжимают мои, а другая рука щекочет мне шею... и тогда я понимаю, что он ведет! Он ведет меня во всем остальном, почему бы ему не вести и в танце! Теперь мы кружимся все быстрее, мы - обезумевший гироскоп, мечущийся из стороны в сторону, огни под нами, пол над нами, а затем... что? Тишина. Музыка прекратилась, и мы скользим по полированной поверхности так, что наша обувь едва не воспламеняется. Мы одни, остальные танцоры выстроились в ряд вдоль пустынного пространства. С головокружением, застенчиво, мы возвращаемся к нашему столу под взрыв громких хлопков.
- А это ещё зачем? - спрашивает Амар, затаив дыхание.
- Похоже, они аплодируют нашему терпсихорейскому мастерству - все глаза прикованы к нам! - говорю я, краснея для нас обоих. Я смотрю на свои две левые ноги с удивлением от их мастерства. Ну нет, по правде говоря, мои ноги тут ни при чем. Я смотрю на своего раскрасневшегося и улыбающегося малыша - он заслуживает похвалы, мой вдохновенный гений танца!
Оркестр снова начинает играть, но Амару скоро надоедает фокстрот. Слишком медленно, никакого движения! Я с восторгом наслаждаюсь тем, что держу его в своих объятиях, почти не двигаясь, мои распутные пальцы украдкой исследуют маленькое мужское тело сквозь женскую одежду... и обнаруживаю, что у него свирепый стояк! Кто-то хлопает меня по плечу. «Разрешьте, пожалуйста!» [cut, англ - разрезать, прерваться]
- Разрезать что? - спрашиваю я безучастно. В какую кровавую церемонию обрезания мы вляпались? Ах да, прерваться! Хитрость используется, когда вы не можете получить партнера и коварно пытаетесь украсть чужое, но я вежлив, как и всегда.
- Отвали! - рычу я на новое постукивание пальца. - Иди в задницу!
Мы возвращаемся к нашему столику и находим его окруженным прыщавыми, потными юнцами из высшего света, лихорадочно бормочущими, чтобы им было позволено насладиться следующим вальсом с моей светлой любовью, которая с полускрытым лицом и без всяких драгоценностей, косметики или кокетства явно затмила всех остальных присутствующих дам. Намного больше, чем я ожидал. Я собираюсь вежливо, с диким взглядом, отшить просителей... но у меня болят ноги, и я измотан этой жесточайшей конкуренцией, которая вызывает у меня боль в плече. Мне нужно отсидеться в следующем раунде.
- Что скажешь, наипрекраснейшая? - шепчу я Амар-иллис. - Как думаешь, ты сможешь вытерпеть танец с одним из этих типов?
- А мне плевать, если ты этого не сделаешь, герцог, - говорит мальчик, критически оглядывая толпу. - Этот толстяк с бриллиантом в рубашке - он выглядит так, словно вот-вот поскачет за выпивкой!
Упомянутый тупица кажется достаточно воспитанным, по крайней мере, лучшим среди худших, и я сдерживаюсь, когда моего дорогого уводят от меня, напоминая ему, чтобы он не пил ничего сильно-алкогольного. Когда они возвращаются, мальчик держит под мышкой бутылку шампанского, но молодой человек что-то бормочет, и с безумным взглядом спешит прочь.
- Что случилось? - спрашиваю я, пряча вино под стол для сохранности.
- Ааа, пока мы танцевали, он пытался сунуть руку мне между ног, поэтому пришлось поставить его на колени, потом он ощупал мои сиськи, и я наступил ему на ноги, затем он ущипнул меня за culo, и я ткнул пальцем ему в глаз и сказал, если он не купит мне шампанского, то я скажу тебе, что он лапал меня!
- Я должен проломить ему башку! - говорю я свирепо. - Но он, вероятно, сможет побороть меня, а я не захватил свою выкидуху.
- Оставь его в покое, - советует Амар. - Вино стоило тридцать баксов - разве ты не собираешься его открыть? Я хочу пить!
- Мы выпьем его позже, дома... В постели!
Я многозначительно подмигиваю. А затем мы начинаем осознавать, что нас окружает масса представителей мужского рода - трое массивных, похотливых подростка, виртуально раздевающих моего юного чародея. Они выглядят опасными, так как это бывает с обездоленными юнцами, желающими потрахаться - мой corazon [сердечный] конкистадор вызвал беспокойство у каждого холостяцкого лингама и, несомненно, у некоторых других! Боже Всемогущий, неужели они не в курсе облегчающих кулачных привычек, не имеют ни сговорчивых подружек, ни целебных сублимаций?!
Очевидно, что есть только один путь, если я хочу спасти своего любимого Амариллис от физиопсихического группового изнасилования или его неблагородного факсимиле. Забравшись на стул, я поднимаю руки и голос.
- Господа! - кричу я, желая им всем гореть в водородном аду за то, что они испортили мне вечер:
- Вы напрасно тратите время, вы лаете не на то дерево - моя невеста и я собираемся уйти!
Раздается громоподобный многократный стон, неистовые мольбы, разнообразные заманчивые предложения, и требуется два официанта, мальчик-помощник и заместитель управляющего, чтобы вытащить нас из голодной толпы и беспрепятственно дать уйти. Мы посещаем дорогой, хотя и успокаивающий фильм о даме, которая убивает пятнадцать безобидных родственников; ее ловят, исповедуют, судят, осуждают и приговаривают к сожжению - но она освобождается Верховным судом Соединенных Штатов по формальным причинам (разве можно там не узнать чокнутого Эрла Уоррена, перевёртыша Эйба Фортаса и бабника Уильяма Даггла-осла, с влажными сочувствующими глазами дружно восклицающих: освободите жалкую гонимую девицу—она слишком рано созналась!).
Дома мы едва успеваем переступить порог, как я хватаю мальчика, опускаюсь на колени и задираю его платье. Ах, как это волнующе-наткнуться на то, пусть даже мягкое, чего не ожидаешь найти под юбкой! Амар наклоняется к моему уху, настраивая его на лирическую лингвистическую симфонию.
- Герцог, вытаскивай меня из этой одежды! Черт… бюстгальтер зацепился за мой пупок!
Я снимаю женскую упряжь, аккуратно складывая каждую вещицу - все они будут сувенирами - памятником памятного вечера.
- Герцог, - говорит мальчик, стоя передо мной в обнаженной красоте, - мне было весело сегодня вечером и все такое, но... но, пожалуйста, не заставляй меня снова так одеваться. Мне не нравится девчачья одежда. Я имею в виду, она мне нравится на девушках, но не на себе!
- Больше никогда, дитя мое! - обещаю я. - И прошу прощения за оскорбление твоего мужского достоинства. Знаешь, я бы променял все черные кружевные трусики в мире только на одну пару твоих потных маленьких трусиков!
- И ты больше не будешь называть меня Амариллис или говорить людям, что я твоя невеста, да? - спрашивает Амар серьезно.
- Ни в коем случае! Ты отлично сыграл свою роль, и теперь моя гетеросексуальная репутация прочна как никогда, если не сказать больше - ей завидуют. И моя невеста Амариллис бросила меня, чтобы выйти замуж за другого - и наверняка разбила бы мне сердце, если бы у неё не было ее младшего брата, который тайно утешал бы меня!
Я начинаю ласкать его capriole [движение лошади, поднимающейся на дыбы] член, упиваясь его новообретенной свободой, его ротик задыхается от тепла, пока его предкоитальное возбуждение не смачивает мои губы.
- Ты не слишком устал, чтобы заняться любовью? - шепчу я, страстно желая ощутить, как потенциальное потомство мальчика будет играть в колыбели моего рта.
- Я немного устал, но мой bicho нет!
Амар кладет правую ногу на мое левое плечо, вставляя свою розовую головку между моими губами, медленно протискивается, когда его левая нога преодолевает мое правое плечо. Я хватаюсь за его аккуратные маленькие ягодицы, втягиваю его в себя, пока атласные нити его волос на лобке не охватывают мой нос, я поддерживаю его, поднимая, встаю на ноги и несу свою блаженную ношу на кровать.
Я просыпаюсь в Эдемском утре. Уже почти рассвело. Все вокруг затуманено оттенками серого, розового и жемчужного. Я вижу тонкую золотистую ногу под смятыми простынями. Вихрь золотистых волос, а под ними детский лоб: Амар крепко спит, свернувшись рядом со мной в маленький теплый клубок, как ласковый медведь коала. Боясь потревожить его, я лежу неподвижно, наблюдая, как темные детали комнаты медленно приобретают чёткость в увеличивающемся свете. Когда первые лучи солнца касаются кровати, мальчик начинает шевелиться, зевает, потягивается, вздыхает. Его глаза открываются, мигают, поворачиваются ко мне. Улыбаясь, он поднимает руку, нежно прижимает к кончику моего носа свой указательный палец.
- Привет, герцог!
И когда я притягиваю его ближе и чувствую, как его гладкий язык скользит по моим губам, я молюсь, чтобы время остановилось, чтобы это столь прекрасное мгновение могло длиться вечно.
- Что ты хочешь на завтрак? - бормочу я спустя некоторое время, садясь.
- Шампанское!
- Мы выпьем его после того, как поедим. Итак, чего бы ты хотел - ветчину с яйцами, блины и колбасу, вафли?..
Я тянусь за своим халатом.
- Не уходи, герцог! - говорит мальчик, откидывая простыню, чтобы обнажить утреннюю эрекцию, altissimo [вознёсшуюся] как в День Вознесения. Останься - я дам тебе завтрак в постели!
14 ОКТЯБРЯ 1964 ГОДА
Мистеру Эберхарду Дж.Филопену, владельцу
Дом для мальчиков, Bide-A-Wee
Тайт-стрит, 269
Кокисвилл, Штат Мэриленд.
Сэр:
Только потому, что вам посчастливилось руководить единственным борделем юношеской любви к востоку или западу от Миссисипи, не позволяйте этому ударить вам в голову! Возможно, вы не до конца понимаете, насколько уязвимы - якобы благочестиво поддерживая убежище для бездомных и безнадзорных парней, должным образом лицензированное для этой достойной цели, в то время как на самом деле вы управляете милым притоном суккулентного позора! Хорошо, это очень похвальное предприятие, крайне необходимое, и я всецело за вас и ваших опытных маленьких постояльцев, но обслуживание, которое предоставляет ваш высокомерный хостел, ужасно, и его ни минуты не стали бы терпеть в самом грязном борделе самого захудалого района Порт-Саида. Чтобы немедленно произвести улучшения для вашей и моей пользы, я перечислю мои основные жалобы:
а) в KY был песок.
б) матрасы мог бы оценить только индийский факир, ищущий более острое ложе из гвоздей.
в) ватные полотенца воняют гнойными влагалищами. Неужели вы купили их подержанными, ради всего святого?!
г) замок на двери в мою комнату был сломан, впуская бесконечный поток непрошеных гостей, среди которых были: высокий козлобородый тупица, который, как я был уверен, оказался репортером из журнала Time, спросив у меня посреди моего долго откладываемого оргазма, пишется ли boysexual с дефисом или без него; толстуха, поинтересовавшаяся, когда отправится следующий автобус в Интеркорс, штат Пенсильвания [Intercourse, англ – соитие, половой акт, и одновременно город в штате Пенсильвания]; и ещё один дряхлый старикан, пытавшийся вытащить из-под меня парня, но так и не сумевший этого сделать, а затем пожелавший знать, почему не пришёл его чек социального страхования!
д) парень, с которым я находился, хотя и был прекрасен, как сын Купидона и Эроса, определенно умственно отсталый. Я обнаружил, что он играет с собой и двумя комплектами конструктора и одним набором железной дороги; и прежде, чем я смог завалить его в постель, мне пришлось до крови раздолбать все десять пальцев, помогая ему в строительстве моста, сигнальной башни и эстакады для его электропоезда, во время чего я отключился от ядовитого спиртного, которое вы подаете, мучительно приходил в сознание, и обнаружил, что мой коварный юный компаньон привязал мой пенис к железнодорожному полотну и вот-вот переедет его с тепловозом и шестнадцатью вагонами подвижного состава!
е) Есть несколько других вопиющих недостатков, но они носят настолько личный характер, что мне придется лично встретиться с вами, чтобы попытаться исправить ситуацию.
Учитывая перечисленные недостатки, я не могу понять, почему должен снова становится клиентом вашего puer-emporium [торгового центра с мальчиками, лат.], но обстоятельства, не зависящие от меня, заставляют меня просить вас зарезервировать этого хориста della Robbia [флорентийская скульптурная мастерская XV—XVI вв., специализировавшаяся на изделиях из цветной терракоты], Стюарта (ах, мягкий опаловый цвет его ловких конечностей!), на следующую пятницу - на всю ночь!
Возбуждённый,
Казимир Дукач
ГАРД
У Гарда позолоченное лицо, тугой овал которого имеет очаровательную форму, а тело - оттенок, но не текстуру классических статуй. Он Ангел с Пылающим Мечом, но теперь он владеет своим оружием без особой чести. Он стучится в мою дверь в полночь, ища сочувственное ухо, в которое можно было бы излить своё конфузливое замешательство после первого визита в дурной Адлерианский (к Полли, а не к Альфреду - Альфред Адлер разработал психотерапевтическую систему) дом, где он преждевременно кончил, поскольку девушка, которую он выбрал, слишком тщательно отмывала его гениталии... и с пренебрежительным презрением отказалась вернуть его деньги или позволить его все еще безудержному копью нанести второй укол в надлежащую цель в турнире порочности.
- Пять долларов полетели к чертям собачьим, а надо мной даже толком не поработали! - гневно сообщает Гард.
- По крайней мере, она отмыла его, - сочувствую я. - И, хотя ты стал грустнее и беднее, ты должен быть мудрее.
Я поражен тем, что ему вообще позволили попасть внутрь, но в 15 лет мальчик иногда выглядит на 17 в лестном красном свете.
Мальчик запоздало поднимает раскаивающиеся глаза на меня, когда я трогаю его беременную промежность
- Мне очень жаль, что я пошёл туда, герцог, но я сначала пришёл сюда, а тебя не было, и ты знаешь, как это бывает - в моих штанах так горело, что из ширинки валил дым, и я слышал об этом месте, и оно было рядом, поэтому я пошёл туда и...
- Не нужно извиняться, - отвечаю я, молниеносно расстегивая молнию. - Поскольку никакого незаконного проникновения не случилось, никакого вреда не причинено. А теперь у тебя будет некая рудиментарная основа для сравнения между женщиной и мной.
- Она была строго с нуля! - уверяет Гард, содрогаясь. - Толстая и достаточно взрослая, чтобы быть моей матерью, а ещё она воняла! Но она была лучшей из всех, и я очень торопился.
- Я хорошо представляю себе, насколько важно было время, - сочувствую я, просовывая одну руку в гелиотроповые [задубевшие] трусы мальчика, - и не удивляюсь, что тебя оттолкнул грубый анимализм щели противоположного пола: слишком жаркая, слишком мягкая, слишком требовательная, чересчур пугающе примитивная ... ты это заметил?
- Наверное, так и было, - вспоминает Гард. - Она, конечно, требовала - я должен был заплатить еще до того, как вошел в дверь!
- Самец всегда расплачивается, даже когда приглашает самку богомола обнять его, - продолжаю я, обхватывая тяжёлую мошонку мальчика и нежно сжимая её теплую упругость. - И они неизменно сожалеют о своей опрометчивом связи - Тангейзер раскаялся в своем пребывании с самой Венерой!
- А Тангейзер - это тот самый умник, которого я как-то встретил тут, и который отсосал мне, пока я срал? - спрашивает Гард, наморщив лоб. - Этот сукин сын укусил меня!
- Нет, дорогой мальчик, - отвечаю я, проведя указательным пальцем по гладкому шву его промежности и нащупывая кончиком пальца крошечный плотный колодец в конце этой дороги.
- Это был зубастый Тристан, которого Изольда продала вниз по реке.
- Это факт! - восклицает Гард, затем добавляет серьезной тоном:
- Ну, все, что я могу сказать теперь - женщины побоку, педики лучше!
Помимо нецензурной терминологии, парень намеревается сообщить мне, что получает удовольствие от моих денег, пока я получаю огромный ломоть позаимствованного рая - и я извлекаю его плотскую сигарету и готовлюсь к затяжке.
АМАР
- Мне пора идти! - пост-оргазмически провозглашает Амар. - Уже поздно, моя мама ждет меня, и я должен зайти в продуктовый магазин, прежде чем он закроется!
И он вскакивает с кровати, бросается к своей одежде... и полчаса проводит в ванной, расчесывая волосы. Но я не позволяю этим тридцати минутам пропасть впустую. Я помещаю себя под умывальник (там нет места для того, чтобы стоять на коленях, поэтому я вынужден сидеть на корточках), и мальчик нетерпеливыми пальцами шарит своей гибкой оконечностью между моими губами. Пока он экспериментирует, определяя, какая прическа ему подходит меньше всего - его локоны, зачёсанные назад и открывающие его округлый детский лоб, льстят ему, но так он носить не будет! - я потихоньку занимаюсь построением эрекции, которую извращенно быстро спущу. Амар зачерпывает бриллиантин... и прикладывает свои чресла к моему лицу; приглаживает волосы... и протягивает руку, чтобы убрать свою непокорную крайнюю плоть; берётся за расчёску... и внезапно, удивляя нас обоих, со стоном обрушивается на умывальник, когда его любовная жидкость катапультируется из него, чтобы осесть на внутренних поверхностях моего рта.
-Аааа! - рыдает мальчик.
- Что случилось, детка? - вопрошаю я, с опозданием появляясь с носовым платком в руке, чтобы осушить его сухие слезы. - Ты что-то потерял?
- Aaaa! Я наконец-то привёл волосы в порядок, но теперь ты их растрепал, и я должен начинать всё сначала!
Радуясь, я снова исчезаю под умывальником, будучи уверенным в том, что будет еще, по крайней мере, двадцать минут животрепещущей игры с пенисом, которая может быть, может, возможно, может, возможно завершится еще одним блаженным изгнанием скользкой детской кончи Амара!
9 СЕНТЯБРЯ 1963 ГОДА
Мастеру Филиппу Горхэму
3770 Бичвуд Драйв
По левую руку, W. Va.
Мой дорогой, и слишком амбициозный Флипп:
Позволь мне иронично поздравить тебя за твой дикий талант неторопливо сводить меня с ума! Четыре месяца назад ты предоставил мне парадоксальную милость знакомства с тобой, и с тех пор ежедневно (в Магазине Сластей, где мы встречаемся и где ты любезно позволяешь мне купить тебе три горячих сливочных мороженых), я демонстрирую убеждающий диапазон долларовой дипломатии, намекая на 57 разновидностей заманчивых вещей, настолько дико филантропических, что ты мог бы усомниться в моем здравомыслии, но никогда в моей щедрости. Но твои потупленные глаза заядлого мастурбатора каменеют в отказе, ты настаиваешь, что твой кулак - твоё единственное желание, и ты не собираешься пробовать ни одного из моих причудливых извращений. Мой неуловимый мальчик, здесь имеется некоторое расхождение во мнениях относительно того, кто более извращён! Неужели ты не понимаешь, что с потомством, стекающим по ночам с твоих пальцев, ты тоже идёшь в сторону погибели? Между прочим, Флипп явно является подходящим когноменом [третье имя гражданина древнего Рима, согласно римским соглашениям об именах. Первоначально являлось прозвищем, но утратило этот смысл, когда стало наследственным], но не позволяй его грубому определению [дрочун] стать непреодолимой вредной привычкой!
В чем причина твоего решительного и неоднократного отказа? Конечно, тут нечто большее, чем причина, которую ты назвал. Не думай про меня, что я включаю Фейгина (удачливого Фейгина всех этих милых похотливых мальчишек!), и я не стремлюсь посеять в тебе семена любви... Я лишь прошу возможности выпить росу твоей розы! И хотя моя страсть может быть адской, ты найдешь мою кровать облачно мягкой, настолько роскошно соблазнительной, что, оказавшись в ней, ты скоро будешь приставать ко мне, чтобы я, подражая Прометею, украл твой запретный огонь!
Юный заклинатель, эгоистичный в своём первостепенном обаянии, настолько прекрасный, ты был рожден для того, чтобы тебя любили, даже если ты стремишься казаться эмоционально мертвым для всех, кроме себя. Если бы ты был Антиноем и скрывал свои восторги от императора Адриана, он бы покарал целую провинцию, чтобы развеять свою расстроенную фантазию.
Я не император, а ты не мальчик из Вифинии [ещё один намёк на Антиноя], хоть и сам себя бичуёшь [мастурбируешь]. Это ложная и греховная сублимация; нанесенный самому себе вред, пустое растрачивание своего семенического духа в пространстве стыда - ибо ты стыдишься, ты сам признался мне, что тебя терзают жестокие когти совести, как и большинство приверженцев подобного одинокого порока. Ты лежишь в одиночестве на своей узкой постель юности, с ужасом созерцая соблазнительный ночной ритуал, а затем отчаиваешься, после чего в полном отчаянии задумываешься о холодных ваннах и задаёшься вопросом, правда ли, что от подобного гниет позвоночник, размягчаются кости, иссушается кровь и всё неизменно заканчивается бормочущим безумием. И ты нерешительно идёшь принимать душ, включаешь очистительный поток, с дрожью ныряешь в него... но твой фаллический flambeau [факел, фр.] вспыхивает еще более яростным пламенем! И снова между простынями твой железный кулак побеждает твою колеблющуюся волю, охватывает твою бархатистую твердость и приступает к ритмическому изнасилованию, а другой рукой ты нащупываешь носок под кроватью, и предостерегаешь себя не надевать его утром, и не оставлять его там, где твоя мама сможет найти его, когда станет заправлять твою постель. И ты быстро достигаешь пика удовольствия, которое всё же не является чистым, поскольку в замке на двери твоей спальни нет ключа, и всегда есть парализующий страх, что твои отец, мать или сестра могут ошибочно войти, включить свет и..! А затем слишком быстро, разочаровывающе неудовлетворительно наступает момент красного тумана, твоё тело содрогается и мгновение абсолютного экстаза приходит и уходит - сменяясь истощением, разочарованием и тайным чувством вины.
Маленький Флипп, мы все рождаемся с чувством вины, живем и умираем вместе с ним, и в одиночестве ты всегда будешь чувствовать себя виноватым, потому что рядом с тобой нет никого, кто мог бы разрешить твои моральные сомнения. Вина неизбежна, но есть некоторое утешение, если ее разделить. Я предлагаю нечто большее... если ты позволишь мне доставить тебе удовольствие, то бремя вины ляжет на меня, и ты станешь белоснежно чистым, как снежинка. Подумай об этом и откажись от своего столь резкого отрицания. У тебя останется всё, что ты приобретёшь, а то, что ты потеряешь, неизбежно будет потеряно, и со мной у тебя будет абсолютное уединение без страха быть прерванным; огромная кровать, на которой ты с самозабвением сможешь растянуть свое пастельное тело; вознаграждение, превышающее жадные мальчишеские мечты; отсутствие предательски задубевших от спермы носков - и, конечно, ты признаешь, что даже твой самый ловкий и умелый кулак не может сравниться с моими обожающими губами, языком и зубами в передаче блаженства, в то время как я буду поглощать сладкий анальгетик твоего nepenthe [производящего снадобье] пениса!
Надеюсь, когда я снова увижу тебя в Магазине Сластей (или отныне я навсегда утратил твою дружбу?), ты научишься простому произношению слова «Да!» и будешь смотреть на меня как на безобидный Южный ветер, который хочет нежно унести тебя в то восторженное царство, о котором даже сказки не рассказывают!
Как всегда,
герцог
11 сентября
Герцогу
Не присылайте мне больше писем, иначе у нас обоих будут большие неприятности. Вам просто повезло, что я оказался рядом, когда почтальон принес письмо, которое вы написали, и я смог забрать его прежде, чем его увидели, потому что мои родители вскрывают мою почту. Мой ответ по-прежнему «Нет», и у меня больше нет чувства вины, потому что вчера я присоединился к церкви и дал священную клятву не делать ничего плохого, включая дрочку. Но даже если бы я не дал клятву, я все равно не стал бы делать то, что вы хотите, это слишком рискованно. Вы будете в субботу в Магазине Сластей? У них есть новое сливочное мороженое Джамбо, которое я хотел бы попробовать.
Флипп Филипп
АМАР
Занимайтесь любовью, а не войной - потому что любовные битвы, по крайней мере, не предполагают массовой резни. В частности, занимайтесь бесплодной любовью, которая в наше время обязательна ради противодействия воссоединению потомства переросших гетеро. Ричард Львиное Сердце и Саладин, два самых известных воина крестовых походов, принадлежали к противоположным конфессиям, но были едины в своей любви к мальчикам. Саладин был более откровенен в этом вопросе, в его терпимой стране не имелось необходимости скрывать свои предпочтения, но Ричард более достоин - потому что более лишен - удовольствий, которые могут доставлять мальчики. И если бы эти отважные герои знали такого мальчика, как Амар, они были бы слишком заняты борьбой за него, чтобы беспокоиться о таких пустяках, как право на Святую Землю!
Амар, возможно, самый сексуальный парень в истории - кажется, что пары любви конденсируются над ним и капают в опаловые лужи между его ногами. Игра страстей - его сильная сторона, он жаждет этого, ищет этого, горячо бросается в ее пламенное выражение - в одночасье, словно восьмилетка, он смущенно предлагает свою свежую невинность, а как практичный тринадцатилетний подросток, делится своим несравненным брачным возрастом. Он возвел в тонкое искусство сексуальную игру эротического сопротивления и наслаждения в капитуляции, жадного желания заниматься любовью, подлинной и интенсивной. Мимолетный поцелуй может вызвать у него эрекцию. Только ли поцелуй? Взгляд, определенная улыбка, отголосок мимолётной мысли тут же воспринимаются им! Мальчик упивается обнаженным телом, как Адам до грехопадения - одежда сдавливает его, связывает, сдерживает, ограничивает его; только в естественном состоянии он чувствует себя совершенно спокойно. А его среда, его сцена, идеальное место для его талантов - это кровать, в которую он летит так же охотно, как я, и из которой часто уходит с неохотой. Это место, где он не только дает волю своей очаровательной распущенности... здесь он также наиболее красноречив, наиболее доверчив, здесь он делится своими сердечными желаниями, надеждами, амбициями и жалобами.
Сегодня он приходит ко мне влажным и сияющим с пляжа, вешает свои маленькие плавки на стул для просушки - они из алого шелка с контрастной диагональю синего спереди, подарок от прошлогоднего поклонника. Он принял душ в купальне, и когда я раздеваю его, его томные глаза пристально смотрят на меня, и он сверкает единственной ямочкой в улыбке, которая обещает какое-то новое удовольствие, некоторую Амаровскую разновидность восторга. Пока он пьет стакан молока, я ласкаю его обнаженные юные бедра, настолько гладкие, что они, кажется, текут под моими прикосновениями, как янтарное вино; своими зубами играю роль любящего зажима, и мальчик взрывно хихикает в своё молоко, белоснежно обрызгивая лицо. Выпив оставшуюся жидкость, он укладывает меня в постель, укладывается поверх меня, заключая свой гарцующий фаллос между нашими животами, его лобковые локоны сладко раздражают мой пупок - и, скрестив свои стройные ноги, заключает мой член в тёплый тугие тиски его бедер, после чего начинает медленное нежное движение по мне.
Распространяющийся жар свернувшихся ощущений постепенно обволакивает меня, и я наклоняю голову, когда мальчик приподнимается, позволяя моим губам сомкнуться на горячей маленькой шишечке, требующей гладить крошечный розовый комочек до тех пор, пока он не превращается в маленький влажный конус - и парализующая мысль о том, сколько любовников ласкали эти идеальные мальчишеские сосочки, ввергает меня в кататонический ад. Я пытаюсь изнасиловать молочного близнеца, но Амар прижимает мою голову, сдвигается ещё ниже по мне, прижимает свои ладони к моим щекам и, словно сладко-злобный долгоносик, начинает терзать мои губы своими острыми зубами, нежно впивается ими в лихорадочную припухлость, и мой жаждущий рот облизывает его венецианские красные губы, я жадно питаюсь его свежим обжигающим дыханием - затем, постанывая от нарастающего экстаза, я проникаю в рот мальчика подобно мародёру и медленно, сладко шипя, высасываю его прохладно-теплую слюну. Его язык совершает пируэт на моих зубах, проталкивается между ними, и теперь его губы прилипают к моим, как маленькие голодные рыбки с мягким влажным горячим требовательным ртом, даря мне спонтанные обжигающие поцелуи, в то время как его сжимающие бедра начинают всё быстрее колебаться вокруг моего перфузионного [т.е. наполняющегося кровью] члена, производя невыносимо блаженное телесное наказание.
Я покрепче прижимаю возбуждённое маленькое тело к себе, чувствуя пульсирующий жар его нахального петушка, вибрирующего между нашими прижатыми друг к другу животами, и теперь его пикантные ротовые жидкости собираются вновь, чтобы пролиться через плотину его нижних зубов, и когда я выпиваю их, мальчик начинает двигаться по мне всё сильнее, быстрее, яростно сжимает мою голову, приближая мое лицо к своему, закупоривая мой рот глубоким выпадом его влажного языка. И чтобы подарить моему восторженному мальчику-куртизанке десятую часть того удовольствия, которое он доставляет мне, я глажу его вздымающиеся маленькие ягодицы, опускаю руку в теплую долину между ними и настойчиво массирую кончиками пальцев крошечное отверстие, пока оно не начинает дрожать, затем увлажняется, неохотно расслабляется, и впускает дрожащий палец, который глубоко проникает в горячую обжимающую его прямую кишку. Глаза голубовато сверкают, Амар всё быстрее двигает бедрами, их твердые бархатистые внутренние телесные плоскости трутся о мой плененный пенис, терзая его в изысканном буйстве. Теперь миллионы шелковистых барсучьих волос сладко покалывают каждый дюйм моего тела, и Амар злорадно смеется при виде моих искаженных черт, когда приближающийся оргазм настигает меня, сокрушает меня - все мышцы напрягаются, сдавленный стон сжимает мои губы, тугая пружина внутри меня сокрушительно спускается, и я тону в теплом восхитительном море наслаждения.
И когда, наконец, меня прибивает к томному берегу, я начинаю осознавать, что мальчик хмуро смотрит на меня. Я страстно целую каждый его сантиметр, до которого могу дотянуться, бессвязно бормочу благодарности за экстаз, который он мне даровал, - но его угрюмость сохраняется.
- Что случилось, детка? - я дрожу. - Я сделал что-то не так?
- Ты ужасный ублюдок! - жалуется расточитель моего сердца, ускользая от меня. - Ты накончал мне по всей спине!
ЭДНЕН
Когда я впервые встретил его, Эднен был девственником с роскошными кондициями, хотя я никогда не беру вишенку мальчика ни спереди, ни сзади, если он буквально не втискивает ее между моими губами - что некоторые маленькие благотворители и делали после вежливого убеждения (закон называет это «принуждением»!). Но Эднен не стал, несмотря на то что был арабским пареньком, а я много слышал об арабских мальчиках, о их красоте и совершенно непринуждённом умении заниматься любовью с любым полом. Эднен был чрезвычайно красив, но в других отношениях чопорен как англосаксонский протестант, потому что дал клятву Аллаху остаться чистым телом, пока ему не исполнился 21 год - семь долгих лет, когда он будет уже никем для меня.
Однако я никогда не указывал Эднену на дверь, когда он приходит повидаться со мной, потому что он не возражал против того, чтобы раздеться и позволить мне соблазнять его взглядом - и это зрелище заставляло страдать мои глаза от боли, а сердце от тоски, потому что его киноварные губы на майоликовом лице под каштановыми локонами чаривари и его светло-коричневая кожа, гладко обтягивающая твердую плоть над тонкой мускулатурой были бы оценены скульпторами. Обнаженный, он отдыхал на моем диване и рассказывал мне о своем пустынном доме, оазисах, зыбучих песках, караванах верблюдов и таком жарком солнце, что оно выглядит белым, обрамленным по краям апельсиновым. Частенько он заговаривал о девочках, и тогда его длинный гибкий фаллос (настоящая пушка с прикрепленными к нему пушечными ядрами) быстро проявлял интерес к предмету, напрягался, удлинялся, поднимался до тех пор, пока мальчик нетерпеливо не засовывал его себе под бедро, а я, сидя на расстоянии вытянутой руки, не начинал чувствовать себя неоспоримым следствием, ищущим непостижимую причину.
Чем больше я видел Эднена, тем больше он и его юный пенис мне нравились, и вскоре из отвратительной трясины моей похотливой фантазии мне пришла в голову мысль загипнотизировать его, чтобы получить хотя бы трансовое согласие на мой нечестивое неодолимое желание, хотя я и предупредил его заранее, что такова моя темная цель. Он легко согласился на эксперимент, заявив, что слишком силен для того, чтобы поддаваться гипнозу, но, если у меня получится, я могу поступить с ним так, как мне хочется, потому что Аллах прощает действия человека, который не в своем уме. И я сажусь на кушетку рядом с мальчиком, сильный свет позади нас падает в блестящий рельеф корусантового медальона [Корусант, Центр или Галактик-сити (англ. Coruscant) - планета вымышленной вселенной «Звёздных войн»], который я подвешиваю на веревке и медленно перемещаю дугообразными движениями перед широко раскрытыми глазами моей желанной добычи. Нахмурив брови, Эднен сосредотачивается на сверкающем предмете, мы смотрим вместе, я украдкой поглядываю на него время от времени, и вскоре его глаза кажутся застывшими, веки медленно опускаются, конечности расслабляются, а вдохи-выдохи приближаются к размеренному дыханию сна. И за пределами сфокусированного света комната, кажется, тускнеет в тумане, который колеблется, закручивается и завихряется, тени обретают форму из ничего и парят вокруг нас, пока я продолжаю раскачивать светящийся амулет. Затем туман теряет прозрачность, тени приближаются, окутывают, обволакивают нас, и вот уже рядом с нами раздается тихий вздох...
Я просыпаюсь и вижу улыбающегося Эднена, который трясет меня за руку, коварный медальон свисает из моей безжизненной руки, а из темного угла комнаты раздается презрительный смех призрака Свенгали [Свенгали является вымышленным персонажем романа Жоржа дю Мурье «Трилби» 1895 г. в котором соблазняет, доминирует и эксплуатирует Трилби - молодую ирландскую девушку - делая ее знаменитой певицей.] - я загипнотизировал себя!
На следующую ночь, когда по-прежнему находясь в тисках моей безумной похоти, я предлагаю опоить мальчика с его согласия... и он отвечает, что, будучи хорошим мусульманином, он воздерживается от всякого алкоголя, но Аллах постановил, что то, что делает благочестивый мусульманин, когда его угощает христианская свинья, не считается! И я покупаю две бутылки лучшего шампанского, и из дорогого французского ресторана мне присылают еду с пряными специями, мы едим и пьем. Я с удовольствием отмечаю, что Эднен пьет больше, и ест больше меня. И, возбужденный перспективой неминуемой победы над Эдненом, я веселюсь, и он тоже веселится, и когда первая бутылка пустеет, я гоняюсь за ним по комнате, горячо дыша ему в шею, но он легко ускользает от меня, а затем я спотыкаюсь о мысль или тень, и растягиваю лодыжку. Мальчик опускает салфетку в ведерко со льдом, прикладывает её к моей травме, неуверенно, слегка икая, наполняет мой стакан из второй бутылки, и я чувствую, что нахожусь на расстоянии вытянутой руки от достижения своей цели - дружбы pundendum'а с этим жеребёнком-арабом. Теперь вино, в котором содержится истина [In vino veritas!] придает мне дополнительную смелость, каждый глоток снимает слой осторожности, и я тянусь и тянусь к его паху, но, как ни странно, никак не могу дотянуться. И мы заканчиваем трапезу, и наши бокалы поднимаются, чтобы мы выпили друг за друга по этому последнему бокалу вина, как вдруг амброзиновое лицо мальчика разделяется, становясь двумя манящими лицами, улыбающимися мне сквозь винную дымку, и я думаю: «О, спасибо, Бахус! Эднен наконец-то опьянен, и наконец-то этот прекрасный плод мой!» И я хватаюсь за него и промахиваюсь, смотрю, моргаю, тру глаза и осушаю стакан, чтобы прочистить голову и ...
Я просыпаюсь с раскалывающимся от похмелья черепом: пылинки грохочут по комнате, кричащие лунные лучи врываются в окно, муха, бренча подковками, взбирается по стене. А рядом со мной стоит трезвый сочувствующий Эднен с кофейником крепкого черного горячего кофе! Я целую его руку и подношу ее ко лбу, как это делают почтительные арабские сыновья - возможно, я немного смущен, но моя дань искренна - и говорю мальчику, ради Аллаха, не приходи больше, потому что слишком близкая близость его слишком далекой недоступности заставляет меня тонуть в соках моего собственного избытка адреналина. Эднен улыбается, похлопывает меня по плечу и уходит.
Три ночи спустя он возвращается, я беспомощно впускаю его, он срывает с себя и с меня одежду, провожает меня в постель, и пока все мои чувства восторженно вопят в полифоническом хаотическом хоре разнообразных колеблющихся интонаций, мальчик с теплотой посвящает меня в самые сокровенные тайники своего благословенного тела, отдавая себя до последней капли, изо всех сил, ничего не тая. И когда, наконец, среди разорванных и потных простыней мы переплелись и измождённо лежим в одурманенном состоянии сладкой сытости, я шепчу:
- Эднен, твоя клятва! Ты нарушил ее! Аллах погрузит тебя в море огня!
- Не волнуйся, герцог, - говорит мальчик с пантеоническим смехом. - Я был обращен. Теперь я католик - так что все можно!
АМАР
Амар очарован своим bicho, его почитание почти соответствует моему. Однажды я попросил его продать Его Высокопреосвященство - его кардинальский член-жезл - чтобы я имел и держал его для себя и чтобы он назвал свою цену. «Моя цена — это мир!» объявил он, и я с удовольствием бы заплатил, но миры в настоящее время находятся за пределами моей компетенции, эти пустячки слишком велики для моего скромного бюджета. Его представление о Рае - кровать в ванной, окруженная беременными холодильниками. И, если он не благочестив, то, конечно, чист, потому что обычно принимает душ по прибытии, и другой при уходе - если мои занятия любовью были исключительно теплотворными. Он вторгся в мой бельевой шкаф и присвоил мое лучшее полотенце - голубое, как его глаза, с глубоким ворсом, больше его самого. «Не пользуйся им и не позволяй никому другому пользоваться им, это только для меня!» - проинструктировал он, и я подчиняюсь, даже старательно стираю его сам - хотя и неохотно, потому что так пропадает слабый аромат Амара, приобретённый этим полотенцем.
Мой дорогой - единственный мальчик, знакомый мне, который расчесывает волосы перед тем, как принять душ. «Нагнись, герцог!» восклицает он перед зеркалом. Я пригибаюсь, чтобы приблизиться к его голове, и он расчесывает свои густые локоны, чтобы прикрыть часть моей лысеющей макушки.
- Смотри, смотри! - он смеется над нашими парными отраженными головами, мою украшают его локоны. - Ты снова молод, герцог, - от уха до уха!
Иногда я принимаю душ вместе с ним, когда он позволяет мне насладиться ощущением его мокрого от воды маленького тела, такого скользкого от мыла, что мои нетерпеливые руки скользят, соскальзывают с него; и я купаю его от прохладного потухшего пламени волос до маленьких розовых ноготков на ногах, но бьющееся шипение воды и наша распутная близость превращают его в дико озорного мальчишку - внезапно он начинает манипулировать кранами, окатывая меня ледяными брызгами, или бросается пригоршни воды мне в лицо, от которых я уворачиваюсь и которые прорываются сквозь шторку, наполняя водой пол в ванной. Или в наполненной ванне он погружается на всю длину между моих ног, имитируя подводную лодку (Эрос со стоячим перископом, поднимающимся из волн!); или остаётся под водой так долго, так тихо, с таким белым лицом и закрытыми глазами, что я, встревоженный, поднимаю его и начинаю ненужное искусственное дыхание... ибо он мгновенно воскрешает в моих руках, радостно вырывается из них, чтобы вытереть свою прекрасную шкурку и золотое руно счастливым полотенцем из Азула, в то время как через открытое окно жадная ночь крадет его обнаженный аромат. Несправедливо! Бесчестно! Аромат Амара принадлежит только мне!
А какой сегодня день? В этот особенный день он появляется на несколько часов позже.
- Где ты был? - хнычу я, превращаясь в маргинала, находящегося в мрачной коме между безнадежностью и отчаянием. - Я ждал и ждал, и умирал каждым своим дюймом!
- Что-то случилось! - сообщает он беззаботно.
- Держу пари, что так оно и было! - я мрачен. - И ты, конечно же, спустил!
Но он по-быстрому демонстрирует, что, хотя его штуковина волнующе торчит, её, кажется, ещё не трогали. Я раздеваю его, снова восхищаясь изящным сочленением его маленьких косточек, нежно обтянутых гладкой кожей.
- У тебя есть orina? - я в тоске облизывая губами adumbrant'овый [наклонный] краник, из которого она будет пениться.
- Много! Но я не могу выпустить её, пока это косточка не упадёт!
Я наливаю ему имбирного эля, чтобы ему было легче, потом он спешит принять душ, а я подбираю его разбросанную одежду и без складок развешиваю на стуле.
- Там нет мыла! Дай мне немного мыла! - кричит он, и я спешу с новым бруском, протягиваю его к нему за шторку, чувствую, как оно выхватывается из моих рук и заменяется на его bicho, чей разогретый стволик ещё сильнее затвердевает в моих манипулятивных хватках, после чего он, задыхаясь, кончает. И я иду в спальню, чтобы откинуть простыню, взбить подушки и еще больше взбить пёрышки в нашем любовном гнездышке, когда мальчик объявляет: «Эй, герцог! Orina здесь!» (поток воды, вызывающий поток воды!), и я, облизывая губы, возвращаюсь. Амар ополаскивает свою выпуклость в пене, откатывает крайнюю плоть, сует свой источник в мой рот и, затаив дыхание, я пью шипучее плацебо, изливающееся из него.
И, снова восхищаясь множеством вкусов пи-пи моего любимца - и все восхитительно разнообразные - я снова выхожу, чтобы выложить последний нудистский журнал, проверить, заперта ли двери и задернуты ли шторы на окнах, и ерзаю до тех пор, пока не забеспокоившись из-за длительного пребывания мальчика в ванной, я не иду его искать... и нахожу его лежащим в ванне под концентрированными струями душа, ударяющими в полную силу прямо по его гениталиям!
- Смотри, герцог, никаких рук! - кричит Амар, указывая на свой абсолютно перпендикулярный член, который, кажется, пытается взобраться на потолок. Я наклоняюсь, чтобы погладить влажный, опорожненный, пульсирующий член, и мальчик приподнимается, чтобы получше приспособиться ко мне.
- Еще! Еще! Возьми все это в рот! - он задыхается и, схватив меня за руку, тянет в ванну. Я полностью одет, но, к счастью, все, что на мне надето, за исключением обуви, можно легко выстирать и высушить!
ИЛЛАРИОН
Пусть мифология не вводит вас в заблуждение - не было Нарцисса, тоскующего до смерти по своему отражению в луже, а была Нарцисса, ибо какая женственная женщина может устоять перед соблазном зеркальной поверхности (даже если это всего лишь сосуд из нержавеющей стали!) чем-то восхититься, подправить, переоценивать? И, тем не менее, существуют подростки полу-Нарциссы, но в центре его обожания лежит не его лицо, а его мужское начало, как правило, с достаточным основанием.
Таков 15-летний Иларион с волосами самого глубокого рыжего и корибантским лицом [персонаж древнегреческой мифологии, связан с корибантами - мифическими предшественниками жрецов Кибелы или Реи] и фигурой, его губы позаимствовали лук Купидона, но никогда не говорят о любви, кроме как к самому себе. Чарующий молодой вегетарианец-невротик из унитариев [последователь унитарианской церкви], он, пожалуй, единственный по-настоящему счастливый человек, потому что достаточно сексуален сам в себе, и не нуждается ни в ком другом, зацикленный на уровне авто-пениса - проще говоря, это означает, что он влюблен в свой член. Несомненно, это милое дополнение к эротическому предмету, которое в стоячем состоянии достигает шести и три восьмых дюйма в длину (у меня глаз на такие мелкие детали!). И хотя он никогда не становится тем, что можно было бы назвать твердым, как камень, но и никогда не размягчается полностью. Он попросту прекрасен, чудесен, как Эверест, и вы жаждете проникнуть в его тайну, взобраться на него, познать ликование обладания им, его покорения, желания водрузить флаг ваших победоносных уст на его возвышающуюся вершину.
Когда Иларион влетает в мою обитель, словно комета, сбившаяся с пути, он сразу же спихивает штаны и трусы на лодыжки, задирает рубашку и майку к подбородку, и усаживается на стул с прямой спинкой. И хотя он всегда отказывается открыть мне восторженную распущенность страсти, он позволяет мне поиграть, поласкать, удлинить пик его Пика - но только моими пальцами. И когда его глаза начинают блестеть, а тело - подергиваться от предвкушения удовольствия, он требует с меня 2 доллара в качестве «платы за обслуживание» и отталкивает меня. Теперь он вступает во владение, и его взволнованный пенис, узнавая знакомое прикосновение, по-олимпийски прыгает в руки мальчика.
- Разве он не прекрасен? - восклицает Иларион, наклоняясь над ним, вдыхая его самоуверенный аромат, лаская его легкими ловкими прикосновениями к наиболее чувствительным областям, пока пенис не встает на дыбы во весь свой хватательный рост, а его покрасневший желудь не выпячивается от неминуемой вспышки. Теперь чресла мальчика начинают приподниматься и опускаться, его гибкий торс, кажется, изгибается почти под прямым углом, голова склоняется, опускается, снижается до тех пор, пока кончик его выступающего языка чудесным образом не касается пухлых губных складок уринового ротика пениса, его рука неистово наяривает по его мужественности, стараясь удержать её в крайней эрекции. И потный, с затрудненным дыханием, Иларион еще больше сгибается, чтобы прижать свои набрякшие губы к слизистой головке... и горячо целует, сосет разбушевавшуюся головку своего члена! Его губы, зубы и язык лихорадочно облизывают и покусывают, пока с полузадушенным криком и судорожным покачиванием паха и туловища Иларион не кончает внутрь собственного рта, жадно поедая свои собственные сочные питательные выделения!
Я видел фотографии некоторых акробатов, практикующих само-фелляцию... обычно с одной ногой вокруг шеи, или с нижней частью тела, параллельной голове и груди, но они всегда казались мне подделками, изображающими невероятное представление. И вот тут, на моих глазах в бесспорной реальности, я вижу феноменального парня, который может спустить сам в себя! Несмотря на доказательство того, чему я только что был свидетелем, я с изумлением пытаюсь убедить себя в том, что сцена, должно быть, воображаема - самая заветная мечта вуайериста - и не может быть воплощена в реальности... но это, несомненно, происходило на самом деле, и я наблюдал, как Иларион с жадностью опустошил себя, а затем устало откинулся на стуле.
Определённо, я стал свидетелем зрелища, перед котором меркнет даже самый лазурно-голубой фильм, но, как ни странно, оказался разочарован и неудовлетворен. Я почувствовал себя обделенным, отвергнутым, потому что заплатил и частично подстрекал, но не полностью разделил. И когда Иларион готовится к уходу, я с некоторой злобой говорю ему, что хотя мне доставило величайшее удовольствие наблюдать его фантастически невероятную гимнастику, тем не менее он является очень плохим примером вегетарианца, которым себя называет... потому что он не только пылкий омфагагист, который поедает свою собственную сырую плоть, но и поглощает семя, которое является самым концентрированным мясным белком на свете!
АМАР
Был ли это мой вопль или крик Амара в ночи, разбудивший и возмутивший пересмешника на клёне, начавшего возмущённо протестовать... а затем остановившегося на прерванной ноте, и, очевидно, решившего, что подобный непристойно-вдохновенный звук не заслуживает насмешки! Восторженный крик, несомненно, был моим, вызванным сверх всякой меры восхитительно-жестоким и необычным наказанием пениса.
- Как ты себя чувствовал на этот раз? - спрашиваю я, когда наконец обретаю возможность говорить связно.
- Аааа! Даже лучше, чем раньше! Это даже лучше, чем хорошенько нагадить после того, как слишком долго держал в себе!
- Хм! Ты не очень-то лиричен по этому поводу! Не можешь ли ты описать свои ощущения более… э-э... романтически?
- Мне больше всего понравилось, когда ты очень медленно выходил из меня - это заставляло моего bicho подпрыгивать!
- Итак, наконец, ты признался, что это заставляет твой bicho чувствовать себя хорошо!
- Я ничего не признаю! Я просто говорю!
- Надеюсь, я не причинил тебе боли.
-Нет, у тебя недостаточно большой!
- Малютка-голубоглазик, будь тактичен! Не напоминай мне! У меня слишком много внутренних напоминаний!
- Тебе повезло, что ты маленький, потому что иначе я бы тебя не впустил!
- Ты позволишь мне сделать это снова? - говорю я, затаив дыхание.
- Конечно! Сейчас?
- Не прямо сейчас - но спасибо за тонкий комплимент!
Все еще лежа на животе, мальчик бросает на меня хмурый взгляд через плечо.
- Герцог?
- Да?
Я поднимаю глаза от ласк милой маленькой кормы, которая пробуждает новое желание.
- Может, тебе лучше пойти помыться?
- Он не грязный.
- Должен быть! Мой всегда был после того, как я кончал трахаться с Галло... Оох! Сначала ты целуешь её, а потом шлепаешь! Что теперь не так?!
- Не упоминай Галло, я не хочу слышать о нем!
- Боже, я просто сравнил!
- Сравнение воняет!
- Герцог, по-настоящему, честно - тебе понравилось?
Где найти слова, достаточно хвалебные?! Мой словарь позаимствовали, а тезаурус украли... не имея их, я неадекватно хвалю:
- Это было… снисхождением на небеса!
Амар с силой прижимается своими все еще тлеющими ягодицами к моему бедру в возбуждающем приглашении.
- Герцог, не мог бы ты дать мне семь долларов сегодня, чтобы я мог полностью расплатиться за свой велосипед?
ФРЕЙДИСКОЕ ФЕЛЛЯЦИО-ЗАБЛУЖДЕНИЕ
Пой, ива! Синичка ива! Синичка ива! [слова из оперы «Микадо, или город Титипу / The Mikado; or, The Town of Titipu» композитора Артура Салливана и либреттиста Уильяма Гилберта. На сленге обозначают глупого, как пробка человека, совершающего дурацкие поступки] А теперь, все вы, глубокие мыслители и мрачные деятели, внимание, пожалуйста! Я бросаю вам странный вопрос от странных, чтобы вы могли обмозговать, пожевать и остроумно ответить: что мотивирует тех, кто сосет пригодное для сосания у мальчиков?
Фрейд утверждал, что «желание взять мужской член в рот и сосать его, что обычно считается одним из самых отвратительных сексуальных извращений, является, тем не менее, частым явлением ***. Таким образом, исследование демонстрирует нам, что эта ситуация, столь насильственно осуждаемая по обычаю, может быть прослежена до самого безобидного происхождения. Это не что иное, как развитие иной ситуации, в которой мы все когда-то чувствовали себя комфортно, а именно, когда мы пребывали в грудном возрасте * * *, ртом хватаясь за сосок матери или кормилицы, чтобы пососать. Естественное впечатление от этого первого удовольствия нашей жизни, несомненно, остается неизгладимым, и когда ребенок позже узнает, что такое вымя коровы, которое по своей функции является грудным соском, но по форме и положению на животе напоминает половой член, он получает первичную основу для последующего формирования этой отвратительной сексуальной фантазии».
Зигмунд Фрейд, иди и спрячь свою седую голову от стыда! Твоё упоминание фелляции как «отвратительной сексуальной фантазии» будет с негодованием отвергнуто каждым пятым мужчиной, который обвинит тебя во лжи, если ты вообще понимаешь, о чем говоришь! Не довольствуясь этим идиотским наблюдением, ты, однако, далее утверждаешь, что фелляция - это не что иное, как детализация инфантильного акта сосания женского соска, но если это так, черт возьми, то почему сосальщики прилепляют свои слюнявые губы не к грудям женщины, а к непристойной маленькой маслобойне мальчика? Тем более, что ты не получишь десять лет тюрьмы за то, что тебя поймают на женской груди!
И как будто этого недостаточно, Зигмунд, ты продолжаешь дезинформировать, что, когда ребенок видит коровье вымя, напоминающее пенис (ты имеешь в виду соски, а не все вымя, не так ли, профессор!) эта коровья часть плюс естественное впечатление от предшествующего приятного сосания груди являются первичной основой для последующего формирования феллятивного счастья. Но, Зигги, болван ты этакий, если ребенок связывает сиськи матери с выменем коровы, то почему в голубоватом аду этот ребенок не сосет потом у коров вместо мальчиков? В конце концов, у этого животного в четыре раза больше сосков по сравнению с мальчиком, к тому же оно даёт бесконечно больше молока через каждый из них, чем может произвести из своей единственной сиськи даже самый сексуально развитый юноша; не говоря уже о том, что вас, возможно, оштрафуют только в том случае, если вы сосёте корову, владельцем которой не являетесь - и самое приятное в коровах то, что они никогда не выдадут вас родителям или полиции!
Нет, Зигмунд, ты должен найти гораздо более вескую причину, чем всё вышеизложенное, дабы объяснить сложное происхождение и таинственное, неотразимое очарование фелляции. Исходя из моих собственных ограниченных знаний и опыта, я могу предложить тебе сотню причин, по которым эта божественная сексуальная игра популярна с незапамятных времен; причины эти варьируются от того простого факта, что мужчинам просто нравится делать это, потому что они любят мальчиков, до, возможно, эгоистичного отношения некоторых мужчин (обычно гетеро-ренегатов), которые так сильно ненавидят женщин, что откачивают сперму у юношей только для того, чтобы парень не мог наполнить этой субстанцией какую-нибудь женщину!
Надеюсь, теперь ты понимаешь, Зигги, что распространять всю эту ошибочную и неоправданную ахинею не стоит - это тебе не крикет, практически преступление! Хотя я подозреваю, что на самом деле это вина влагалищного «промывания мозгов», которому подвергались многие из вашего рода и поколения. Но это совсем не оправдывает твои откровенно ложные высказывания, поэтому я ожидаю, что в следующей своей книге или лекции ты полностью опровергнешь все эти нелепые заявления и смиренно извинишься перед всеми нами, уважающими себя почтенными фелляторами!
АМАР
Убеждённый бойсексуал никогда не бывает полностью трезвым, он никогда не сможет пройти по прямой линии, потому что хронически пьян от любви и буйной страсти, он одурманен мальчиками. Как алкоголик, который пытается сделать свою единственную квинту бурбона последней... последней... и, наконец, последней, захмелевший бойсексуал пытается сделать так, чтобы мальчик оставался... оставался и остался.
- Никогда не покидай меня! - умоляет он, даже когда дверь захлопывается за ушедшим возлюбленным.
И сегодня - в календаре написано, что суббота, но я не доверяю календарям, потому что в воздухе определенно чувствуется среда - Амар, который не должен был появиться до вечера, волшебным образом материализуется около озонового полудня.
- Что ты здесь делаешь? - говорю я придирчиво, и одновременно радостно. - Ты должен быть в школе!
- Сегодня суббота, идиот! (Мои извинения, календарь, случайно ты оказался на этот раз прав.) И мальчик прижимается ко мне, расстегивает молнию у нас обоих, скользит своей большой теплой похотливостью по незначительной моей, которая сразу же становится игривой рядом со своим долгожданным спутником.
- Дашь доллар, чтобы я мог сходить в кино? - спрашивает Амар, утыкаясь своей блестящей головой мне в подбородок. - Я разберусь с этим, когда увижусь с тобой сегодня вечером.
Сексуальная игра мальчика приводит меня в состояние левитации, и я пригибаю голову, чтобы избежать столкновения с потолком.
- С каких пор дневные фильмы для детей обходятся в доллар? - капризничаю я, на самом деле мне всё равно.
- Ну, есть подоходный налог, налог на социальное обеспечение и налог на развлечения, - перечисляет мальчик, - и все это складывается.
- Верно, - говорю я, погружаясь в мечты. - Я забыл об этом.
Затем я чувствую, как маленькие пальцы карманника извлекают мой бумажник, возятся с ним, возвращают его, и мальчик машет купюрой передо мной. Она выглядит как один... или там присутствует ещё и ноль?
- Не уходи! - шепчу я ему в волосы. - Останься со мной! Сходишь в кино вечером.
- Я не могу, герцог! - протестует мальчик. - Они показывают мультфильмы и сериал только днем.
Он выскальзывает из моих рук – и ко мне приходит лукавое вдохновение.
- Выпей молочка, прежде чем уйти, - приглашаю я.
И вынимаю его из холодильника, наливаю в большой стакан, который мальчик осушает. Теперь перед ним стоит бутылка ледяной кока-колы.
- Чтобы перебить вкус молока, - соблазняю я, наливая в стакан.
Амар пьет, затем смотрит на пиво, которое заменяет опустевшую бутылку с колой. Он колеблется... но корневое пиво - его второй любимый напиток, и оно тоже исчезает, медленно, но полностью.
Опускаясь в кресло, мальчик икает, стонет, кладет руки на вздувшийся живот. С самодовольным удовлетворением я злорадствую над его залитой жидкостью маленькой серединой и предлагаю:
- Иди и полежи на диване - у тебя ещё много времени.
Амар вскакивает на ноги, и я подхватываю его, несу мальчика к своему ложу извращенца, подсовываю подушку ему под голову, становлюсь на колени рядом с ним, и с нежностью подвергаю гонениям его прекрасную игрушку.
- Мои ботинки! - мальчик бормочет, закрывая глаза. - Сними мои ботинки!
Мой всегда внимательный друг, заботящийся о моей слишком любимой подержанной мебели!
Моя уловка в высшей степени успешна - мальчик засыпает. Я стараюсь не беспокоить его, и губами мягкими и вкрадчивыми, как туман, втягиваю в себя конусообразную головку, нежно посасываю ее, а затем нежно облизываю языком ее гладкую твердую поверхность.
Проходят минуты восторга, десять минут, четверть часа. Глаза Амара распахиваются. Он смотрит на часы, на меня, улыбается, потягивается, вздыхает. Тяжело вздохнув, я готовлюсь отнять свои губы.
- Оставайся там! - произносит мальчик. - У меня есть orina!
ПЁТР И ПАВЕЛ
Я не знаю, какая ироничная кода [итал. coda - «хвост, конец, шлейф», в музыке — пассаж заключительной части произведения.] определенного периода моей жизни привела меня в этот странный и инопланетный город под названием Лос-Анджелес, где полиция усердно преследует извращенцев, которых безопаснее всего беспокоить, потому что они никогда не стреляют, всегда смиренно подчиняются аресту и редко жалуются. Пребывая в фаянсовом настроении вскоре после моего прибытия в этот город, я осмотрел близлежащий пляж и в мгновение ока помог двум парням в купальниках построить замок из песка, к которому добавил реалистичную фаллическую башню с таким конструктивным мастерством, удивившим даже меня самого. Петр и Павел были сводными братьями лет 13, юными Золушкиными сиротами какой-то родительской бури, а в настоящее время подопечными равнодушного дяди, и одному из них мне сразу же захотелось сыграть роль крестной феи.
За один воскресный месяц вы не смогли бы найти еще двух непохожих друг на друга детей, потому что Павел был общительным экстравертом, напоминавшим трех плохих обезьян, которые, сидя на лапах, видят, слышат и говорят зло. Этот морально отсталый парень опустился бы до чего угодно, лишь бы устраивала цена, мальчик-гуапо [т.е. просто симпатичный], неуклюжий телом и атавистичный характером, чередующий угрюмое молчание с пылкой наглой распущенностью, его единственная искупительная черта - большие томные зеленые глаза, которые иногда отражали красоту. Пётр же, напротив, был тихим, замкнутым маленьким интровертом с изящными конечностями газели и таким привлекательным лицом, на котором сразу же фокусируется недоверчивый взгляд... и, пронизанный бурными идеями хищничества (почему миловидность сразу же провоцирует на капанию по разврату!), я сразу же закрыл глаза на слишком соблазнительную перспективу перед собой.
И в тот первый день нашей встречи Павел отводит меня в сторону и, наведя на меня свои абсентные очи, спрашивает, не хочу ли я увидеться с ним этой ночью, наедине. Я соглашаюсь, хотя буквально не свожу глаз с его милого сводного братика, и я уверен, что тесная связь с одним приведет к интимным отношениям с другим. И в тот вечер Павел быстро превращает мою бывшую до сего момента респектабельной резиденцию в кипящее мальчишеское борделло, потому что он срывает с себя одежду, плюхается в постель, объясняя свой выбор повышенной температурой тела, и добавляет с сокрушительной откровенностью, что обычно не играет в гомиков, но у его подруги такая прочная и крепкая девственная плева, что он почти разорвал головку своего члена, пытаясь войти в нее, поэтому, пока она исправляет ситуацию при помощи вязальной спицы, он позволит мне потискать его останки. Не полностью переполненный благодарностью за подобное ренегатство, но все еще надеющийся на Петра, я плачу Павлу его гонорар «Сорока разбойников» и решаю получить за свои деньги всё, даже если это убьет одного или нас обоих.
Как и следовало ожидать, это едва не становится причиной моей, возможно, запоздалой кончины, ибо универсальный шарнир Павла, хотя и хорошего размера, но такой мускулистый, с прожилками, узловатый и шершавый, что причиняет боль моим губам и царапает язык, особенно в той издевательской манере, с которой Павел его обрабатывает - как будто я являюсь какой-то бедной безобидной шлюхой, а он скальпирующим Джеком Потрошителем. И после напряженной получасовой минимизации его максимизированного потенциала пениса, этот орган презрительно выплёвывает мне в рот несколько капель, которые оказываются скорее пред-коитальной жидкостью, чем спермой - ни одна из них ни в коем случае не является приятной. В симуляции искренней страсти вполне искушённый Павел грызет мои губы, как костлявый старый пёс Трай, затем переворачивается и трясет до крайности неаппетитным основанием, и я ползаю по грубой коже его ягодиц, которые шуршат под моим морщинистыми чреслами, как гравийная дорога, толкаюсь в настолько раскрытое попо, что грохочу в нем, как одинокая горошина в стручке... и со взрывом грубого смеха мальчик спрашивает меня, попал ли я в него!
Когда это язвительное испытание заканчивается, и мальчик снова облачается в свою безумно модную одежду, он ломает половину зубов в моем импортном английском черепаховом гребне в попытке привести свои жесткие охрянные волосы в буйный полупорядок, и когда я уже готовлюсь признать этот вечер убогим фиаско, гнусные губы Павла произносят слова, накачивающие меня до парящей эйфории.
- А не хотел бы ты позабавиться в постели с моим братом?
- С Петром? - хриплю я. - Я и не думал, что он такой мальчик!
- Он не такой! Он очень хороший, читает Библию, ходит в церковь, и воскресную школу, маленькое дерьмо, такой чистюля, что меня от него тошнит!
Мое лицо сникает быстрее, чем мои несбывшиеся надежды.
- Как же я смогу узнать Петра получше, если он так невинен, как ты говоришь, он, конечно же, не захочет ни с кем спать!
- К чёрту этот шум! - говорит Павел в ярости. - Он станет, или я надеру ему задницу через его пупок - но это будет тебе стоить!
И государственный долг, который мальчик просит за доставку своего брата, почти заставляет меня выброситься в окно, но мой либидо-термостат теперь полностью вышел из-под контроля, я с нетерпением жду подтверждения и даже заранее расплачиваюсь.
На следующий вечер робкий Пётр скребется в мою дверь, и я приветствую его, вырываю из его нервных рук последний номер еженедельника «христианский мальчик», веду его на кухню, сажаю, пичкаю дорогими деликатесами, все время пытаясь направить его неуверенный разговор о золотых звездах за прилежное посещение воскресной школы в более плодотворное русло, касающееся фруктов и их непризнанной социальной значимости. Затем мне удается раздеть его с помощью некой тауматургической [способность мага или святого творить магию или чудеса] ловкости рук, вытащив его из строгого наряда, пока он, так сказать, не смотрит... и вид его гладкого тела, все эти прелестные просторы гладкой мягкой плоти и кожи из тончайшего розового шелка говорят мне, что Пётр выше всех - мальчик из миллиона - и я старательно воздерживаюсь от взгляда на его интимные места, чтобы слишком большое счастье в один момент не повергло мой и без того неустойчивый рассудок в позорное бегство.
Хитрым окольным путем я веду его к своей кровати и осторожно опрокидываю на нее, после чего он, краснея, просит погасить свет, печально потирая свой маленький зад, как будто недавно получил жестоких пинков от своего сводного брата-сводника... и я чувствую категорическую императивную вину. Я гашу все освещение, дружелюбное полнолуние освещает комнату серебристым сиянием, когда я начинаю исследовать мальчика - объекта моего дьявольского вожделения. Но первое же прикосновение кончиков моих пальцев к его руке приводит его в бешенное хихиканье и дикое верчение конечностями - он так боится щекотки, что малейшее прикосновение плоти к его акварельному телу доводит его до легкой истерики. Поэтому я выискиваю шоколадный батончик, который запихиваю ему в рот в качестве сахаринового кляпа, и сую ему в руки его собственный еженедельник «Христианского мальчика», чтобы отвлечь его, пока я концентрируюсь на его выделительных областях. И быстро проклинаю этого проклятого мошенника Павла за его ужасную аферу, потому что я нахожу не только то, что задница его сводного брата удручающе непригодна из-за кровоточащего геморроя, но и то, что он также недоступен фронтально. Петр только по имени Петр, он хорош, потому что иначе быть не может... потому что от естественной немощи или из-за ножа хирурга Петр - целиком, на 100% евнух, без яичек и члена!
АМАР
Как и альпинизм, любовь к мальчикам - это волнующая одержимость вдыхания разреженного воздуха, обостряющая все чувства и возбуждающая новые и необычные, достигающие головокружительных высот, которых никогда не достигают большинство мужчин. Но небольшая оплошность, шаг, который не был тщательно спланирован... и надвигается катастрофа. Если только у вас нет маленького Ангела-Хранителя!
Это больше, чем день для запоминания - это день, создающий память. Поздний октябрь, спелый заимствованным у лета теплом, солнце, сжигающее листья, каракулевые облака. Под глупым платаном, все еще упрямо цепляющимся за свою увядающую листву, я жду возле школы Корво для мальчиков в пору послеобеденного перерыва. Я не должен там находиться, это очень неразумно, слухи о насильниках множатся - но я поглощен непреодолимой необходимостью увидеть Амара. Достаточно мимолетного взгляда, достаточно быстротечной возможности увидеть спину, ноги, его потертые туфли.
Звон колокольчиков, хлопанье дверей, топот ног, и лавина шустрых парней срывается вниз по ступеням, затопляя игровую площадку. Я ищу светлую голову, и вижу несколько, но это не он. Где он может быть?! Чистит ластики для учительницы? Ох уж эти коварные женщины-учителя, задерживающие самых юных юношей для мелкой случайной работы! Или его задержали из-за какой-то мелкой провинности? Не смог правильно произнести слово «педофил», и теперь ему сто раз нужно правильно написать его на доске?!
И тут каким-то метафизическим образом вдруг вырисовывается полицейская физиономия, на которой застыло хмурое подозрение. Мне следовало взобраться на платан и продолжить свое бдение сквозь его маскирующие листья! Фузз интересуется, что я делаю здесь, в этом месте, и в этот конкретный момент. Импровизируя со скоростью света, я кладу одну взволнованную руку на левую грудь и нездорово вздрагиваю:
- Я почувствовал некоторую слабость, поэтому остановился, чтобы отдохнуть, офицер. У меня слабое сердце. (Верно! Верно! Где моё белокурое недомогание!)
Законник, чующий уклончивость а, возможно, и ещё худшую вонь, сомневается.
- Вы женаты? - допрашивает он с тяжеловесной настойчивостью.
- Да, в некотором смысле!
Я заикаюсь, а затем бледнею.
- Гражданский брак, - но это не склоняет фузза в мою пользу - он просит удостоверение личности. Я показываю содержимое всех моих карманов: пригоршня мелочи, носовой платок, ключи, список покупок... и один из носков Амара, который я тут же неуклюже прячу. Я забыл свой кошелек, не могу найти даже неоплаченный счет (но счета есть всегда!), который мог бы помочь опознать меня. Слабо улыбаясь, я перечисляю имя, адрес, род занятий, но не призвание, даже былое гордое звание и показатели хорошей мелиорации, но суровое выражение лица копа холодно указывает на то, что я воскресший Анания [еврей-христианин из Дамаска, по преданию признается одним из числа семидесяти апостолов,] и могу ожидать законной казни.
- Было несколько случаев, в которые оказались замешаны совсем юные мальчики.
С искренним негодованием я протестую:
- Я так же презираю растлителей, как и вы! - но мое заявление не впечатляет.
Я потею, тереблю галстук, шаркаю ногами, кашляю... стараться не смотреть на своевольных подростков, шумящих в игре поблизости.
Фузз подтягивает ремень, подразумевая, что тянется к пистолету.
- Вам лучше пройти со мной!
Я сжимаю дрожащие руки за собой и открываю рот, но не могу ничего произнести. Законник хватает меня за плечо... а затем уголком глаза я замечаю льняную вспышку, которая быстро принимает желанную форму и содержание. Амар! Он бросается ко мне, тайком подмигивает, тянет меня за рукав, улыбается и убедительно восклицает:
- Привет, дядя! Ты долго ждал?
СМУЩЁННЫЙ ОФИЦЕР ПО НАДЗОРУ ПРОСРАМЛЁН
Сирилл Этельберт Арбутнот - мой офицер по условно-досрочному освобождению, ненужное зло, вызванное предательской шторой, которая со скрежетом взлетела, обнажив меня и обнаженного парня в незаконной сцене перед назойливыми зеваками со всего двора, которые уже давно считали меня тем, за кем следует приглядывать! И волей-неволей я какое-то время отсидел, потом был невероятно условно-досрочно освобожден, потому что мое место оказалось необходимым для еще более предосудительного злодея... и таким вот образом Сирилл вошел в мою жизнь как луч мрака, как потускневшая серебряная подкладка к темным судебным тучам.
Идеально подходящий для своей работы, Сирилл, которому около сорока - толст, невысок, круглолиц, с очками в роговой оправе на носу и серо-коричневыми костюмами на своей дряблой фигуре. Он - столп всех приличных учреждений города, кроме бойскаутов (он не одобряет мальчиков!), и до сих пор не может вообразить, как человек может оказаться способен на то, в чем меня признали виновным. Каждый раз, когда я навещаю его, он с побледневшими щеками и сморщившимися ноздрями обсуждает мои извращенные наклонности, его рот при этом вытягивается в узкую полоску. И поскольку теперь мне нечего терять, я рассказываю Сириллу в ярких анатомических подробностях, в точности, чем я занимался с тем парнем, пока Сирилл не издает звук, неизбежно предвещавший, что его вот-вот стошнит... и дрожащим голосом он велит мне больше не грешить! Но почему ему это всё так интересно, как собаке, возвращающейся к какашкам другой собаки? Несомненно, он надеется заманить меня в ловушку и заставить признаться в моих любовных похождениях с другими мальчиками!
И иногда, когда я нахожусь на Таймс-сквер, или в Брайант-парке, или в Вилледж, я изучаю возможности табу - и, к сожалению, они всегда неудовлетворительны! И замечаю Сирилла, идущего по моему следу, тяжело дышащего и желающего поймать меня на ещё одном проступке. Но я невинно смотрю новостные выпуски на Times-Allied Chemical Building или пялюсь в витрины магазинов и лавок, и неизбежно Сирилл вскоре появляется рядом со мной и торжественно предупреждает, что эти окрестности не являются для меня окружающей средой, и, если он увидит меня здесь снова, то будет вынужден сообщить обо мне!
А по выходным в любой час дня или ночи звонит мой телефон, и я тут же отвечаю, надеясь, что это может быть какой-то мальчик-арлекин, который, найдя время и свои яички, тяжело свисающие с руки, желает провести и то, и другое со мной. Но чаще всего мне звонит Сирилл, который с невероятной наивностью спрашивает:
- Ты один? Или ты с кем-то, кем не должен быть?!
И я отвечаю:
- Я с Гамлетом.
Он резко переспрашивает:
- Бессмертный Гамлет Шекспира или какой-нибудь развратный малолетний преступник с таким странным именем?
- Ни то, ни другое, - отвечаю я. - Гамлет - это моя собака, которая такса и сучка!
И он вешает трубку, не вполне удовлетворенный обстоятельствами, как я их представил. Но всё не так, и я возвращаюсь к Гарольду-Гамлету, который с сожалением спрашивает, как, черт возьми, я могу ожидать, что он сойдет с ума, когда прерываю любовные игры, чтобы ответить на чертов телефон?
А одна неделя в июне - постоянный период, когда я особенно рассеян - и я забываю доложить Сириллу, и он отчитывает меня в чопорном, сжатом ожидании невообразимого худшего. И я топлю его в извинениях, чае и пышках, униженно умоляю его не обращать внимания на мою непреднамеренную ошибку и дать мне еще один шанс! Наконец он смягчается, но извергает страшные угрозы того, что случится, если это повторится снова... и просит показать таксу! Я говорю ему, что Гамлет у ветеринара, её стерилизуют. Затем его буравящие глаза бродят по комнате, рассматривают огромную Библию (оставшуюся мне вместе с арендованной, меблированной квартирой), альбомы церковной музыки (которые я храню для глухого друга) и фотографии умерших родственниц на каминной полке (которые были оставлены бывшим жильцом и которые я намеревался убрать), и Сирилл заметно теплеет от этих ложных свидетельств моей существующей честности и начинает беседовать о погоде и о том, является ли целомудрие или воздержание более святым состоянием в глаза нашего Господа.
И, прокладывая путь через мой холодильник (он что, никогда не слышал о грехе обжорства?), Сирилл остается у меня до тех пор, пока я не начинаю со всей серьёзностью рассматривать возможность перерезать себе горло краем соленого содового крекера, как вдруг в мою дверь стучат, и мое сердце проваливается в пятки и даже ниже.... ибо это Гарет (poinciana puer [тропический мальчик], который может эякулировать четыре раза за сорок пять минут при помощи капли Astring-o-sol [средства для ухода за полостью рта] на его уриновый проход!). Я забыл, что сегодня день его ночного свидания со мной, но если я не открою дверь, то, возможно, он уйдет.
- Кто-то стучит в дверь, - услужливо замечает Сирилл, поглощая бутерброд с кресс-салатом.
- Я никого не жду, - слабо отвечаю я.
- Это простая обычная вежливость, надо ответить, кто бы это ни был, - неодобрительно сообщает Сирилл.
Я не решаюсь открыть дверь, медлю, но стук раздается снова, я открываю ее, и Гарет, неизменно импульсивный парень, бросается внутрь, но, замечая Сирилла, останавливается так внезапно, что его пятки пробивают дыры в ковре.
- Ну и ну!!! - говорит Сирилл, роняя свою чашку чая и выплескивая крем из пирожного на свою безупречную жилетку, поскольку он сразу же приходит к выводу о самом худшем. - Ну и ну!!!
Гарет бросает на него оценивающий взгляд, затем поворачивается ко мне.
- Он..? - спрашивает он, ткнув пальцем в Сирилла и подразумевая, что этот человек тоже является банано-поедателем.
- Мистер Арбутнот, - говорю я с болью в голосе, - это ... хм... мальчик-газетчик, который пришел забрать свою еженедельную плату, а это мистер Арбутнот, мой офицер по условно-досрочному освобождению!
Мальчик и мужчина изумленно пялятся друг на друга, но мальчик приходит в себя первым.
- Офицер, надзирающий за условно-досрочно освобожденным? - говорит он мне не без уважения. - Что ты сделал - ограбил банк?
- Его преступление было намного серьезнее, молодой человек! - сурово произносит Сирилл. - Какую газету вы продаете, могу я спросить?
- Любые! - быстро отвечает Гарет.
И твердо веря, что все потеряно, но по-прежнему пытаясь осуществить обман, который инициировал, я иду в спальню в поисках своего кошелька. Гарет следует за мной.
- Он действительно офицер по условно-досрочному освобождению? - шепчет он. - Это для меня как свежий фрукт!
- Он не фрукт! - в отчаянии шиплю я. - И, хотя это не твоя вина, твой приход сюда отправит меня обратно в тюрьму!
- Почему? - спрашивает Гарет с негодованием. - Мы ничего не сделали ... пока!
- Потому что ты - мальчик, за что меня и посадили, а также, ты - несовершеннолетний правонарушитель с собственным послужным списком, правда, только за кражу колпаков с машин и ограбление пьяниц.
- Ты имеешь в виду, что он знает, для чего я пришел?
- Он подозревает, и с моей репутацией и историей уголовного дела этого достаточно! Так что, ради бога, притворись, что ты разносчик газет и…
- А теперь, подожди минутку, герцог, давай обдумаем это. Ты уверен, что он не ест это? Ты удивишься, какие парни жрут это дерьмо. У меня однажды был судья ... ну, может быть, только мировой судья, но ...
- Гарет, ради любви к Небесам, возвращайся в гостиную! Если ты задержишься здесь подольше, он придет поболтать с наручниками и отзовёт документы об условно-досрочном освобождении, и…
- Хорошо, герцог, но слушай! У меня есть идея, которая может сработать. У тебя все еще есть фотоаппарат?
- Да, но для чего...?
- И плёнка в нём, и вспышка?
- Да, но...
- Окей! А теперь я вернусь к твоему другу и, может быть, продам ему газету! Подожди здесь, и если моя идея сработает, я свистну... тогда ты прибежишь со своей камерой наготове. Хорошо?
Я хватаюсь за эту неизвестную соломинку, которая является лишь тенью от соломинки.
- Хорошо, - я дрожу и иду к шкафу, чтобы откопать камеру.
Это красивая фотография. Фотографии, должен сказать. Четыре штуки, все очень четкие: черно-белые тона, приятно контрастирующие, интересные позы предметов. Они показывают Сирилла, лежащего на спине в перевернутом кресле... и хотя на самом деле его лицо представляет собой измученную маску возмущения, ужаса и отвращения, но камера с поэтической справедливостью Немезиды зафиксировала черты Сирилла, извивающегося в муках страстной похоти, когда Гарет верхом на его груди прижимает свой возбуждённый пенис к губам моего больше уже беспокоящего офицера по условно-досрочному освобождению!
АМАР
Рай на земле - это психофизическая способность быть изнасилованным каждый час тем, кого ты любишь! Я еще не достиг этого Зенита экстаза, но вершина уже видна на этой звездной ночной Луне - окрашенная в оттенки голубого под отливом мерцающего серебра. Ночь, дышащая магией: ибо непредсказуемый Амар, мой парадоксальный импресарио восторга, обвит вокруг меня. Твое присутствие побеждает, Ганимед! Все, что я есть - твое!
Демонстрируя свою обычную способность создавать поразительно неожиданные драматические эффекты, мальчик проводит пальцами по моей груди, открывает мой рот губами и предлагает мне сделать клизму его личным шприцем... а за окном невоспитанный древесный ворон издает резкий какофонический звук.
- Нет!
Я наслаждаюсь, оцепенев от пилигримовой похотливости этого чарующего парня.
- Почему нет? Ты же делаешь это со мной!
- Мне не хочется, чтобы ты тратил свою драгоценную помадку на такой сравнительно нечувствительный сосуд, как моя задница.
- Мне не нравится, когда ты говоришь задница! Говори culo! Почему ты всегда говоришь такие грязные вещи?
- Мой двусмысленный пери-пуританин [пери - прекрасная фея из персидской мифологии.], в Испании, на Кубе и во многих других странах ты бы тоже выражался грязно!
- Но я не в тех странах - я здесь! Давай, герцог, переворачивайся!
- Нет
- У тебя геморрой?
- Нет.
- Только не говори мне, что твоя большая задница - целка?!
- Ну, моя зад... наполовину так оно и есть.
- Мне не нравится…
- Прости, детка! Прости!
- Ну, тогда сдавайся, герцог! Ты что - курица?! Ты боишься залететь, что ли? Попробуй, может, тебе понравится.
- Я уже говорил тебе раньше, почему мне это не понравится.
Чёрт подери, у это непробиваемого мальчика-торта слишком толстая корка!
- Я не буду кончать! Крест на сердце и трижды мне провалиться, я не буду кончать!
- Нет!
И чтобы положить конец его мольбам, я бросаюсь в жадное жертвоприношение на его пылающие чресла, погружаюсь так низко, учиняя пиратство при самом большом охвате, целую пыльцеобразную смегму, образовавшуюся за полдня, а затем выдуваю неистовый призыв-к-обеду на его питающем горне, пока он не теряет голову и не совершает семеничное самоубийство!
На следующий вечер нет ни Амара, ни ужина в восемь. Я жду до десяти, потом устаю от напряженного рабочего дня и ложусь спать на живот - не самая удобная поза, но мне говорили, что это уменьшает пузо. И тут же погружаюсь в разгульный сон, в котором оказываюсь в синергетическом одиночестве со своим юным кузеном очень далёкого родства, радуясь тайной сексуальной игре с ним, возбуждающей больше всего... и находясь на самой благоприятной точке кульминации, просыпаюсь, смутно осознавая, что я не один.
Комната нежно освещена лампой с розовым абажуром, радио приглушенно играет сентиментальные песни тридцатых годов [XX века] о любви: «Любовь вошла в дом и украла мое сердце!» и я, кажется, укрыт электрическим одеялом - теплым шелковым одеялом, самым желанным в эту прохладную ночь... и тут вдруг вспоминаю, что у меня нет электрического одеяла! Что такое? Кто здесь? Затем мои ищущие ноздри улавливают безошибочно узнаваемый запах сладкого клевера, и я вспоминаю, что дал Амару ключ от моей квартиры, который, очевидно, он использовал для этого милого сюрприза. Он со мной - но лучше поздно, чем никогда! Поправка: нет, он не только на мне, он во мне - наши сцепленные тела в пенисно-анальном соединении, его лобок щекочет верхнюю часть моих ягодиц. Пробираясь сквозь непредсказуемость извращенной парапсихологии, я вздрагиваю, когда его неумолимые толчки вторгаются в меня с почти болью, болью, а затем с болью от удовольствия, сменяемой уже беспримесным удовольствием... и он проталкивается дальше, проникает, и я начинаю ощущать сильную эйфорию, скорее психическую, чем чувственную, от осознания того, что медоносная тычинка моего маленького страстоцвета обретается глубоко внутри меня! Он, как всегда, добился своего... но!
- Ты маленький дьявол! - я слабо протестую. - Отстань от меня - выйди из меня!
- Аааа! Почему ты проснулся именно тогда, когда мне уже было хорошо!
И мой маленький кабальеро заталкивает своего бробдингнеанского [гигантского] bicho поглубже, без сомнения, жалея, что не носит шпор.
- Знаешь, герцог, ты более тугой, чем Галло! Держу пари, ты даже крепче lotta cricas!
- Естественно! - стенаю я от восторга. - Я же говорил, что я девственен как девственная дева! Эй, помедленнее, утихомирься! Ты что, ничего не использовал?
- Конечно! Слюну и бриллиант - я не смог найти это чёртово детское масло.
Его набрякшая дерзость с увеличенным темпом начинает биться в моей ноющей промежности.
- Вытаскивай! - скрежещу я без особого энтузиазма. - Если ты кончишь, я сломаю твою маленькую шею!
Но захватывающая игривость мальчика безостановочно продолжается.
- Не волнуйся, герцог, я остановлюсь вовремя! Мы должны заниматься этим почаще, ты знаешь? Разве это не хорошо? Тебе не нравится?
- Без комментариев! - ахаю я, в лихорадочном жару прижимаясь к нему вопреки своему желанию.
- Тебе нравится, герцог! Только не пори чушь, что тебе не нравится! - воркует Амар. - В любом случае, почему мне не залезть в твою culo? Ты же побывал в моей, ублюдок!
Это неопровержимый аргумент, содержащий скрытую и слишком большую угрозу. Я не шевелюсь, а он прыгает по мне - я проверен и мне поставлен мат! Мое сердце в залоге у этого прекрасного ростовщика, держащего меня в шизофренично-злостном рабстве, я больше ничего не говорю, я пассую перед его суперчувствительным выступлением. И теперь мой безжалостный насильник становится мальчиком-пёсиком, он покусывает мои уши в гидрофобном исступлении, и я чувствую внутри просачивающееся жидкое тепло. Вероломная любовь! Он потерял контроль, и теперь его бальзам проникает в меня!
- Амар! - полузадушено говорю я. - Ты же обещал, что не будешь…
- Расслабься, герцог! - успокаивает мальчик, прижимаясь ко мне. - Я не кончал - это всего лишь orina!
ПОСЛЕДНЕЕ РОЖДЕСТВО
Бингл-джеллз, бингл-джеллз, бингл до конца! Возможно, это был дух святок, а, возможно, какая-то легкомысленная сентенция Жида, заставившие меня подать заявку на работу в качестве Санта-Клауса в универмаге Gacy & Mimbel - вопреки ясному предупреждению на моей новой бутылке с таблетками транквилизатора, которое кричит огромными алыми буквами: ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ ДЕТЕЙ! И G & M берет меня на работу с ничего не подозревающей приветливостью, одевает меня в красно-белый костюм плюс белоснежную бороду, шапку с кисточками и блестящие черные сапоги. И вскоре тошнотворные маленькие мисс уютно устраиваются на моем колене, кокетливо взбивают свои преждевременные завивки, щеголяя ногтями в пастельных тонах, размазывают тушь по дебильным глазам и щебечут, что хотят куклу, которая писается и которую можно было бы пеленать, модельное платье субтильного размера и бой-френда на Рождество. И только проявляя сверхчеловеческую сдержанность, я удерживаюсь от того, чтобы не швырнуть их в зияющую пасть вентиляционной шахты, дабы освободить место для пола с мочеиспускательной системой наружу, который приближается (ах, экстаз!), и усаживается своими маленькими твёрдыми задами на мои колени и щиплет меня, чтобы понять, настоящий ли я. И один привлекательный маленький коммунист говорит, что он не совсем уверен, но думает, что не верит в меня; и я ворчу, что тоже не верю в него, и если бы он не был таким большим, а его любящая мама не смотрела бы на него, я задал бы ему хорошую трёпку!... и это так очаровывает этого юного обольстителя, что он слюнявит губами поцелуй на моей щеке и вытаскивает свой рождественский список, нацарапанный на рулоне шартрезной туалетной бумаги, который разворачивается от его жадного энтузиазма и разматывается на 187 футов в сторону прохода к отделу противозачаточных средств в южном крыле! А другие маленькие не по годам развитые малыши детсадовского возраста задают мне наводящие вопросы относительно рациона питания моих оленей и метеорологических условий на Северном полюсе, и не было бы более эффективным оснастить мои сани одним или несколькими самолётными винтами? И все они уверенным тоном заявляют, чего именно ожидают от с. Клауса, до последней гребаной гайки и винтика, ни на секунду не задумываясь о том, чего бы хотелось мне, хотя я искренне надеюсь, что они поймут это, когда станут на десять лет старше. А затем прибывает этот абсолютно серафический блондин, благоухающий формулами, в ореоле шапке-чулка, подпрыгивающий и подрагивающий в своем стремлении посетить старого Святого Ника, и он вскарабкивается на мои распоясавшиеся чресла, вытирая ноги о мои штаны, пока я соображаю, осмелюсь ли прижаться губами стервятника к этим лунно-золотым волосам, не превратив собравшихся матерей в стаю свирепых гончих, преследующих извращённого секс-изверга. И этот ангелоподобный карапуз подмигивает обоими своими херувимскими глазами, извивается и корчится, и шепелявит, скорее сладко чем слащаво: «У меня для тебя кое-что есть, дорогой Танта!» и я весь пылаю тающей нежностью, изливая хвалебный панегирик: ««Мир на земле, добрая воля к мальчикам» [извращённая фраза из библейского Благовещения пастухам], когда недоверчиво осознаю, что мой правый блестящий черный сапог хлюпает, переполнившись через край!
АМАР
Среди всех слов Уэбстера слово «радость» означает «Амар». Он - моё Счастливое Рождество, многолетний праздничный праздник, мой личный Санта, нагруженный мешком подарков, постоянно наполняющий мой жадный чулок-рот леденцовыми вкусностями... хотя, в силу этого, восхитительно трудно воспевать мою признательность его колядочными радостями!
И этим вечером, в этот белый с малиновым сатирский кровоподъёмный декабрьский вечер, Амар – певчий-Шехерезада моего султанского желания, особенно страстно желающий угодить, потому что я намекнул, что часы, которые он пожелал себе на святки, практически тик-тик-тикают на его тонком запястье, если он будет продолжать оставаться добрым маленьким Святым Ником. Мой юный Мастер Скайларк [жаворонок] не поет на лету - он вокализирует в моих объятиях, мое сердце создает фоновую музыку, настолько тихую, что это всего лишь эхо её самой, которое слышу только я... и время от времени я прикасаюсь губами к сладкозвучным губам мальчика и извлекаю аккорд, половину припева на своем смазанном мелодией языке.
Из уважения к конструктивной музыкальной критике, критиканствующие придиры могли бы предположить, что голос Амара напоминает голос развращённого мальчика из церковного хора, хлипло-каркающего из-за скрытного приёма виски и сигарет, испускающего тональные искажения, которые вянут даже в ушах ревущего осла. Но мой слух уверяет меня, что мальчик звучит очаровательнее соловья (зачем мне его песни, коль он поет не мне?), он - часть романтической легенды, он - величайший хорист среди всех других ночных симфонистов, пернатых или плотских, замолкающих, когда разливаются хрустальные ноты моей любви.
А что он поет? Колыбельная Брамса? Серенаду Шуберта? Арию колыбельной из оперы Джоселин? Ни в коем разе. Из «Битловского песенника» его сильный, чистый, насмешливо-страстный юный голос произносит нараспев глубочайшую выборку, и кое-какие вещи вызывают весьма пылкий отклик: «Мальчики», например, и «Плохой мальчик» - «По соседству с нами есть мальчик...», который, как я понимаю, был настолько плох, что он, должно быть, был неприлично хорош! Затем мое разностороннее маленькое сопрано издаёт умильные конопляночные трели утраченной невинности и обретенного экстаза, горя и отчаяния:
Я люблю горлицу, ах!
Ясное голубое небо в вышине, ах!
Перчатку моей неверной леди, ах!
Я в любви к любви, ах!
Ибо моя настоящая любовь ушла, ах!
Ох! Как я страдаю!
И затем, выкрикивая свой собственный аккомпанемент, с копной золотистых волос, раскачиваемых слева направо и налево, Амар переходит к рок-н-роллу, фрагу [танец, распространённый в США в 1960-х годах, разновидность твиста], ватуси [сольный танец, который пользовался недолгой популярностью в начале 1960-х годов], к «картофельному пюре» [танцевальное движение, популярное в 1960-х] и иглы-глюг по всей комнате, извиваясь, топая, перемещаясь, раскачиваясь, трясясь... танцуя как обезумевший мальчик-священник на полуночной Черной Мессе до тех пор, пока не начинает паниковать, как котенок, гоняющийся за осенними листьями, которые кружит ветер, и в неистовом финале встает на голову. И я хватаю раскрасневшегося и смеющегося перевернутого паренька, просовываю голову между его бедер - и теперь уже сам, в музыкальном настроении, начинаю играть зажигательный припев ганимедского гавота на его перевернутой губной гармошке!
СОДОМ-1966
Как сон во сне мне снится противозаконная идиллия о городе у внутреннего моря или на Эдемском острове, или укрытом горами, чьи заоблачные вершины редко видны. Город, в котором красивые мальчики всех возрастов доступны как фрукты, спелые или зеленые, в пышном неухоженном саду, и там вы легко можете купить то, что не можете вдохновить - привязанность, страсть, любовь или их весьма заслуживающие доверия подделки. Здесь парни будут приставать к вам, вовлекать вас в коварные разговоры, вскоре переходящие в секс - и если некоторым из этих молодых людей не хватает английского языка, то это едва ли является недостатком, поскольку все они владеют каббалистическим языком жестов, чтобы выразить идиому любви на любом языке. Поглаживание по щеке, красноречивое движение кулаком по телу, определённые пальцы, используемые в возбуждающем откровении, - все это говорит о том, что эти экстравертные маленькие самцы восхитительно раскованы и немедленно доступны! И если вам феноменально не повезло, раз вы не повстречали таких общительных подростков, не отчаивайтесь. Просто бросьте явно восхищенный взгляд или два на проходящий мимо парад несовершеннолетних, и вскоре сутенер окажется рядом с вами, многословно и довольно точно рекламируя то, что он может предложить! Едва ли десять лет назад в этой волшебной стране процветали законные приюты для мальчиков, но теперь официально их нет. Вестернизация [процесс уподобления различных обществ западному типу, по сути - глобализация] дотянула свои губительные руки даже сюда.
Если ваши вкусы склоняются к показному, роскошному сладострастию и вы можете позволить себе потакать им, то, вас, пожалуй, после тщательной проверки, осчастливят приглашением посетить и принять участие в обрядах Рыцарей Пылающего Пестика - необычайно эксклюзивной и таинственной организации, чьи секреты ревностно охраняются, и на то имеются веские основания. Эти ритуалы (эвфемизм оргазмических оргий) проводятся в маленьком дворце удовольствий из разноцветного мрамора среди ландшафтных садов в тени экзотических джакаранд, илекса и акаций. Тенистые сады, бассейны и фонтаны наполняют призрачный воздух жидкими оттенками сапфира, аквамарина и лазурита, переливающимися полихромными акцентами бирюзы и хризопраза. Поднимаясь по ступеням, которые кажутся украшенными аметистом и турмалином, вы входите в тихие комнаты, окрашенные в оттенки фиолетового и лавандового, омываемые блеском бриллиантов, оправленных в продуманные хитросплетения снежинок. И когда часы праздности переходят в Этрурийскую ночь, озаряемую луной влюбленных, вы с необычайным любопытством осматриваете классические статуи, чья откровенная мужская нагота разжигает и без того пылающее воображение; смотрите на картины, чьи бесстыдные и неприкрашенные модели в натуральную величину парят под закрывающим их защитным стеклом; разглядываете странные и ужасные книги, испускающие клубы извращенного дыма, когда их открывают; задерживаетесь перед портретом нагого греческого юноши, плачущего над своим умершим петушком, лежащим на его коленях, чьи пёрышки потускнели и обвисли; пялитесь на соседний холст, на котором изображены невероятные деревья, под чьей шелестящей листвой возлежит обнаженный мальчик, теребящий свою волшебную флейту и соблазняющий соседствующего с ним монаха на возбудительную фелляцию; продолжаете просмотр огромной картиной, приглушенной мягким золотистым светом романтизма эпохи Возрождения, изображающую мальчиков-пап Бенедикта и Иоанна, чьи обнаженные тела цвета слоновой кости поразительно контрастируют с алыми одеяниями двух почтенных кардиналов, склонившихся к puer-prone князей церкви, и в восторженном почтении вставших на колени для всасывания.
Затем раздается звон серебряного колокольчика, и вы поднимаетесь по изящной лестнице, устланной бархатом, балясины которой украшены резьбой в натуральную величину, а балюстрады - мозаикой с причудливыми рельефами и инталиями сексуально-акробатических юных арабов, с рубинами-кабошон вместо яичек и огромными чеканными золотыми слитками вместо фаллосов. И вы входите в роскошный зал, благоухающий шиповником и увешанный гобеленами из Коромандела, на которых изображены влюбленные мальчики, настолько непристойные, что обжигают глаза и кружат голову сладостным похотливым недугом. И вы садитесь в мягкое кресло с тирскими фиолетовыми подушками за огромный круглый стол, накрытый тяжелым белым атласом, и вам подают восхитительно вкусную еду и коварные вина, которые воспламеняют, но не пьянят.
А когда пир кончается - все торопливо ужинают в трепетном предвкушении грядущего богатого пира! - стол очищен от всего, кроме его белоснежной скатерти, на которую теперь высыпает плеяда красивых мальчиков, и все они не старше 14, тона их кожи варьируются от кремового алебастра до глубокого янтаря. Они обнажены, за исключением клочка розового шелка на чреслах, чья прозрачность скорее демонстрирует их поразительно большую эрекцию, чем скрывает её. Каждый мальчик носит в левой мочке уха тонкий золотой ободок, на котором мелким готическим шрифтом выгравировано его имя, напоминающее страницы королевских дворов XVII века.
Эти путти, доверительно сообщает мне пожилой джентльмен, сидящий рядом со мной, являются элитой многих стран и в течение многих месяцев обучались чувственным тонкостям своей профессии. Перед тем как появиться сегодня вечером, каждому юному соблазнителю сделали теплую парфюмированную клизму, а затем часами вымачивали в горячей ароматной ванне. Волосы каждого уложены в стиле, который лучше всего соответствует его особому типу миловидной привлекательности; тела депилировано от всех волос, кроме лобковых и подмышечных, а те смазаны мазью, делающей их вьющимися и ароматными; ногти на руках и ногах тщательно подстрижены и отполированы до естественного сияющего розового цвета; зубы отбелены до белизны пемзой, язык осмотрен на здоровый оттенок, дыхание проверено на здоровую свежесть юности... и, наконец, губы, соски и головки полового члена слегка помассированы притиранием, которое вызывает припухлость и изысканную чувственность. После чего маленького мальчика-куртизанку пичкают калорийной, бодрящей пищей и обильно поят теплым молоком с медом, сдобренным афродизиаками. Эти надменные юные красавцы, продолжает мой информатор, получают двести долларов за ночь в своих объятиях, и стоят каждого цента - хотя их клиентам зачастую приходится проводить неделю восстановления сил на курорте в окружении устриц!
Зачарованный, я упиваюсь разгуливающими вокруг меня мальчиками. Их можно почувствовать, их запах - пьянящий аромат ладана, смешанный с благоуханием чистой свежей кожи страстно возбужденных юных мужчин, в сочетании с мускусным амбре мховой розы, которое исходит от их напряженных гениталий. Сексуальное очарование окутывает их, как прозрачная вуаль, сияет в их сверкающих похотливых глазах, на их лихорадочно-красных губах и затвердевших сосочках, и в их алых переполненных головках и в торчащих фаллических колоннах, которые вздымают скрывающие их клочки ткани - уже влажных, сочащихся пре-коитальной жидкостью. Бойкие пареньки учиняют соблазнительную возню, кружась по столу - делают непристойные, приглашающие жесты своим сидящим поклонникам, теребят себя и друг друга, со смехом имитируют педикатию, фелляцию... проделки ловко рассчитаны на то, чтобы возбудить зрителя.
Теперь гости начинают детально изучать отдельные достопримечательности наложниц перед ними. Следуя пожеланиям, молодой человек наклоняется, раздвигает свои узкие ягодицы, предлагая свой горячий маленький анус для тщательного осмотра. Можно разглядывать любую часть любого мальчика, кроме его гениталий, которые предназначены только для глаз его покупателя, в уединении отведённой для них комнаты. Можно также свободно задавать вопросы ребятам об их талантах, привычках и предпочтениях. Они вежливо ответят на каждый заданный им вопрос, независимо от того, насколько он личен, и в терминах, предназначенных для дальнейшего возбуждения.
- Сколько тебе лет, малыш? - спрашивает кто-то у рыжеволосого нежного мальчугана с трапезундскими глазами.
- Мне будет тринадцать в следующем месяце.
- Только тринадцать! И у тебя уже есть сперма?
- Я уже кончаю ей больше года!
- Ты когда-нибудь играл с собой?
- Да, но не с тех пор, как приехал сюда - это запрещено!
- Как часто ты можешь кончить за ночь?
- Пять-семь раз - это зависит от моего любовника!
- Ты кончаешь быстро или медленно?
- Первый раз быстро, потом медленнее.
- У тебя много мальчишеского сока?
- Я задушу тебя своим первым разом! Остальные будут меньше, но ненамного.
Застенчивому ребенку, чьи живые глаза нефритовы и ясны, как изумруды в сумеречном пруду.
- Малыш, ты выглядишь как девственник. Это так?
- Был, когда приехал сюда неделю назад!
- Ты сожалеешь, что потерял свою вишенку?
- Нет! Хотелось бы потерять целое дерево, полное вишен!
Розоватому юнцу с иссини-черными волосами.
- Ты когда-нибудь трахал девушку?
- Нет, только мужчин.
- Тебе нравятся мужчины?
- Я люблю их - если они любят меня!
- Что ты можешь в постели?
- Все, что захотите!
Черноглазому малышу с большим древком и плутоватой улыбкой.
- Сколько тебе лет, милый бесёнок?
- Двенадцать, но между ног уже пятнадцать!
- Откуда у тебя такой большой член?
- От моего отца! А где ты взял свой?
- Ты когда-нибудь мастурбировал?
- Конечно! С тех пор как мне исполнилось два года! Но здесь это не позволяется! Могут побить, если поймают, когда дрочишь!
- Что тебе больше всего нравится делать в постели?
- Мне нравится... Мне нравится, когда мне сосут столько раз, что я не могу удержать мочу! И тогда... тогда я люблю мочиться в рот!
(Хм! А вот и мальчик для меня!)
Затем наступает предпоследний апогей вечера, так сказать, предкульминация ночи. Гости и мальчики вот-вот разойдутся по номерам, чтобы определить рапсодическую пару на ночь... а я сожалением готовлюсь уйти. Я не могу позволить себе отдать двести долларов за мальчика, независимо от того, как он выглядит и каковы его возможности. Но я не сильно разочарован, потому что в этой чудесной стране есть тысячи, десятки тысяч послушных юных пареньков, чьи прелести находятся в пределах моего скромного ценового диапазона - и именно к ним я полечу. Я благодарю своего покровителя за то, что он позволил мне посетить сей великолепный увеселительный дом, отказываюсь от его предложения связать меня с одним из его непарных завсегдатаев и ухожу.
Возвращаясь в город, я обнаруживаю, что всюду, куда ни повернись, мелькают всевозможные виды желанных мальчишек, ибо этот город мечты - конец огромной воронки, которую окружает густонаселенная, бедная местность. Предприимчивые мальчики, бездомные, голодные, безработные, легкомысленные юноши, подобно железным опилкам, неудержимо притягиваются к этому процветающему, переполненному туристами магниту. Во многих кафе и кофейнях сперматозоидные стриптизерши появляются по мановению пальца—если только о них еще не было сказано. А они, когда им надоедают, улыбаются, качают головами, указывая на соседнего старшего товарища, который является их поклонником, защитником и партнером по постели.
В большинстве парков этого города вы можете гулять по ночам под высокими тополями, чьи ветви под прохладным ветерком издают нежные звуки прибоя; или сидеть у быстрого шалимарского потока [название Shalimar происходит от садов Шалимара, возведённых сначала падишахом Джахангиром в Кашмире, а затем его сыном Шах-Джаханом в Лахоре], суетящегося вокруг валунов в своем русле; или ступать по травянистым просторам, усеянным декоративными лабиринтами цветов и кустарников, - и вам кажется, что вы наедине с яркой луной, мерцающими звездами и парящими тенями. Но эти тени начинают двигаться, обретая форму и субстанцию, и вдруг вас окружает панорама оживленной юной мужественности, нежно, пронзительно, хрипло, грубо, громко, настойчиво предлагающей свои прелестные товары: а у меня шесть дюймов!.. А я могу кончать четыре раза за час!.. В мой зад никогда не входили, но я продам его вам по цене новых туфель!.. Вам нравится, когда вам ввинчивают? У меня никогда не опускается!.. Мне нравится делать 6, если вам нравится делать 9!.. Возьмите меня, сэр, я знаю, что американцам нравится больше всего! И вы ошеломлённо оцениваете, отвергаете, противопоставляете и сравниваете - а потом, возможно, вы маните маленького молчальника, стоящего на краю этой толпы, потому что он кажется потерянным и немного испуганным, и понимаете, что его грустное юное лицо, глубоко изъеденное оспой, может обескуражить амура. И вы берёте его к себе домой, и когда его мягкое податливое теплое маленькое тело прижимается к вам, и вы чувствуете первое прикосновение его свежих, таких сладких губ к своим, вы осознаёте, что сделали правильный выбор.
В городских трущобах способ знакомства еще более смелый и открытый. Здесь, при свете дня, они толпятся вокруг вас - от маленьких семи- или восьмилеток - чистых бутонов в саду любви - до молодоженов, желающие поделиться с вами своей цветущей мужественностью - вспыльчивых юношей лет шестнадцати и старше, чьи сверкающие глаза мудры знанием всех извращений страсти. И они кричат: возьми меня, потому что моя мать мертва, мой отец умер, я сирота, мне негде спать! Но вы возьмете слишком худого малыша, который тихо и смущённо бормочет: я голоден!
Временами, возможно, устав от осмотра достопримечательностей, вы опускаетесь на придорожную скамейку, чтобы отдохнуть - и вскоре вас узнает сутенер, услугами которого вы пользовались, или парень, которого вы имели раньше, и мгновенно поток потной юной плоти обтекает вы, навязывая свой товар; и вы слабеете от головокружительного блаженства на этом слишком обильном рынке предложений, вы не можете решить... пока сзади не раздается жалобный голосок: Пожалуйста, сэр, вам нравятся однорукие мальчики? И вы встаете, раздвигаете страстно-красное море извивающихся тел, идёте к нему и берёте его одинокую руку. А позже, если у вас достаточно денег и сердца, или, если у вас есть сердце, но мало денег - вы позаботитесь о том, чтобы он получил ту конечность, которой ему недостает. И с удивлением, радостью и благодарностью на его маленьком лице, когда он ласкает и восхищается своей удивительно живой новой рукой, запястьем и ладонью, он отплатит вам так, что это не сможет сравниться ни с какой благодарностью или даром. Если у вас есть сердце!
Ошеломленный этим невероятно неисчерпаемым источником и запасом того, что вы цените больше всего, совершенно не желая покидать это место, вы, возможно, снимете дом или квартиру, где в полной конфиденциальности сможете наслаждаться изобилием маленьких друзей. И если ваши особые интересы известны в определенных кругах - тогда вам больше никогда не придется искать мальчиков - они придут к вам сами! Они будут стучать в вашу дверь, предлагая почистить обувь, купить жевательную резинку, фрукты, овощи, хозяйственные сумки, газеты - и самих себя. Они будут работать для вас, играть для вас, играть с вами - обучать вас восторженным играм, о которых вы давно позабыли или никогда не осмеливались играть. И чтобы у вас не оставалось никаких сомнений относительно пола и возраста вашего посетителя, тот или иной ребенок мягко объявит: «Сэр, я мальчик!» И если вы впустите его (а можете ли вы отослать его?!), он улыбнется, сбросит одежду, попросит принять ванну - ведь эти парнишки, если есть возможность, почти фанатично чистоплотны. И он вернется, слегка пахнущий юностью, мылом и сексуальностью, бросится в вашу кровать, в ваши руки, и, возможно, даже в ваши самые глубокие чувства. И если не этот жизнерадостный юнец заманит вас в ловушку, из которой нет выхода, будьте уверены, что будут другие, и один из них окажется тем самым Единственным!
А есть ли тернии в этом воссозданном саду Эдема? Не прячется ли змей под распускающимся кустом? Удивительно, но крапивы почти нет, а рептилии практически не имеют ядовитых зубов. Полиция, которой недоплачивают, и которая перегружена работой, практична, весьма разумна и гибка. Они могут смотреть с плохо скрываемым презрением на символический знак Содома на вашем челе, но имеют непреодолимое уважение к доллару. И если вы попадетесь им на пути, они арестуют мальчика, если он является известной проституткой, но, по обычаю, тактично проигнорируют вас при получении очень скромного пожертвования. А остальные жители этого фантастического региона, взрослые гетеро et cetera, что с ними? Терпимы они или нет, но они старательно будут смотреть в другую сторону до тех пор, пока вы будете сдержанны и не выставите на всеобщее обозрение свои странные наклонности.
У этого мегаполиса, который реален только в дремлющей фантазии, есть ли у него имя? Есть. Фактически, эта Мекка всех истинных верующих мальчиков действительно существует, и ни один огненный дождь еще не угрожал ее содомическим экстазам. Как ж зовётся эта мальчиковая Шангри-Ла? Ах, ну что ж, было бы рискованно называть это место, потому что, несомненно, вы посетите его при первой же возможности - чтобы ваши самые смелые надежды сбылись! И вы захотите остаться там навсегда. И все же для большинства из нас существует точка неумолимого возвращения. И неохотно, с безнадёгой, вы возвращаетесь в Де-Мойну, штат Айова или Топику, штат Канзас, восхитительно раздавленный сладкой ностальгией по этому городу грез, изобилующему блаженными мальчишескими радостями - но вы уже никогда не будете прежним!
АМАР
Разбираясь в деньгах и во всем остальном, Амар - самый лучший мальчик-торговая сделка, самый лучший мальчик, которого я когда-либо знал. Не сочтите это за скупость или жадность - мне нравится давать парням почти столько бабла, сколько они просят, но, если давать им больше, это, вероятно, ввергнет их в такую оргию трат, что я не увижу их неделями. Намеренно или нет, но Амар заботится о моем бюджете. В качестве уважающего себя жеста его просьбы слегка непомерны, но он неизменно соглашается на сравнительные гроши, и перед его очаровательной манерой просить трудно устоять: «Герцог, я уверен, что мог бы с толком воспользоваться дополнительным долларом сегодня, если ты захочешь дать его мне!» И во время своего следующего визита он добросовестно и полностью возмещает этот дополнительный доллар.
Довольно много долларов ушло на велосипед, в существовании которого я начинаю сомневаться, но это такой же хороший предлог, как и любой другой для извлечения требуемой прибыли. Я давно привык, что мальчики просят денег у безработных отцов, больных матерей, беременных незамужних сестер, братьев, имеющих проблемы с законом. В этих областях либо правда корыстная, либо воображение мальчиков безгранично изобретательно, но вряд ли подобное имеет значение, поэтому - в разумных пределах я стараюсь удовлетворить их запросы, ибо настоятельная необходимость может существовать реально.
У Амара нет братьев или сестер, его отец умер, а его материнский родитель - неизвестная и умозрительное величина, постоянно страдающая от «больных головных болей», которые, по-видимому, мистифицируют местную медицинскую науку. Его отец оставил умеренную сумму страховки, выплачиваемую ежемесячными платежами, а его мать иногда дополняет её, подрабатывая официанткой, пока ее не уволят за то, что она «роняет подносы и оскорбляет клиентов». Хотя мальчик говорит о ней очень мало и всегда уважительно, я чувствую недостаток настоящей привязанности или близости и подозреваю, что она попивает. Также я убежден, что она пренебрегает своим сыном, потому что знаю, что Амар покупает всю свою одежду из своего «заработка», а также выполняет большую часть работы по дому и готовит еду. Иногда я задаюсь вопросом, хватает ли ему еды, потому что он всегда голоден, когда приходит ко мне, и я щедро кормлю его, чтобы восполнить любой дефицит, который у него может быть в этом отношении - не совсем бескорыстный поступок, потому что я понимаю, что столь любвеобильный активный парень требует постоянной подпитки своих сил, дабы поддерживать себя в идеальном состоянии!
В сексуальном плане Амар - мальчик, доставляющий самый большой восторг. Часто он приходит ко мне таким возбуждённым, таким страстно пылающим, что едва сдерживает себя, его лихорадочная болтовня фокусируется на самых извращённых моментах; в горячке он ползает по мне в импульсивной безотлагательности, отдавая всего себя до последнего остатка. Тем не менее, даже в такой момент он не может сдержать побуждение подразнить, помучить, предлагая и отказывая, расстегивая молнию, чтобы показать свою великолепную выпуклость, а затем скрывая её; стаскивая одежду с нижней своей части, чтобы показать член, а затем маскирует его. И когда я страстно желаю сорвать от него одежду, он призывно отступает в какой-то своей примитивной церемонии спаривания, выпячивая свою ноющую вытянутость в мою сторону с соблазнительной усмешкой только для того, чтобы быстро прикрыть себя руками и броситься прочь, или вращаясь, как волчок, продемонстрировать мне слишком короткие проблески его манящего culo... и его жар, кипящая сексуальность его юного тела разрушает астматический кондиционер в моей спальне, и Джекилл-и-Хайд превращают меня из человека в озабоченного рогатого зверя лесной первобытности. И когда, наконец, он разрешает мне взять его, и после того, как я излечиваю все свои пять своих неустойчивых чувств высасыванием сахарозы семи смертных грехов мальчика, я иногда должен смущенно, стыдливо признаться, что сегодня возникли неожиданные расходы, требующие немедленной оплаты, в результате чего в настоящее время я разорен больше чем сложный двойной перелом... и возмущенный паренек с шумом откатывается от меня, яростно колотит по подушкам, матрасу, стене, мне кулаками и чуть не плача кричит: «Аааа! Ты дважды брал мой bicho, мою culo и orina, которые я припас для тебя, - а потом ты говоришь мне, что не можешь заплатить!» И он разгневан, но недолго... Вскоре он снова улыбается и говорит мне, чтобы я забыл про свой долг, не настаивал на нём, это был бесплатный подарок мне от него!
Недавно я дал моей a la carte [желанной] любви ключ от своей квартиры, умоляя его навещать меня, когда у него окажется свободный час, полчаса, пятнадцать минут; и я пренебрегаю другими насущными обязанностями, чтобы дожидаться этого многообещающего легкого стука двери. Но я изредка бываю в отъезде, когда он навещает меня, и, вернувшись домой, я обнаруживаю, что мальчик уже побывал здесь и вычистил все до блеска, оставив на кухонном столе бесценный подарок - завернутую в туалетную бумагу фотографию самого себя, сделанную им в будке в центре города. Удивительно, но фото уловило каждую грань его искрящейся красоты, плюс ослепление его улыбкой с односторонней ямочкой - красота и Амар навсегда! И я прячу фотографию в свой секретный жестяной сундук с сокровищами, где храню свою банковскую книжку до востребования, пять акций Syntex, трусы мальчика и другие слишком немногочисленные сувениры от него.
Войдя в спальню, чтобы переодеться, я обнаруживаю Амара спящим на кровати - теплый обнаженный мальчик, весь бронзовый от пыла и тени в темной комнате - отражение моих самых идиллических образов, его спящая дерзость возбуждающе поглощена какой-то похотливой пенисной мечтой. Я тихонько опускаюсь на кровать, нависаю над лицом мальчика, впитываю его молочное дыхание, нежно касаюсь его губ своими... и его губы дрожат и раздвигаются, словно узнав мою невидимую ласку.
И мягко, нежно, легко я провожу языком по юному телу вниз, в рыжевато-золотистую лобковую чащу, которая шелковисто трется о мои губы, и вверх по гордой фаллической колонне к распустившемуся перевернутому тюльпановому бутону пульсирующей головки, чувствую у своего рта рябь крайней плоти - чувственный отлив, когда она отступает от твердеющей головки, нюхаю влажную маленькую сливу, которая возвращается в мои объятия, прижимается к моим губам, позволяя поцеловать её маленький расширяющийся глазок, еще больше соблазняет, а затем робко отступает. И я преследую её, ловлю, втягиваю в рот, прижимаю к себе её мягкую твердую влажную горячность, смакуя её вибрирующий вкус плоти; и мягче, нежнее, легче, чтобы не разбудить моего милого Эндимиона, я ласкаю напрягающуюся луковицу от пульсирующего меатуса до туго натянувшейся уздечки и обратно, затем вокруг, около, вокруг и вниз и вверх, пока я не начинаю ощущать растущее напряжение, сковывающее тело мальчика; и, поглаживая пульсирующий ствол пениса, теперь уже с большей силой я начинаю облизывать обжигающую головку, которая вскоре уступает моим нежным ласкам, и внезапный блаженный крик дрожит на губах Амара подобно хвалебной песни, когда его чресла в бризантном оргазме выпускают огромные потоки белесого любовного ликера, текущие, как расплавленные жемчужины, по моему языку... и как пчела-берсерк, я тону в редком мёде этого мальчика-цветка, чье цветение вызывает у алых роз бледную зависть.
Когда я, наконец, смотрю вверх, то вижу, как Амар лениво улыбаясь, томно смотрит на меня, проснувшийся и осознающий происходящее.
- Это было хорошо, герцог! - вздыхает он. - Мне снилось, что ты это делаешь, и я не хотел просыпаться, но мне становилось все лучше и лучше, и я понял, что не смогу больше спать. Думаю, что лучше всего, когда тебе сосут, пока ты спишь, а потом медленно просыпаешься... понимая, что это наполовину сон, а наполовину реальность - ну, я не могу точно объяснить, но это было чудесно!
Собираясь уходить, мальчик обнимает меня с силой, ломающей рёбра.
- Не уходи сегодня вечером, герцог, потому что я вернусь. Я хочу тебе кое-что показать.
Незадолго до девяти прибывает Амар, буквально на велосипеде, на котором он въезжает в вестибюль, в лифт, и по коридору к моей двери.
- Я хотел показать тебе, что купил за твои деньги! - говорит он, и, очевидно, что он купил самое лучшее - хорошей марки, практически новый, без всяких навороченных приспособлений или украшений, но со всеми новейшими устройствами для скорости, безопасности и комфорта, сверкающий хромом и алеющий цветом пожарной машины. Когда мальчик продемонстрировал быстрый старт своего байка, все его тормоза и громогласный гудок, все передние, задние и боковые фонари; замок от воров, усиленные колесные диски и множество других превосходств, он спешивается, и я целую горячее сиденье, где покоилась его компактная маленькая попка. Улыбаясь, Амар подходит ко мне, крепко обхватывает меня за талию, запрокидывает голову, предлагая губы. Моя безграничная страсть к этому парню теперь кажется утонченной в смиренной преданности, внушающей почти чувство очищения, когда я смотрю в сияющее маленькое личико, искомое святыми, со всеми тонкими нюансами и интонациями воображаемого и восхитительно реализованного. Я задерживаюсь на притягательно-розовых щеках, дерзком носе, шаловливом рте, фантастическом ореоле волос, невосприимчивых к дисциплинирующих их щётке, и на широко распахнутых блестящих глазах, настолько милых, что мое сердце протестует против их лазурных мучений. Нежно, молитвенно, я прижимаюсь губами к его губам, и руки мальчика поднимаются, чтобы покрепче прижать мое лицо к нему, когда он выдает мне горячий влажный пылкий засасывающий Амаровский поцелуй.
- Спасибо за велик, герцог, - бормочет он, когда я быстро раздеваю его. - Я всегда мечтал о нём, с самого детства.
- Ты все еще маленький ребенок, - шепчу я. - Мой маленький мальчик!
- Да, твой! Но теперь я уже большой мальчик!
- Огромный! - говорю я дрожащим голосом, унося его в постель.
Улыбка Амара превращается в смех.
- Я рад, что я большой, если я тебе нравлюсь таким!
Я начинаю поглаживать атласную теплоту его внутренней поверхности бедер, касаюсь губами бархатистой ткани мошоночного мешка, зарываюсь губами в плюшевую лобковую бахрому, украшенную непристойным рисунком, целую шевелящийся фаллос до самой северной короны на вершине восходящего солнца.
- Герцог, подожди - у нас много времени. Я собираюсь остаться на всю ночь ... чтобы как-то отблагодарить тебя за велосипед.
Любовное электричество пронзает меня насквозь, я подхожу к нему.
- Все будет в порядке? Твоя мама уехала?
- Нет, она думает, что я в своей комнате делаю уроки. Моя мама наполовину… ну, в общем, она не будет скучать по мне сегодня вечером, это точно! Но я должен вернуться к шести утра.
- Поставлю будильник на пять.
Мальчик поплотнее прижимается ко мне, кладет юную руку под мою голову.
- Знаешь, герцог, когда мы впервые встретились, я решил, что ты просто еще один старый педик, влюбленный в bicho, и это меня вполне устраивало. А потом, через некоторое время, ты захотел всего... большинство парней так и делают, и я всегда смываюсь, если они слишком уж надоедают мне. Но ты...
- Да, мой дорогой, ты дал мне все, о чем я тебя просил, и даже больше!
- Но я до сих пор не знаю, почему я это сделал?! О, я не возражаю - на самом деле, теперь мне это нравится, но...
- Ты отдал всего себя, потому что твоя красота и привлекательность сделали меня красноречиво убедительным и дьявольски соблазнительным - и потому что в тебе нет ни капли эгоизма!
- Но я хочу сказать, что поначалу я думал, что ты старый pato, а ты такой и есть, но... помнишь, как ты однажды пришел ко мне в школу, и я спас тебя от фузза, назвав своим дядей?
- Как я могу такое забыть?!
- Ну вот, в ту ночь, лежа в постели, я подумал: вот бы герцог действительно был моим дядей! И позже тоже... знаешь, мой отец умер, когда мне было 7 лет, и я даже не помню, как он выглядел, потому что большую часть времени его не бывало дома. И было забавно, когда я узнал тебя поближе, я начал думать, что было бы неплохо иметь тебя в качестве своего старика - что просто глупо, потому что ты был бы чертовски хорошим отцом, ложась со мной в постель и всё такое!
- Но мы не кровные родственники, так что это вряд ли бы имело значение.
- Да, пожалуй, что так. Но, видишь ли, я совсем запутался! Иногда я думаю о тебе как о моем дяде, а иногда как о своем старике, а потом ты снова кажешься мне… братом или другим мальчиком, с которым я могу поговорить, поиграть и покомандовать. И много раз я думал о тебе даже как о женщине - по крайней мере, о твоем рте! Думаешь, я схожу с ума, герцог?
- Конечно, нет! Ты очень здравомыслящий и рассудительный, очень мужественный, очаровательный... э-э, а как ты относишься ко мне сейчас, в этот момент?
- Прямо сейчас? Прямо сейчас ты... уродливая старуха! Женщина-трансвестит с bicho!
- Кем бы ты ни хотел меня видеть, дорогой мой, это я и есть!
- А поскольку ты просто чокнутая баба, а я мужчина, ну, или почти, я могу сказать тебе, сказать… - мальчик изворачивается, чтобы скрыть свое покрасневшее лицо у моего горла... - сказать, что я люблю тебя!
©1975
